Однажды в болгарской Варне при погрузке на борт парохода выздоравливающих раненых внимание Макарова привлек один человек. Гражданский, с окладистой бородой и могучей фигурой, умным взглядом, ко всему присматривающийся, он казался случайной личностью среди еще не залечивших до конца свои раны солдат-пехотинцев из полков Восточного отряда. Но больше всего обращало на себя внимание то, что на гражданском сюртуке поблескивал серебром солдатский Георгиевский крест 4-й степени — Знак отличия военного императорского ордена Святого Георгия.

Макаров решил познакомиться со своим необычным пассажиром, который вместе со всеми отправлялся в Одессу. Подойдя к незнакомцу, командир «Великого князя Константина» представился:

— Флигель-адъютант Макаров Степан Осипович. Командир парохода. С кем имею честь отправиться в порт Одессы?

— Верещагин Василий Васильевич. Живописец батальных сцен. На войну отправился охотником-художником. Вот после ранения на Дунае меня решили отправить в Россию долечиваться вместе с людьми военными.

— Много наслышан о вас, Василий Васильевич. Особенно о вашей туркестанской серии картин.

— А я о вас, уважаемый Степан Осипович. В газетах, что на войну доставляли из Отечества, столько было написано о минных атаках «Константина».

— Ну, это можно считать преувеличением. Сравнивать вооруженный пароход, скажем, с Брянским пехотным полком не стоит. Или с любым гренадерским.

— Почему вы так скромничаете в своих заслугах, Степан Осипович?

— Да потому, что повредить миной турецкий броненосец в ночной атаке совсем иное дело, чем взять штурмом плевенский редут. Иная опасность и совсем иные потери в людях.

— Может быть, это и так. Но разве не минный пароход «Константин» изгнал турецкую броненосную армаду с вод Черного моря?

— Турки просто не смогли найти противодействия нашим минным атакам. Потому и перестали разбойничать у наших берегов.

— Главное, наверное, все же не в этом. Черноморский флот России, какой он ни есть, победил в войне флот Турции. Да еще кампанию на водах Дуная выиграл.

— Действительно, на Дунае туркам от балтийских минных лейтенантов пришлось несладко.

— Позвольте спросить, Степан Осипович. Что вы видели из моих туркестанских работ? И где?

— На академической выставке в столице. По случаю был на докладе в Адмиралтействе из Кронштадта.

— Так какая же из моих картин вам приглянулась больше других?

— Воображение потрясли две — «Апофеоз войны» и «Нападают врасплох». Особенно первая. Вторая поразила бесстрашием наших солдат, попавших под удар конницы бухарцев.

— Вы заметили сделанную мною знаменательную надпись на раме «Апофеоза»?

— Заметил. Помню как сейчас: «Посвящается всем великим завоевателям, прошедшим, настоящим и будущим». Столько споров среди посетителей было вокруг нее. У вас из-за этой картины, наверное, были немалые неприятности в придворных кругах?

— Неприятности — не то слово. Мне пришлось разойтись с академиками Императорской Академии художеств, многие из них были моими учителями. Да не стоит об этом вспоминать.

— За что вы и где, Василий Васильевич, получили солдатского «Георгия»? Судя по потертости ленты, он давнишний.

— Угадали. Я был охотником в составе русского отряда, стоявшего гарнизоном в цитадели Самарканда. Там и отличился.

— Это когда войско бухарского эмира штурмовало Самаркандскую крепость?

— Да, тогда бухарцы штурмовали нас через пролом в крепостной стене. Не успели мы его заделать к подходу эмирской армии. Вот и теряли многих людей в штыковых контратаках.

— Тогда и родилась у вас, наверное, идея написать картину о смертельно раненном солдате?

— Да. Столько пришлось на гибель солдат насмотреться — не дай бог.

— И все же снова вас потянуло на войну?

— Счел долгом художника-баталиста. Эта война стала для России-матушки святой. Воевать за православную славянскую Болгарию для русского солдата было исторической справедливостью. И вы, Степан Осипович, как писали в газетах, с Балтики в Севастополь прибыли добровольно.

— Охотником. С трудом пробился на войну. Таких, как я, лейтенантов на Балтийском флоте много было. В том числе и перед войной, когда в ее начале мало кто уже сомневался.

— Вы как считаете, долг свой офицерский перед Отечеством исполнили?

— Исполнил. И науку морской войны познал.

— Что ж, с этим можно каждого военного моряка поздравить.

— Уважаемый Василий Васильевич, я приглашаю вас на переход в мою каюту. Располагайтесь в ней как пожелаете вместе со своими этюдами.

— Премного благодарен за такое лестное для меня приглашение.

— Вестовой матрос вас проводит: у меня сейчас забот много, людей размещать на пароходе надо. За вечерним чаем еще будет время наговориться нам с вами.

Выздоравливающих раненых размещали по каютам и матросским кубрикам, в коридорах, на верхней палубе. Командир парохода был благодарен сестрам милосердия из добровольческого Нижегородского санитарного отряда. Они знали всех тяжелых по состоянию солдат и их устраивали в каютах. Когда «Великий князь Константин» отошел от портового причала Варны, на его палубе было не протолкнуться.

Переход из Варны в Одессу много времени не занял. Море не штормило, хотя волнение укачало не одного пассажира. У многих началась морская болезнь. Художник Верещагин почти весь рейс простоял рядом с командиром парохода на капитанском мостике. В Одессе транспорт с выздоравливающими воинами встречало местное военное начальство, городские медики. В порту собралось немало горожан с цветами и подарками. На пирсе встречный марш играл гарнизонный оркестр.

Макаров тепло расстался с прославленным живописцем, перед талантом которого преклонялся. На прощание Верещагин сказал капитану 2-го ранга, такому же, как и он, «фронтовому» Георгиевскому кавалеру:

— Премного благодарен за комфортный переезд в Одессу, Степан Осипович.

— Что вы. Я так признателен вам за наши беседы, уважаемый Василий Васильевич.

— А вы знаете, что я сам едва не стал флотским офицером?

— И как это могло случиться в вашей жизни?

— Мой отец, вологодский дворянин Череповецкого уезда, отдал меня в восемь лет в малолетний кадетский корпус. Затем я стал обучаться в столичном Морском кадетском корпусе, готовился стать офицером флота. Тут в мою будущую судьбу и вмешалась давняя страсть к рисованию, к живописному творчеству.

— Как же вы, Василий Васильевич, будучи кадетом, совмещали полезное с приятным?

— Учась в корпусе, стал по вечерам посещать занятия в Петербургской рисовальной школе. Меня там заприметили преподаватели из Академии художеств. Они подрабатывали в школе лекциями и натурными занятиями.

— Значит, вы закончили в столице сразу и Морской кадетский корпус, и рисовальную школу?

— Да, сразу два учебных заведения. И оба с отличием. А после выпуска мне пришлось выбирать между карьерой флотского офицера и художником.

— И вы, Василий Васильевич, как я знаю, сделали правильный выбор для славы русской живописи.

— Сделал. Отказался от службы, стал мичманом запаса. Разгневанный отец отказал мне в материальной помощи как неблагодарному сыну дворянина. Поступил в императорскую Академию художеств и стал баталистом.

— Жаль, что я потерял в вас возможного флотского товарища. Зато русское воинство обрело в вашем лице прекрасного исторического живописца. Для дней нынешних и для будущего российского искусства.

— Вы это преувеличиваете. Но мне почему-то кажется, что мои пути в жизни с вами обязательно пересекутся.

— И что же будет тогда, Василий Васильевич?

— Трудно сказать. Но что я когда нибудь начну писать портретную работу с будущего адмирала Макарова — вот в это мне верится...

Командир парохода «Великий князь Константин» и художник Верещагин тепло расстались в Одессе. Однажды Степану Осиповичу, уже в контр-адмиральских эполетах, довелось посетить одну из художественных выставок в столице. Он долго простоял тогда у таких верещагинских батальных полотен о Русско-турецкой войне 1877-1878 годов, как «Шипка-Шейново. Скобелев под Шипкой», «На Шипке все спокойно», «Перед атакой. Под Плевной».