Вскоре после возвращения в Лондон у Карла снова заболели легкие. Ему было тяжело дышать. Женни, не покидавшая Лондон из-за ощущения усталости, причины которой пока еще никто толком не изучил, с трудом перечитывала то, что он писал. Он стал писать меньше.
В 1876 году один за другим появлялись признаки новой технической революции: Александр Белл изобрел телефон; Шарль Кро и Томас Эдисон независимо друг от друга подали заявку на получение патента на изобретение фонографа; Николаус Отго запатентовал первый четырехтактный двигатель внутреннего сгорания. В Париже, во дворце Трокадеро и вдоль Сены, выстроилась необыкновенная и роскошная Всемирная выставка. В Америке развивались банки, финансовый капитализм понемногу обгонял промышленный. Страховые компании начали защищать городскую буржуазию от двух болезней века — туберкулеза и железнодорожных катастроф; некоторые прусские предприятия организовали страхование своих работников от тех же напастей; несколько горнодобывающих предприятий даже нанимали врачей для оказания помощи рабочим.
Элеонора съехала от родителей и стала жить в Лондоне одна, пообещав посвятить себя театру и больше не видеться с Лиссагаре. Она успешно дебютировала в пьесе под названием «Мост вздохов» некого Томаса Гуда, в роли молодой девушки, которая совершает самоубийство… А потом мать выяснила, что она по-прежнему встречается с баском, наконец-то издавшим в Брюсселе на французском языке свою великолепную «Историю Парижской коммуны». Книгу тотчас запретили в Париже. Женни отправила дочь в Брайтон, где она снова встретилась с тремя сестрами Блэк и поэтессой Эми Леви. Элеонора уже открыто обратилась к иудаизму (хотя и не приняла эту веру) и не прекратила отношений с Лисса, приезжавшим к ней в Брайтон.
Странные отношения: в это же время Маркс закончил перевод на немецкий книги Лиссагаре, отвергнув одного за другим намеченных переводчиков. Он даже почти смирился с мыслью о том, что его дочь может выйти замуж за человека, которого любит и который, похоже, искренне любит ее. В этом он — редкий случай — вступил в пререкания с Женни, которая наотрез отказывалась изменить свое мнение о французе.
В мае Бебель обратился из Берлина к Энгельсу с просьбой вместе разработать доктрину СДПГ, в противовес той, над которой в это же время работал лассальянец Евгений Дюринг[54], профессор естественных наук Берлинского университета. Всю жизнь страстно увлекаясь науками, Энгельс попытался вписать идеи Маркса в контекст естественных наук. Карл сам написал первый набросок одной главы этой книги, изложив в ней свои экономические и философские идеи. Книга получит название «Анти-Дюринг» и после смерти Маркса станет катехизисом «марксизма».
После долгих рассуждений о естественных науках своего времени Энгельс предлагает сжатое изложение экономической теории «Капитала»; от имени Маркса он уточняет природу общества при переходе к социализму: плановая организация, в которой власть над людьми сменяется управлением вещами. «Пролетариат овладевает государственной властью и превращает средства производства сперва в государственную собственность. Но тем самым он прекращает свое существование как пролетариат, уничтожает различие классов и их антагонизм, а также само государство как государство». Ответы, которых сам Маркс дать не осмелился, здесь чрезвычайно просты: государство контролирует экономику. Трудно себе представить, что, наделив государство такими полномочиями, можно будет отправить его в небытие!
Именно с «Анти-Дюринга» Энгельса начинается отклонение от философии свободы, разработанной Марксом в собственных сочинениях. Согласен ли он? Или слишком устал, чтобы возражать старому другу? Считает ли он, что государственная собственность — не помеха отмиранию государства? Наверняка его больше волновали собственные книги, работа над которыми застопорилась, чем эта, о которой он никогда не говорил и которая не казалась ему важной. А главное — после Готской программы он наверняка перестал интересоваться тем, что происходит в партии, которая предала его, слившись с лассальянцами. В его представлении, из Германии уже не могло исходить ничего хорошего.
Первого июля 1876 года в Берне в глубокой нищете умер Бакунин, разбазарив имущество Карло Кафиеро — своего итальянского друга, приютившего его в Локарно. 15 июля в Филадельфии, в тот самый момент, когда создавалась будущая марксистская Вульгата[55], Генеральный совет Интернационала, собравшись в тесной комнатке, принял решение о роспуске этой организации, лишенной всяких финансовых средств и позабытой и Марксом, и немцами с французами — единственными живыми силами тогдашнего левого движения. Тридцать восемь лет спустя Ленин напишет: «I Интернационал кончил свою историческую роль, уступив место эпохе неизмеримо более крупного роста рабочего движения во всех странах мира, именно эпохе роста его вширь, создания массовых социалистических рабочих партий на базе отдельных национальных государств».
Надеясь вернуть под свое крыло представителей «самодержавных коммунистических» организаций, «юрцы» собрались 26 октября в Берне. Некий Петр Кропоткин, только что прибывший из России, чтобы примкнуть к анархистскому движению, взывал к постоянному бунту — словом, пером, кинжалом, ружьем, динамитом… Восхищенные терактами русских нигилистов, не дававших покоя царю, итальянцы тоже предложили перейти к насилию. Напротив, бельгийская, голландская и английская федерации хотели вернуться к выборам.
В 1877 году Карл все еще работал над вторым и третьим томами «Капитала». В частности, бился все над тем же вопросом о переходе от трудовой стоимости к цене, так и не разрешенном с тех пор, как он впервые задался им в год смерти Эдгара, двадцать два года тому назад. Маркс снова взялся изучать алгебру, надеясь с ее помощью найти решение задачи, а еще он думал, подобно Блезу Паскалю, что математика поможет ему забыть о физической боли. Лафарг отмечает: «Алгебра приносила ему даже моральную поддержку; она была ему опорой в самые горькие моменты его бурной жизни <…>. Маркс находил в высшей математике диалектику в ее самом логичном и простом выражении. Науку, говорил он, можно считать по-настоящему развитой только тогда, когда она способна использовать математику». Карл так увлекся этой новой областью знания, что даже, как говорят, собирался написать историю дифференциального исчисления и читал для этого трактаты Декарта, Ньютона, Лейбница, Лагранжа, Маклаурина и Эйлера. Делая выписки, строил очередные планы.
В это же время он снова встретил молодого человека, которого никогда совершенно не упускал из виду, — Фредерика, сына Хелен Демут, которого Энгельс признал своим. Молодой человек, бывший рабочим, недавно вступил в Интернационал; он подружился с Элеонорой. Это была странная парочка, не догадывавшаяся, что они брат и сестра. В феврале 1877 года Карл, тревожившийся по поводу того, что замышляют анархисты, попросил обоих просочиться на лондонские собрания сторонников покойного Бакунина. Оба узнали, что анархисты готовят новый Интернационал взамен только что распущенного.
С 1 января по 13 мая 1877 года первые главы «Анти-Дюринга» были опубликованы в лейпцигской газете «Форвертс», ставшей официальным органом новой социал-демократической партии. Но поскольку многие партийцы считали профессора Дюринга равным Марксу, против содержания этой публикации выступили многие. Возражения звучали и на партийном съезде, собравшемся снова в Готе в конце мая. Один депутат, некий Юлиус Фальтейх, заявил, что «Маркс, как и Энгельс, хорошо послужили общему делу и, хочется верить, продолжат служить ему в будущем; но то же самое верно для Дюринга. Партия должна использовать таких людей, но спорам профессоров не место в „Форвертс“, их следует вести в научных изданиях». Тогда Август Бебель решил опубликовать конец «Анти-Дюринга» в научном приложении к «Форвертс». Однако в тот самый момент, когда в этом приложении вышли главы о «Философии» и «Политической экономии», Дюринг был изгнан из университета прусской полицией, что сделало его героем в глазах партийцев, а «Форвертс» даже поместила стихи в его честь. Один из сподвижников Дюринга, молодой берлинский социалист Эдуард Бернштейн[56], о котором речь еще впереди, позже напишет: «Вместо боевого клича „Здесь Маркс, там Лассаль'“ в 1875–1876 гг. зародился новый боевой клич: „Здесь Дюринг, там Маркс и Лассаль!“. И моя скромная особа немало способствовала такой перемене». Бернштейн пока еще сторонник Дюринга. Вскоре он перейдет в другой лагерь: станет секретарем Энгельса и даже его душеприказчиком…
