На соседний балкон вышли, судя по голосам, две русские женщины средних лет. Они горячо обсуждали экскурсионную поездку в Катанью и приобретённые со скидкой великолепные вещи. Я невольно поморщился — мне показалось не очень уместным и хорошим наше совпадение здесь по темам, отчего желаемые покупки начали представляться какими-то второсортными, что ли. Выразить мои чувства точнее было сложно — пожалуй, как будто они уже прошли по магазинам и выбрали всё, что было хорошего, оставив мне явно неудачные вещи. На самом деле, конечно, это было совсем не так, но какой-то странный ореол неприятия неожиданно испортил мне настроение. Хотя если разобраться, возможно, эта тема была здесь вообще ни при чём, а больше напрягало наличие на Сицилии такого внушительного количества русских туристов. Когда я представлял себе Италию по пути сюда, то почему-то по умолчанию считал, что окунусь в плане окружающих людей в совершенно другой мир — немцев, американцев, французов и, разумеется, самих сицилийцев. Однако оказалось, что от соотечественников не скрыться нигде, вольно или нет, прислушиваясь к их словам, вспоминая Москву и всё то, что уже, казалось, осталось в далёком и безвозвратном прошлом.

К счастью, женщины скоро шумно покинули балкон и, судя по хлопнувшей двери, скрылись в номере, а я, отхлебнув пива, стал смотреть на небо, усыпанное мелкими звёздами. Как ни странно, их можно было отчётливо увидеть только боковым зрением, а глядя в упор — просто блуждать по бездонной черноте. Но всё-таки ещё темнее, чем небо, были высящиеся слева горы, перемигивающиеся бесчисленными, преимущественно белёсыми огоньками и создающие ощущение неких гигантских подсвеченных ступеней, ведущих в вечность. В такой вечер я готов был поверить во все легенды про обитающих внутри Этны богов и прочие сказания, представляющиеся нелепыми, смешными и наивными при свете дня. Но ночь, без сомнения, всё меняет, оставляя неограниченный простор для воображения и чего-то большего — кажется, долгое время дремавшего внутри, а сейчас неожиданно пробудившегося и пытающегося выйти наружу. Здесь же я впервые пожалел, что не умею рисовать или, на худой конец, писать стихов — несомненно, всё вокруг так и дышало предвкушением какого-то творческого раскрытия, и звало попробовать свои силы. И в то же время очень хорошо и правильно, что я не стал ничего мудрить с фотоаппаратом — как мне уже приходилось неоднократно убеждаться, снимки даже самых красивых мест всё равно выглядели, как некая неполноценность, насмешка над той удивительной красотой, которая окружала на самом деле. Да, уж лучше просто напитаться этой энергией, эмоциями и впечатлениями, чтобы они грели душу и сердце, когда я вновь столкнусь с обыденностью и чем-то неприятным.

— И что же здесь ещё такого может быть? — прошептал я, допивая и со звоном ставя пустую бутылку на пластмассовый столик.

Казалось, всё вокруг настолько устоялось за века, что вряд ли нечто способно внести сюда хоть малейшие изменения. Пожалуй, и теням, откуда бы они ни были, это не под силу. Тогда где же этот самый знак? Не разговоры же соседок про вещи и Катанью? Это было бы просто смешно и разочаровывающе-больно. Может быть, кто-то постучится сейчас ко мне в номер или даже просто откроет дверь? Последнее, кстати, меня несколько беспокоило в течение всего дня — внешне замок отмыкался по карточке, а внутри был засов в два щелчка. Однако стоило просто опустить ручку, как дверь свободно распахивалась. Конечно, я понимал, что там сделано нечто такое для удобства и безопасности людей в номере, но эта поразительная лёгкость, с которой засов переставал иметь значение, невольно настораживала и заставляла думать о том, как, проснувшись ночью, можно неожиданно увидеть, что в номере есть кто-то ещё. С другой стороны, вряд ли я мог стать поводом для интереса местного криминалитета, учитывая отсутствие у меня каких-либо дорогих вещей, за исключением разве что денег и документов, которые лежали, надёжно запертые в сейфе одёжного шкафа в коридоре. Да и вообще — какие-то глупые мысли, и, как я подозревал, они берут своё начало ещё в далёком детстве и ассоциируются с часто присущим детям страхом темноты.

Чувствуя, что мысли куда-то уносятся, глаза начинают слипаться, а сознание немного ведёт в сторону, я хотел уже было сходить в душ и освежиться, когда, наверное, в сотый раз, окинув взглядом горы, заметил что-то необычное и новое. Яркое красное свечение расползалось по чёрному краю, клубясь и постепенно расширяясь вниз. Неужели это и есть извержение вулкана, о котором я столько уже здесь всего слышал, но даже никогда не мог подумать, что увижу нечто подобное живьём? Я заинтересованно привстал, перегнулся через перила и, ощущая на голых руках покалывание зелёных насаждений, обрамляющих балконы, начал пристально вглядываться в Этну, чувствуя, что остатки сна слетели с меня безвозвратно. Да, видимо, это оно и есть, а мерцающие отблески и клубящийся дым идёт от загоревшейся растительности на склонах. Стоит ли одеться, сбежать вниз и взять такси, чтобы приблизиться к лаве? Может быть, и хорошая идея, но она сразу вызвала страх и сомнения, что кто-нибудь возьмётся меня туда доставить даже за приличное вознаграждение. Кроме того, во всей этой суете я могу пропустить самое главное — подсказку, о которой говорила призрачная девочка, и взгляд на лаву может легко стать первым и последним в жизни. Стоит ли рисковать подобным образом, пусть и ради такого необычного для меня природного явления? Немного поразмыслив, я пришёл к выводу, что овчинка точно выделки не стоит.

— Ой, смотри-ка, извержение! — неожиданно сзади раздался истеричный крик, и я подпрыгнул на месте, оборачиваясь. Оказывается, это снова были соседки, которые перевешивались через перила с явным риском выпасть со второго этажа и беспрестанно щёлкали фотоаппаратами. Прямо-таки никакого покоя и даже этим чудом природы приходится делиться с кем-то ещё. Впрочем, я был уверен, что подсказку, какой бы она не была, женщины вряд ли увидят, как и произошло в Домодедово с Машей. А если соседки и обратят внимание на нечто необычное, то вряд ли придадут значение или поймут суть происходящего. Поэтому, возможно, и хорошо, что сейчас я был не один, а хоть в какой-то компании — впечатления от яркого события, несомненно, пусть и без слов, хотелось разделить с кем-то ещё и чувствовать сопричастным.

— Вы видите извержение? — теперь уже обращаясь ко мне, перегнувшись через разделяющую наши балконы стенку, взволнованно сказала одна из женщин так, словно не обратила внимания, что я смотрю именно в этом направлении и, более того, первый заметил происходящее.

— Да, интересно.

А что ещё можно было ответить в такой ситуации?

Я снова повернулся вправо и с восхищением наблюдал, как ярко-красная мерцающая полоса ширится и становится всё длиннее — кажется, ещё немного — и она опустится прямо к виднеющимся вдали отелям, а потом подберётся и к нашей территории. Неожиданно я подумал о том, что теперь знаю, почему здесь так популярно пускать струи воды по стенам — видимо, помимо оформительских изысков, в этом был и вполне практический смысл, связанный с безопасностью. Конечно, потоки лавы подобные ухищрения вряд ли остановят, а вот проинформировать о грозящей беде шипением и густым паром могут вполне. С другой стороны, если извержения достигнут корпуса, я всегда могу пойти по коридору налево, спуститься по боковой винтовой лестнице, а там совсем подать рукой до берега моря. Правда, я видел днём объявление, в котором, если я всё правильно понял, был указано, что пляж закрывается в семь часов вечера, но металлическая ограда вряд ли стала бы для меня серьёзным препятствием по пути к воде. Впрочем, конечно, всё это глупости — если опасность была бы действительно настолько большой, то никто в здравом уме не стал бы строить здесь отель, а уж тем более дома у самого подножья горы. Кроме того, размеренный ритм жизни вокруг, в который я успел уже втянуться, никак не нарушался происходящим на Этне, что, видимо, являлось лучшим показателем того, что всё в порядке и никак иначе быть не может. А все эти рассказы о залитых лавой строениях по большей части единичные случаи, которые, преувеличенные, передаются из уст в уста уже просто как местная легенда.