Начались работы по спасению «Ильменя». Первые дни водолазы даже не смогли подойти к пробоине, так как грунт оказался рыхлым, илистым. Только 12-го числа начали спасательные работы. Носовую часть судна удалось приподнять над водой двумя «раздутыми мешками». 15-го числа на пробоину наложили «пластырь Макарова». Затем его усилили подведенным парусом (марселем), сложенным втрое. После этого водолазы смогли заделать подводную пробоину. После необходимого ремонта судно снова вошло в строй.

Вице-адмирал Бутаков был очень доволен, что макаровское изобретение в самом скором времени нашло успешное применение. В приказе, в котором говорилось о серьезности происшествия с пароходом, говорилось:

«Пластырь для пробоин мичмана Макарова пригодился для «Ильменя»...»

Для начинающего офицерскую карьеру Степана Осиповича Макарова это было большой победой, которая окрыляла его на последующие научные открытия, на новые технические новшества. Он (и не только он) понимал и то, что теперь его имя навечно вошло в кораблестроительную науку, в морское дело.

Важнейшее же предложение изобретателя — выравнивание судна затоплением поврежденных и соседних водонепроницаемых помещений — Морской технический комитет едва ли не единодушно назвал великой ересью. Его членов страшила мысль пустить по собственной воле (?!) внутрь «родного» корабля многие тонны забортной воды.

Таких рискованных предложений мировая морская практика еще не знала! Это была уму моряка непостижимая мысль. В Морском техническом комитете обнародование предложения мичмана, известного большинству его членов по серьезным научным публикациям на страницах авторитетного «Морского сборника», вызвало бурю непонимания и «профессионального негодования»:

— Когда и кто? В каком веке и в какой стране моряки по своей воле пускали в корабль забортную воду?

— Неужели этот мичман не знает того, что на любом паруснике малейшую трещину в корпусе конопатят немедленно!

— Пробоину надо заделывать без промедления, а не затапливать соседний отсек!

— Заделать пробоину, откачать воду — и на тебе, корабль снова имеет ровный киль!

— И как только моряку могла прийти в голову мысль по своему уразумению пустить воду в судно, да еще поврежденное, с пробоиной в корпусе?!

— Мичман Макаров, господа уважаемые члены комитета, представил нам в своей докладной записке великую ересь!

Смелость мысли Степана Осиповича зачастую служила главным «препятствием» для воплощения в жизнь его новшеств. Так случилось и здесь. Понадобилось целых 35 лет (!), гибели самого Макарова, позора Цусимы и писем в «синих конвертах» выдающегося русского кораблестроителя А. Н. Крылова, нового председателя Морского технического комитета и главного инспектора кораблестроения, чтобы признать справедливость идеи 22-летнего мичмана Макарова.

Крылов тогда во всеуслышание заявил членам Морского технического кабинета, не согласным с ним:

— Мичман с «Русалки» для мирового кораблестроения и престижа Отечества сделал не менее, чем вице-адмирал Макаров для обороны Порт-Артура.

Главному инспектору кораблестроения возражали не в один голос его коллеги:

— С водой моряки боролись все века. Задача была для них одна — не пускать воду в свой плавучий дом. Иначе гибель.

— А вот Степан Осипович на примере броненосной лодки доказал, что этого врага моряки лучше всего могут победить в собственном доме. Сперва нейтрализовав его там и тем самым спасая судно, а затем откачивая воду обратно в море.

— Но кто же нас поймет на флоте, если мы одобрим макаровскую идею? Кто?

— Только моряки и наука кораблестроения. И в будущем — экипажи спасенных водонепроницаемыми переборками судов...

Особенно действенными в той «войне» настойчивого Крылова против своих подчиненных по комитету оказались письма в «синих конвертах». В них по традиции российского чиновничества рассылались письма о предстоящем ближайшим приказом увольнении получателя с государственной службы. Первые же «синие конверты» возымели свое действие на тех, кому увольнение еще только грозило.

Дельные предложения «излишне энергичного» мичмана, да еще «сомнительного происхождения» доставили столоначальникам Морского министерства массу «ненужных» хлопот. Ведь на каждое письмо им приходилось «дельно» отвечать в установленные свыше сроки. Однако «спасительный выход» в подобных случаях все же имелся. От «беспокойных» корабельных людей в царском флоте избавлялись просто, отправляя их в дальние плавания «проветриться».

Такие океанские походы могли продлиться и год, и два, и три. Смотря куда пошлют корабль-парусник в кругосветку. А за это время воды утекало, как говорится, много. Так поступили и в данном случае.

Осенью 1870 года мичмана Степана Макарова назначают на паровую шхуну «Тунгус», уходившую с Балтики в Николаевск-на-Амуре. Плавание по Атлантике и Тихому океану оказалось не из легких и продолжалось около семи с половиной месяцев. Постоянные ходовые вахты в штормовую погоду дали немало пищи для последующих размышлений о значении морской выучки экипажа и «бодрости» его духа.

На шхуне «Тунгус» Макаров исполнял должность судового ревизора, то есть хозяйственника. В одном из своих писем, отправленных по пути в Россию, он спрашивал:

«Знаете ли вы, что такое ревизор?

Если не знаете, то я вас познакомлю несколько с этой обязанностью. Это старший над комиссаром, над канцелярией, управляющий всем судовым имуществом, словом, вроде келаря в монастыре, то, чем был Авраамий Пали-цын, если только не ошибаюсь.

Приходилось, знаете ли, ходить по разным конторам, штабам, хлопотать, просить, клянчить. Ну, словом, приходилось делать то, чего по доброй воле я никогда бы не стал делать».

При повторной попытке прохода Магелланова пролива паровая шхуна, которой командовал капитан Григораш, получила повреждения: погнулся задний ахтерштевень и сломался горбыль винта. Только с помощью случайно оказавшегося рядом чилийского корвета, взявшего русский военный корабль на буксир, «Тунгусу» удалось пройти Магелланов пролив и встать на ремонт в порту Вальпараисо.

Перед этим на шхуне произошел нешуточный конфликт между командиром корабля Григорашем и мичманом Макаровым. Суть происшедшего Степан Осипович изложил в одном из своих писем:

«...В один прекрасный день командир пригласил нас, офицеров, к себе. Каждый догадывался, что командир хочет повернуть оглобли. И действительно, когда мы собрались к нему в каюту, он разложил перед нами карты Магелланова пролива, рассказал нам путь и, убеждая в невозможности идти далее, просил, чтобы мы выразили свое мнение. Это совещание мне напоминало бывший недавно Великий собор, где папа настаивал, чтобы его непогрешимость была возведена в степень догмата...

Первым должен был высказаться, как самый младший, механик. «Идти далее невозможно», — сказал он. Штурманский офицер тоже сказал, что далее идти он находит неблагоразумным. Дошла очередь до меня. Я заявил, что мы шли чересчур апатично, не всегда пользовались хорошей погодой и ветром; что мы не приложили еще всех наших сил, чтобы провести шхуну. И что к убеждению, что переход через Магелланов пролив для нас невозможен, я приду только тогда, когда не останется ни одной меры, которую мы не испробовали бы!..

Капитан был положительно взбешен и скоро свернул на то, что считает себя не вправе рисковать жизнью полсотни людей, зная наверное, что он подвергнется за это суду, он тем не менее берет на себя смелость повернуть обратно! Последние слова он сказал почти со слезами на глазах.

Жаль становится человека, как подумаешь, что он мучится и страдает ни за что, — или лучше сказать — из-за своей трусости. Это сущий Дон Кихот: малейшее дуновение ветра он принимает за ураган, туча кажется ему предвестником страшной бури, а облака, за которыми он вечно следит, как нарочно ходят по небу по всем направлениям, не давая ему покоя ни днем, ни ночью!..

Сергей Александрович Зарин, тронутый положением капитана и не желая ему зла, говорил мне, что хочет подписать протокол комиссии о «невозможности пройти Магеллановым проливом». Бог его знает! Он человек хороших убеждений, но не тверд в них...