В 1872 году мировая экономика снова пошла на подъем; ее центр переместился из Лондона на восточное побережье США. Развивалось станкостроение. Появились электрические двигатели. После полуторамесячной забастовки в Нью-Йорке в США был установлен (на бумаге) восьмичасовой рабочий день. В том году друг семейства Маркс, писатель Сэмюел Батлер опубликовал в Лондоне свою утопию «Едгин» (Erehwon), которая произвела большое впечатление на Карла описанием мира, в котором понятия болезни и преступления поменялись местами. Посвятив свою жизнь замене утопического социализма научной доктриной, он сознавал, какое значение имеет описание идеального общества, которого, однако, ни разу не пытался создать в своем воображений. В это же время обрели известность Сезанн и Писсарро, совершил свой первый полет винтовой дирижабль, а Жюль Берн напечатал «Вокруг света в 80 дней» — глобализация шла своим ходом.
И вот тогда французский издатель Эжена Сю Морис Лашатр, заочно приговоренный к двадцатилетнему заключению за причастность к Парижской коммуне, в Испании, а потом в Бельгии вернулся к задумке перевести на французский «Капитал». Первый человек, намеревавшийся это сделать, — Эли Реклю, с которым Маркс встречался в Париже в 1869 году, — отказался от этих планов и отправился со своим братом Элизе, будущим знаменитым географом, в Швейцарию работать над созданием бакунинской Федерации швейцарской Юры. Поскольку денег не было, новый издатель предложил Марксу издать книгу несколькими брошюрами, за мизерное авторское вознаграждение. 18 марта 1872 года тот согласился: «В такой форме книга будет доступнее для рабочего класса, а для меня это соображение важнее всех прочих». Карл занялся переделкой книги первой, добавляя, вычеркивая, переписывая под предлогом работы над французским вариантом, ворча по поводу всех предлагаемых переводчиков — «бездарностей, которые только отнимают у него время; проще сделать все самому». По правде говоря, он сам перевел книгу на французский, как умел.
Теперь он уже не знал, где вспыхнет искра, от которой разгорится мировая революция. Он никогда не думал, что это случится в Англии, хотя эта страна и была центром капитализма и прибежищем вождей международного движения. Туда устремились Кропоткин и Степняк-Кравчинский, итальянец Малатеста, австриец Макс Неттлау, немец Рудольф Роккер и уцелевшие коммунары — Вайян, Серрайе и Франкель; беднейший лондонский квартал Сохо, где Маркс прожил шесть лет, даже прозвали «Малой Францией».
Франция надолго выбыла из политической игры после резни в мае 1871 года. 3 мая 1872 года первую группу осужденных коммунаров выслали в Новую Каледонию; кое-кто уехал в Алжир, присоединившись к множеству уроженцев Эльзаса и Лотарингии, желавших оставаться французами. Чтобы предоставить им землю, армия захватила владения алжирцев под предлогом их более или менее подтвержденного участия в восстаниях.
Что касается России, то и в ней, по Марксу, революции произойти не могло, поскольку она оставалась феодальным государством, которым Александр II управлял железной рукой с тех пор, как начались теракты; Карл всегда думал и писал, что социализм наступит после капитализма, а не вместо него; в России же капитализм продвинулся ничтожно мало. Кроме того, революционные силы там состояли в основном из анархистов и народников, которые ничего не понимали в его трудах и считали, что капитализм и социализм — западные извращения; народники, в частности, отвергали его теории как исходящие от «язычников». Однако первый перевод «Капитала» появился именно на русском языке, в апреле 1872 года; он был сделан ускоренными темпами двумя эмигрантами из России в Лондоне — Лопатиным и Даниельсоном (которого Маркс особенно уважал, хотя тот поначалу был народником). Книга, напечатанная тиражом в три тысячи экземпляров, была разрешена в России: царский цензор Скуратов, давший «добро», писал: «Хотя политические убеждения автора являются исключительно социалистическими и вся книга носит явную социалистическую природу, ее замысел, конечно, не делает ее общедоступной; к тому же стиль ее строго математический и научный; поэтому комитет объявляет сию книгу свободной от судебного преследования». Мало кто прочтет ее в России, а еще меньше поймет, — добавил цензор. 28 мая 1872 года Маркс, еще плохо читавший по-русски, поздравил Даниельсона: «Перевод выполнен мастерской рукой». В первый же месяц было продано 900 экземпляров — цифра значительная, хотя и не говорящая о массовом успехе.
Остается Германия, где Карл все еще возлагает надежды на эйзенахскую партию Либкнехта и Бебеля, при условии, что они откажутся от сотрудничества с лассальянцами, завороженными государственной властью, как когда-то и сам этот молодой и блестящий адвокат.
Внутри самого съежившегося Интернационала борьба за власть велась еще напористее, хотя ставки в ней сделались ничтожно малы. Карл был убежден, что Бакунин, все так же называвший себя анархистом, на самом деле хотел использовать то, что осталось от движения, чтобы начать повсюду восстановление всех элементов самодержавного государства под названием «революционных коммун». Маркс тревожился, видя, что русский анархист старается превратить исполнительный орган Интернационала в революционный штаб, составленный меньшинством, единство мысли и действия которого означают не что иное, как ортодоксальность и слепое повиновение — Perinde ad cadaver[50] ордена иезуитов! Нельзя лучше сформулировать обвинение в адрес «единой партии», которая позднее сложится (именно в России) и начнет действовать от его имени, — никогда Маркс не станет ее сторонником. И никогда не поддержит принцип партии авангарда, узкого круга элиты. Но именно партия авангарда наделает столько бед после него. Маркс думал, что результата может добиться только массовая партия в условиях парламентской системы.
Поэтому он отнюдь не был намерен передавать Интернационал Бакунину. В июне 1872 года, в новом воззвании Генерального совета («Мнимые расколы в Интернационале»), он в очередной раз обвинил Бакунина в желании внести разлад в рабочее движение. Но у него были и другие заботы, поскольку лето 1872 года ознаменовалось тремя важными семейными событиями, тесно связанными с Парижской коммуной: все три его дочери были влюблены в трех французов — трех журналистов, трех коммунаров, трех чудесным образом спасшихся и миновавших участи тех, кто был 28 мая расстрелян на кладбище Пер-Лашез.
Летом 1872 года Лаура все еще находилась в Испании; она со своим мужем Полем Лафаргом вдохновляла на борьбу испанских революционеров, подвергавшихся преследованиям со стороны напуганных Коммуной властей; в результате этой борьбы под руководством Пабло Иглесиаса вскоре будет создана Испанская социалистическая рабочая партия.
Женнихен в это же время разыскала среди эмигрантов-коммунаров, которым пыталась помочь, Шарля Лонге — журналиста, с которым ее познакомил Поль Лафарг пять лет тому назад. Лонге, директор «Рив гош», своего рода официальной газеты Коммуны, избегнувший пуль, которые сразили Флуранса (другую любовь Женнихен), только что приехал в Лондон и снова начал упорно за ней ухаживать. Они обручились.
Наконец, Элеонора тоже влюбилась в коммунара, уже четвертого в семье — графа Проспера Оливье Лиссагаре. Активный борец за республику во времена Империи, военный комиссар в Тулузе и командир эскадрона в армии Шанзи, журналист и боец Коммуны, он отказался от своего титула и издал под обстрелом шесть номеров газеты «Аксьон», а затем «Трибюн дю пёпль». Спасшись от пуль версальцев и укрывшись в. Лондоне, он навестил Маркса летом 1872 года и рассказал, что делом его жизни станет повествование об истории семидесяти двух дней Парижской коммуны. Он намеревался дать свидетельство перед Историей об ужасной резне, карикатурно представленной в прессе и официальных источниках; он опросит всех, кто выжил, — в Лондоне, Швейцарии, повсюду, где сможет найти изгнанников, и изучит все документы, которые сумеет раздобыть. Он хотел оставить о себе мнение как о журналисте, историке и актере — написать подлинный рассказ об ужасном избиении патриотов реакционным правительством пораженцев. Ведь до сих пор о майских днях рассказывали только победители. Лиссагаре показал Карлу дневник, который он вел во время тех событий — «Восемь майских дней на баррикадах». Свою книгу он намеревался завершить так: «Последняя баррикада в майские дни была на улице Рампоно. Целую четверть часа ее защищал один-единственный коммунар. Трижды ломал он древко знамени версальцев. Последний солдат Парижской коммуны сумел ускользнуть — это была награда за смелость». Этим последним бойцом был сам Лиссагаре, которому невероятное стечение обстоятельств позволило избегнуть гибели в бойне последних дней, как и Лонге с Лафаргом.
