И лишь следующей ночью явились всему мера и смысл. Ночью возник во мне Мик Григорьич.

– Мик Григорьич, дорогой! – радостно возопил я, – Как я счастлив вас видеть! Вы за двадцать лет ни разу не снились мне.

– Я тебе и сейчас не снюсь, глупый мальчишка.

– Что?! Значит опять? Значит, вы снова… здесь, в нашем реале? В прежнем облике?

– Ты всё ещё видишь меня прежним?

– Хотел бы… видеть вас прежним, Мик Григорьич, – смутился я, – Очень хотел…

– Ну вот. Что и требовалось доказать.

– Наверное, я что-то забыл, да?

– Конечно, забыл. За двадцать-то лет. Ну а кто я вообще, ты, надеюсь, помнишь? – усмехнулся Разметчик.

– Обижаете, Мик Григорьич.

– То-то. Разметчик – не поводырь. Ты сам скоро не сможешь быть прежним. Быстрей понимай.

Следующей ночью… А до того были утро и день. Поздним утром вдруг нагрянул участковый инспектор милиции и забрал мой паспорт.

– Для чего? – подозрительно спросил я, разглядывая инспектора. Белобрысый веснушчатый лейтенантик с неожиданно аполлоновым профилем и романтичной ямкой на подбородке. Ямка была совершенна. «Наверное, девушки влюбляются сперва в эту ямку, а потом уже в остального лейтенанта», – подумалось мне.

– Перерегистрация, – туманно ответил инспектор, оглядывая мою холостяцкую берлогу, – Через неделю вернём.

– Какая ещё перерегистрация? – упирался я, – Не слыхал ничего. И почему вы, а не паспортистка?

– Потому что так надо, – дружелюбно вздохнул лейтенант, – Вы не беспокойтесь, ни в чем к вам ни малейших претензий. Пустые формальности… можно сказать.

– Покажите ваше удостоверение.

– Ради Бога.

Я не унялся, разыскал телефон, позвонил в райотдел милиции подполковнику Мышкису, спросил, действительно ли данный лейтенант уполномочен забрать мой паспорт.

– Да, – задушевным бархатом ответил подполковник, – Будьте благоспокойны. На несколько дней. Ничего страшного. Но искренне просим вас («Силы небесные – сколь галантно милиция наша вдруг заворковала!»), постарайтесь, пожалуйста, на это время надолго не отлучаться из дома. А уж, тем более, из города. Из города вообще не надо. Нет, что вы, никоих к вам подозрений! Нет, что вы, никаких подписок о невыезде! Всё в отменном благопорядке. Но всё-таки… постарайтесь.

Недоуменно пожимая плечами – что это ещё за тайны мадридско-милицейского двора – я отдал паспорт. Зря.

…– Почему так, Мик Григорьич? Так несправедливо. Вы же знали. Вы могли тогда… воспрепятствовать. Не позволить всем обмануться.

– Ты рассуждаешь, как лентяй-обыватель. А ещё лучший мой ученик.

– Какой, к черту, лучший! Раз я уехал… Я тоже думал, что можно стать счастливым без Зги.

– Многие стали счастливыми.

– Ну ещё бы! Такие условия. Никогда никого не переселяли на таких условиях. Лучшие города, включая столицу. Прекрасные квартиры, особняки. Выгоднейшее трудоустройство. Да ещё льготы какие-то высосали из пальца. Подозрительная щедрость. Это в нашем-то Отечестве.

– Зга – не город. Зга – явление. Не для всех.

– Да. Но увезли-то всех.

– Чтоб отстранились. И слава Богу, если отстранились. Пусть живут спокойно. Пока.

– А кто не смог? Кто остался сподобным?

С Юраном мы встречаемся в четыре на Ласокском вокзале. Юран уже ждал меня на ступенях под колоннадой.

– Ты какой-то расстроенный, – заметил он.

– Все в порядке, – бодро плеснул я ладонью, – Где мы сегодня, на третьей?

– Давай на третьей.

Мы пересекаем огромный, кишащий озабоченным людом, вестибюль, спускаемся в подземный переход, ведущий к платформам. Трижды в неделю мы с Юраном играем на перроне перед поездами. Юран – солирующая скрипка, я – кларнет-аккомпанемент. Аранжировки Юрана. Инструменты тоже его. Он – профессионал, когда-то играл в филармонии в камерном оркестре. Ушел оттуда по причине каких-то внутренних интеллектуальных дрязг. Он избегал говорить об этом. Возможно – по причине своего въедливого характера. Ещё возможней – из-за элементарного пьянства. Впрочем, и сам оркестр вскоре после того благополучно скончался без зрителей и без зарплаты. Я – дилетант-любитель, выступал только в студенческой самодеятельности. Но Юран мной в общем доволен. За год он меня многому обучил, разыграл и приладил к своей игре весьма недурно, заставил понимать себя с полувзгляда и полузвука.

Даём концерты на вокзале. Нормально. Встаём на перроне в сторонке, подальше от репродуктора и от людских стремнин. Поезда приходят – уходят. Перрон захлёстывается народом – опустевает. Играем. Спокойно, негромко, себе в охотку. Какая корысть? Никакой корысти. Леди Музыка лишь. А что на газетке на асфальте футляра кларнетного вишнево-бархатный распах-намёчек, так то почти что и случайность. Внимания можешь не обращать. А обратишь, кинешь монетишку – не обидимся, будь здрав и счастлив, отъезжающий-встречающий человече. Леди Музика с тобою, верна-благородна. И потребна тебе много более, чем полагаешь.

Первое время донимали вокзальные упыри-мздоимцы, один деловее другого. Расчислили истинного деловаря-уполномоченца, обтолковали четкий отстёг, делимся с ним. Самозваная шушера враз испарилась. С ментовской патрульнёй тоже делимся, но тут четкости нет, кто понаглей – тому больше. Себе остаётся когда как, в пределах червонца на брата. Бывало – по два. Случалось – по нулям. Не Бог весть, какая работа. Но – работа. Не чересчур жирен доход. Но – доход.

Однако сегодня концерта у нас не вышло. Едва успели расположиться, расчехлить, опробовать инструменты, настроиться на игру, как к нам подошли трое. Знакомый двухсержантный милицейский патруль, многажды прибыльно для себя встречавшийся с нами на вокзальных перронах. Третий – неведомый полубоксовый затылок в чёрном костюме. C плечами, проламывающими пиджак. Затылок вежливо, но недвусмысленно предложил нам убираться.

– Прошу прощенья, – завозражал я, обращаясь не к Затылку, а к патрулю, – Кому мы мешаем? Мы же приличные люди. Договоримся…

Патруль безмолвствовал. Затылок, не снизойдя до объяснений, повторил свою фразу.

– Но на каком основании? Что, у нас в стране введено чрезвычайное положение? – лез я на скандал.

Благоразумный Юран дернул меня за рукав.

– Не исключено, что кое для кого и чрезвычайное, – невозмутимо ответил Затылок, – Впрочем, вы можете остаться, – повернулся он к Юрану, – Вам не возбраняется.

– А мне? – опешил я, – Мне?.. По какому праву?

– К вам тоже никаких претензий, – Затылок с интересом разглядывал кларнет в моих руках, – Но вам временно… Вре-мен-но не следует находиться на вокзалах, в аэропортах, автостанциях и прочих местах, связанных с прибытием-отбытием транспорта.

– Я никуда не отбываю и не прибываю, – огрызнулся я.

– Тем не менее, – терпеливо, тем же ровным вязким голосом сказал Затылок, отчего-то избегая взглядывать мне в глаза, – Кто знает… А вдруг вы нырнёте в отъезжающий восточный поезд и…

– Что и? – искренне недоумился я, – Почему в восточный?

– Ничего. Нельзя. Есть причины.

– Что? С какой стати? Какие причины? Я требую объяснений. Я пока ещё свободный человек.

– Пока ещё – да, – с задумчивой угрозой сказал Затылок. Это меня окончательно взорвало. Я забыл про всякую осторожность.