Поставить стрельцов-самострелыциков, как казак-воевода Боброк в Куликовской сече сделал? Ловко вышло тогда: кованый болт самострельный разит втрое дальше обычной стрелы, играючи прошивая кожаные татарские панцири.

Проверенный тактический прием. Он в свое время перевернул все с головы на ноги. Отборное рыцарское войско Франции — «Золотые шпоры», посланное усмирить восставших ремесленников Куртра[250] во Фландрии, впервые в истории Европы потерпело полное поражение. Прежде такие походы рыцарей оканчивались поголовной резней черни, а тут она, чернь, вооруженная арбалетами и построенная фалангами, встретила рыцарей коваными стрелами. Жалкие крохи остались от грозного королевского войска.

Лиха беда — начало. Талантливые полководцы сразу смекнули, что будущее — за массированным огнем арбалетов. Битва под Кресси[251] это подтвердила полностью: английские горожане-ремесленники и земледельцы разгромили в пух и прах цвет французского рыцарства.

Но англичане выставили десять тысяч стрелков против тринадцати тысяч рыцарей, а что у меня? Три тысячи. Против тридцати или сорока. У Боброка тоже поболее стрельцов было… А мне что, на гибель их ставить?..

Иного, однако, пути, чтобы сбить порыв крымцев, князь Михаил Воротынский не находил.

Несколько пушек поставлю по бокам и в центре. Сотни две стрельцов с рушницами добавлю! Сам их поставлю! Настоятель походной тафтяной церкви молебен отслужит…

В первый августовский день заря от зари уже перемежается темнотой, вот и пришлось зажечь свечи, чтобы еще и еще раз вглядеться в подробнейший чертеж местности, подготовленный Логиновым, вспомнить все виденное в прежней поездке сюда, к месту главного сражения. Тогда еще он назвал Рожаю переплюйкой, но тогда он не с такой остротой воспринимал ее неширокость и маловодность.

А Никифор Двужил, с кем он решил посоветоваться, словно подслушал мысли главного воеводы, его терзания:

— Не очень великая помеха, но берега топкие, тальниковые, строй смешают. Вот бы туда полк выставить.

— Полками швыряться не могу, а стрельцов там поставлю. Завтра же с рассветом сам выставлю их. Как мыслишь, учитель мой?

— Не завтра, а уже сегодня. Гляди, рассветает. Только, думаю, не рано ли? Лазутчиков бы дождаться с известием, что Девлетка повернул на нас. А впрочем, рано — это не поздно. Ертоул шалашей понаставит для отдыха на случай задержки крымцев. Возьми и меня с собой, вдвоем сподручней место определять.

— Хорошо. Пойди теперь сосни малое время. Князь Воротынский тоже, потушив свечи, прилег на перину лебяжьего пуха, которая ласково приняла уставшее тело. Дрема склонилась было над отягощенной думами головой воеводы, но тут в дверь опочивальни постучали, вошел Косьма Двужил, не ожидая позволения.

— Извини, князь, но дело такое: сразу несколько гонцов от станиц лазутных. Гирей костры велел тушить и поднял рать. Ночью, аки тать.

— Куда? На Москву?!

— Нет. На нас. Вскорости языка доставят казаки. И еще, князь, переметчик пожаловал. Ни с кем говорить нежелает, к тебе просится.

— Давай кафтан и проси.

Перебежчик сразу же заявил, что говорить будет только наедине с князем, и Михаил Воротынский понял: от Челимбека, верного друга. Действительно, это он послал надежного слугу в самый ответственный момент.

— Нойон велел передать: хан Девлет-Гирей намерен побить тебя, князь, только тогда идти на Москву. Первыми пойдут ногайцы. Четыре тумена. Хан повелел им неоставлять в живых ни одного человека, кроме тебя и твоих бояр. Тебя и твоих бояр он казнит сам. На глазах у всего своего войска. Он его тоже поведет. Вслед за ногайцами. Все. Мне пора возвращаться.

— Передай нойону мой низкий поклон. А тебе это, — и князь подал ему кошель, полный серебряными ефимками.

Радость переполняла душу главного воеводы. Удалось дозлить Девлет-Гирея! Удалось! Молодцы Хованский и Одоевский. Ладно, должно быть, сработали.

Действительно, князья уговорились не вразнобой действовать, а налетать ночью татями с двух сторон в одно и то же время. Наведя панику, моментально укрыться в лесу, но не почивать на лаврах до утра, а тут же, переместившись к новому стану крымской рати, вновь ударить с двух сторон. Только крымцы успокоются, как такой же налет в третьем месте.

Мечебитцы действовали дерзко, особенно те, которые уже несколько дней в безделии укрывались в лесу с князем Шереметевым. Истосковались по доброму делу, да и отчистить свою совесть за позорное бегство с переправы им очень желалось. Кроме того, за прошедшие дни они основательно изучили расположение станов крымских сотен, поэтому не только сами ловко подбирались к ним, но и проводили по известным им тропам опричников.

Наметили воеводы пять налетов за одну ночь, и все прошли с великой удачей. Почти без потерь. К рассвету ратники углубились подальше в лес, готовые, если крымцы начнут его прочесывать, встречать из густых ерников и лещины калеными болтами, а дождавшись ночи, вновь нагонять страх на захватчиков.

Только не пришлось им больше подбираться татями к станам крымчан: с рассветом зашевелилось крымское войско — началась переправа на правый берег. Стало быть, только Федору Шереметеву оставаться одному в ожидании своего часа, князьям же Хованскому и Одоевскому уводить ратников в тайные зажитья левее и правее гуляй-города. Но князь Федор Шереметев предложил побаловать, как он выразился, еще одну ночь.

— Ударим общими силами по пушкарям. Если Девлетка возьмет их с собой, не устоять гуляю. Не выдержит ядер.

— Остаемся, — согласился князь Хованский.

— Остаемся, — подтвердил князь Одоевский, хотя он не мог сказать иное, ибо был подчинен Федору Шереметеву.

Весь день наблюдали, не начал ли Девлетка переправлять стенобитные орудия. Нет, пока не трогал. Возможно, намеревался взять гуляй-город лишь конной лавой. Одно не ладно — усилена охрана огневого наряда. Основательно усилена. Но это — одолимо, ибо сил под рукой у русских воевод не так уж и мало. Необходимо только внести изменение в задуманное: пушки оставить в покое, ибо слишком рискованно терять время на их порчу (можно оказаться в клещах), уничтожать лишь пушкарей-турок. Крымцы-то, как известно, стрелять ни из пушек, ни даже из рушниц не умеют, не обучены.

Лазутчики увидели слабое место в охране огненного наряда — со стороны берега. В полосе прибрежных зарослей — никого, а шатры пушкарей стоят очень близко к зарослям. Сами пушки — поодаль, на поляне, которую по опушке плотно окольцевали крымцы. Чуть в сторонке от пушек под шатровым пологом еще и накрытые войлоком стоят плотно друг к другу десятка два повозок. Явно с порохом и ядрами.

У князя Андрея Хованского предложение:

— Костров стража огневого наряда не разводит, это — факт. Искра на порох и — конец. Спустится вниз по реке дюжина ловкачей, подползет к бричкам и подпалит зелье. Как полыхнет, мы на турские шатры навалимся. Что успеем, то успеем. Отступать к реке и по ней вниз.

Чуток спуститься и — в лес.

— Тогда без кольчуг и шеломов.

— Знамо дело.

— Выход на берег защитить, выделив с тысчонку.

— Без рушниц. С мечами, акинаками и шестоперами. И самострелами. В упор если, за милую душу в любой темени.

— Без потерь с нашей стороны не обойтись.

— Что Бог даст.

Бог не очень расщедрился на милость. Как и Аллах агарянам. К полуночи русские ратники приблизились к охранникам огненного наряда и пороха с ядрами, натянули пружины самострелов, в это же время дюжина ловкачей, о которых вели речь князья, выскользнула на берег как раз напротив шатров, проползли меж ними ужами, а миновав их, поспешней заработали локтями. Трава хотя и примята, но все равно скрадывает звуки и даже укрывает от беглого взгляда.

Вот наконец и повозки. Теперь ловко, укрывшись меж ними, запалить трут, а чтоб не слышны были удары кресала о кремень, можно войлоком укрыться.

А в это время на берег выползли все остальные, кому шатры громить. Ожидает сотня самых могучих и ловких мечебитцев своего мига, затаившись в прибрежном лозняке, готовы они ринуться в бой безудержно, как только полыхнет пламя под навесом.