А в Пруссии, в то время как Профессиональный союз печатников с благословения властей впервые учредил страхование на случай безработицы, Бисмарк преследовал социалистов, запретил ссылаться на Маркса в прессе и книгах и помешал переизданию «Капитала».
Новый предлог: 10 апреля 1879 года Карл написал своему русскому другу Даниельсону, что хочет отложить публикацию второго тома «Капитала» до усугубления нового промышленного кризиса в Англии; пока же он пополнит книгу новыми фактами, поступившими из России и США. То же самое он говорил, готовя к публикации двадцать лет назад «К критике политической экономии», а тринадцать лет назад — первый том «Капитала». Правда, теперь он уже больше ничего не ждет от Франции и Германии.
Карл чувствует себя все более усталым. Он обрюзг, покрылся морщинами, ходит с трудом. Один из многочисленных американских журналистов, приезжавших брать у него интервью, дал ему на вид больше семидесяти лет, тогда как ему не было и шестидесяти. С 21 августа по 16 сентября 1879 года он отдыхал на острове Джерси вместе с Женни, которая все больше слабела. Карл был тогда так знаменит, что им заинтересовался английский двор: принцесса Виктория, дочь королевы и будущая супруга кайзера Вильгельма II, прислала к нему депутата, чтобы тот пообедал с Марксом, а потом рассказал ей о встрече во всех подробностях.
Вернувшись с Джерси, Карл объявил Даниельсону, что скоро закончит второй том.
В том году во Франции окончательно утвердилась республика. Мак-Магон ушел в отставку, президентом был избран Жюль Греви, «Марсельеза» стала государственным гимном, а день 14 июля — национальным праздником. В октябре 1879 года французская Рабочая партия стала открыто коллективистской и больше не считалась незаконной. На съезде в Марселе детище Геда утвердило своей целью всеобщую национализацию: «Коллективная экспроприация всех орудий труда и производственных сил должна проводиться всеми возможными способами». Многие синдикалисты и бланкисты к ней не примкнули, оставшись независимыми.
В Германии сохранялась диктатура и Бисмарк преследовал социалистов. То же было в России: указом от 12 февраля 1880 года Александр II, как раз перед очередным покушением на него, назначил главным начальником Верховной распорядительной комиссии по охранению государственного порядка и общественного спокойствия графа Лорис-Меликова, у которого отобрали плоды победы над Турцией, поручив ему искоренить нигилизм и закончить государственную реформу. Несколько недель спустя, когда Виктор Гюго своим красноречием добился того, что Франция отказалась выдать виновника покушения на царский поезд, обе страны разорвали отношения. Постепенно оппозиционная российская интеллигенция приняла марксизм как признак «западничества»; даже народники, отвергавшие его как порождение «испорченного» Запада, отныне соглашались говорить о нем серьезно. Марксизм в России представал своего рода заменой недостижимому капитализму…
В начале мая 1880 года Жюль Гед отправился в Лондон и встретился там с Марксом, Лонге и Лафаргом. Гед спросил Карла, является ли «марксистской» программа, над которой он работал в преддверии выборов в парламент. Маркс возмущен: он разработал теорию, а не учение для сектантов! «Верно лишь то, что я — не марксист!» — заявил он. Он помог Геду написать устав партии, которую называл «истинно рабочей». Даже написал преамбулу к предвыборной программе французов. Нужно привести из нее длинную цитату, поскольку это самая последняя политическая работа Маркса, перекликающаяся с «Манифестом», написанным за тридцать два года до нее:
«Принимая во внимание, что эмансипация производительного класса есть освобождение всех людей без различия пола и расы; что производители не смогут стать свободными, пока не вступят во владение средствами производства; что существуют только две формы принадлежности средств производства: 1) индивидуальная, которая никогда не имела повсеместного распространения и все больше сокращается вследствие технического прогресса; 2) коллективная, материальные и интеллектуальные элементы которой составляются самим развитием капиталистического общества; принимая во внимание, что коллективная экспроприация может произойти только в результате революционной деятельности производительного класса, или пролетариата, организованного в политическую партию; что к подобной организации следует стремиться всеми средствами, какими располагает пролетариат, включая всеобщее избирательное право, превращенное, таким образом, из орудия обмана, каким оно являлось до сих пор, в орудие освобождения; французские социалистические трудящиеся, ставя себе целью в экономическом плане вернуться к обобществлению всех средств производства, решили выйти на выборы со следующей программой-минимум…» Решительно: к социализму можно прийти только выборным путем.
Двадцать третьего мая 1880 года многолюдная демонстрация в Париже, на кладбище Пер-Лашез, вынудила правительство амнистировать последних коммунаров. Лафарг решил остаться в Лондоне, Лонге — вернуться в Париж.
В то же время в Берлине сын австрийского художника, расписывавшего декорации в Венском императорском театре, Карл Каутский подружился с одним из молодых лассальянцев, руководителей распущенной социалистической партии, о котором мы уже упоминали в связи с защитой Дюринга, — Эдуардом Бернштейном, служившим тогда секретарем у промышленника-социалиста Хохберга. По совету Бернштейна, изменившего свое мнение о Марксе, Каутский прочел «Анти-Дюринг»; для него это стало откровением. Вскоре он станет главным эпигоном Маркса. Распоряжаясь его наследием, он будет всячески способствовать его присвоению немецкими социалистами, а завладев его рукописями, он станет яростно драться за них с… Бернштейном.
Маркс тогда работал над несколькими задуманными книгами. Лафарг вспоминает, что в тот момент «он намеревался, в том числе, написать логику и историю философии… Он так восхищался Бальзаком, что собирался написать литературоведческую работу о „Человеческой комедии“, как только закончит свой экономический труд». Он использовал работы Моргана о родственных связях в древних общинах и Ковалевского о собственности на землю, чтобы показать различие между «древними сельскими общинами» и коммунизмом — новой системой, высшей формой общинной жизни, ставшей таковой благодаря современным технологиям, опираясь при этом на «мир» — изначальную форму коллективной собственности на землю. Похоже, Россия была единственной страной, которая его интересовала…
Вот тогда-то Лафарг и решил открыть ему, что работает над книгой, коренным образом отличающейся от всей Марксовой политэкономии — «Право на лень». Тесть предоставил в его распоряжение свою библиотеку. В глубине души Карл всегда ненавидел труд и не скрывал этого, с самого начала своих исследований назвав его главной причиной отчуждения, выходящего далеко за рамки капитализма. Он никогда не отстаивал право на труд, на полную занятость, — и борьба трудящихся за эти ценности казалась ему лишь способом увеличивать отчуждение. Так что идея поразмышлять о наилучшем способе избавления от труда не была ему чужда. Лафарг понял, что Карл уже все прочел по данной теме, как и по многим другим. Он был ошеломлен, когда обнаружил пометки тестя на полях «Права на праздность и организации рабского труда в греческой и римской республиках» Моро-Кристофа — книги, изданной в Париже в 1849 году. В его библиотеке он отыскал и брошюру Мориса Кристалл «Уступки труда», опубликованную в 1861 году. Лафарг писал наперекор традиционным ценностям рабочего движения. Он критиковал тех, кто, как Луи Блан, требовал «права на труд», и высказывался относительно их следующим образом: «Позор французскому пролетариату!.. Вследствие двойного безумства трудящихся — убивать себя сверхтрудом и прозябать в воздержании — главная проблема капиталистического производства уже не в том, чтобы найти производителей и удесятерить их силы, а в том, чтобы обнаружить потребителей, возбудить их аппетиты и создать для них искусственные потребности». Его книга была призывом к «наслаждению», обличением «религии капитала» и всех социальных систем, прославляющих труд как общественную и индивидуальную ценность. Он надеялся, что благодаря машинам люди избавятся от наемного труда («наихудшего рабства») и будут занимать свое время исключительно «досугом». Эта книга, имевшая огромный успех, однако, не заставила Лафарга отречься от своих социалистических убеждений.
