That one may smile, and smile, and be a villain – "что можно улыбаться, и улыбаться, и быть негодяем".
Уличный мальчишка украл яблоко с лотка старой торговки; она остановила его, сказала, что красть нехорошо, и дала еще яблоко.
Врач обвинялся по 1462 и 1463 ст. Уложения о наказаниях, от его противозаконной операции умерла молодая девушка. У постели над ее телом он обнимает и целует ее жениха, а отцу предлагает открытый бумажник; когда было возбуждено следствие, он подговаривал нескольких женщин удостоверить, что операция была произведена не им, а другим врачом.
В каждом из приведенных выше примеров, взятых, за исключением стихов Шекспира, из действительности, незначительный факт дает безошибочное указание на определенную черту характера в человеке.
Заметим по поводу приведенного выше возгласа Гамлета преимущество оратора перед писателем. Только гений мог осмелиться сочинить, выдумать такие слова. Простому смертному не поверят, если он расскажет нечто подобное. Обвинитель и защитник не страшатся этого недоверия: не они сочиняют, а жизнь дает им характеристику людей.
Не менее выразительны бывают и разговоры, общие суждения, иногда простые восклицания человека.
Муж, знающий об изменах жены, возвращается домой с работы и спрашивает своего жильца: "Что, моей дуры нет?" Немного погодя, он повторяет вопрос: "Что, Маша не приходила?" Егор Емельянов стучит в окно и кричит покорной и верной Лукерье: "Идешь, что ли? гей, выходи!" Тот и другой убили жену; но по простым этим словам можно сказать, что это разные люди.
Молодой человек пришел к своему соучастнику по сбыту поддельных акций и высказал предположение убить другого сообщника, чтобы предупредить его донос. "Ничего не ответил Никитин,– говорит обвинитель,– а зашагал по комнате, ходил долго взад и вперед, молча и задумчиво, и наконец,.. сказал: да, когда змея заползет в нашу среду, то ее нужно задушить, и чем скорее, тем лучше". Эти слова, по замечанию А. Ф. Кони, как живого, рисуют Никитина. "Он все оценивает умом; сердце и совесть стоят у него назади, в большом отдалении. Поэтому, когда Олесь сказал об отравлении, он не возмутился, не заспорил, а замолчал…" Вот пример, словно намеренно придуманный для того, чтобы подтвердить указание Буало. Именно молчание – un rien – является самым характерным выражением личности Никитина. Но всякий согласится, что и словам, последовавшим за молчанием, в выразительности отказать нельзя.
По замечанию Фенелона, живая характеристика дается не эпитетами, а фактами. Когда у нас восхваляют какого-нибудь святого, говорит он, наши ораторы ищут только громких слов; говорят, что он был бесподобен, обладал небесными добродетелями, был ангел, а не человек; и все старание уходит на одни восклицания, без доказательств и без красок; греки избегают этих бессодержательных общих мест; они приводили факты; во всей "Киропедии" Ксенофонт ни разу не говорит, что Кир заслуживал удивления, а читатель все время удивляется ему. Это справедливое замечание не совсем верно на суде. Эпитет, данный подсудимому или потерпевшему свидетелем, удостоверяет, что свидетель знает или, по крайней мере, считает их такими или иными людьми. Это больше, чем слово; это факт. Вот почему решительный отзыв знакомого, соседа, односельчанина подсудимого или потерпевшего бывает убедительнее для присяжных, чем самые остроумные догадки оратора о личных свойствах людей, ему неизвестных.
Подсудимый предан суду по 1489 и 2 ч. 1490 ст. Уложения о наказаниях. Защитник спрашивает:
– Что, Сауман был злобный человек, драчун?
Свидетель отвечает:
– Нет, смирный; лошади не тронет.
Другое дело.
– Какого поведения была покойная?
– Труженица, святая женщина.
Одно такое слово сразу устанавливает отношение присяжных к мертвой, и попытка рассеять это впечатление только укрепляет его.
Конечно, такие отзывы могут быть небеспристрастны. Поэтому, делая характеристику подсудимого или иного лица чужими словами, надо пользоваться ими с разумением. Если суждение свидетеля высказано спокойно, если он кажется достойным доверия и, особенно, если это суждение совпадает с представлением самого оратора о том же лице,– на отзыв этот можно положиться; при иных условиях нужна осмотрительность.
В этих отзывах, как и вообще в свидетельских показаниях, гораздо более ценно то, что высказалось без намерения, чем то, что свидетель хотел сказать. Когда сыщик или дворник говорит про подсудимого хулиган – это вполне определенная характеристика, но достоверность ее зависит от степени доверия, внушаемого свидетелем. Но когда свидетель – босяк, осужденный за грабеж и приведенный под конвоем, заявляет, что подсудимый накануне убийства пришел к нему и сказал: "Дай мне фину (финский нож)",то прокурору нет нужды доказывать, что убийство готовилось "на дне", среди бывших людей; этим самым уже сделана и характеристика обоих собеседников.
Перед судом старик ксендз, прелат с мальтийским крестом *(82) на сутане. Защитник спрашивает его мнение о подсудимом; свидетель объясняет: "Этот человек очень порядочный, преданный семейной жизни, очень заботливый о своих детях; в разговорах о нравственных предметах он высказывал очень возвышенные мысли; он заведовал безвозмездно врачебной частью в одном училище и очень добросовестно исполнял эту обязанность". Никто не усомнится в правдивости этого показания, но всякий поймет, что врач, живущий противозаконным производством выкидышей, не станет рассказывать об этом хотя бы духовному лицу. Высоконравственный в глазах свидетеля подсудимый перед судом оказывается не только преступником, но и лицемером.
Душевные свойства человека отражаются на его письменном языке, на слоге. Это давно известно. Можно прибавить, что в тщательном литературном слоге личность писателя стирается, его случайные настроения сглаживаются. Напротив, в торопливых, небрежных, иногда тревожных строках письма, короткой записки, когда люди пишут не для того, чтобы писать, а чтобы сообщить то, что важно, необходимо, выгодно или опасно, и пишут не для следователя и присяжных, бывает иное. И постоянные свойства, и временные настроения пишущего невольно выражаются в его строках, даже тогда, когда он хочет скрыть их или сам не понимает себя. Слог – это умственный почерк, говорит Ганс Гросс; в нем отражаются не только воспитание, образование и умственное развитие человека, но и самые разнообразные свойства его характера. Указание, которое Гросс дает по этому поводу следователю, очень полезно и для оратора: вчитываясь в изучаемую рукопись, надо искать, не проскальзывает ли в общем изложении, в отдельных оборотах, в связи отдельных мыслей то или иное – нравственное свойство, соответствующее предполагаемому душевному складу писавшего. Гросс утверждает, что внимательное изучение слога, возвращение к рукописи по каждому новому указанию следствия все с тем же вопросом почти всегда приводит к определенному и ценному результату. Человек, которого мы стремимся понять, говорит он, вдруг встает перед нами с тем самым выражением на лице, которого мы ищем. Чтобы судить вообще о значении переписки для характеристики, стоит прочесть переписку Никитина и Феликса Ярошевича по делу Колосова и других и речь обвинителя по этому делу. Но спрашивается, насколько справедливо приведенное выше указание Гросса?
Крупный землевладелец, екатеринославский колонист, запутанный недобросовестными кредиторами, ищет случая продать имение или занять денег. Судьба столкнула его с поселянином г. Бердичева Кояновичем. Привожу только два письма из их обширной переписки.
"Многоуважаемый Степан Иванович! Нижайшее мое почтение; поздравляю вас и с новым годом; дай бог вам многие лета прожить. Благодарю вас за ваше внимание ко мне; вы сошли в мое положение, так как вам известно, что много пострадал через других лиц, и вы подаете свою милую руку мне дать помощь, за что я вас буду вечно благодарить со своим семейством; поэтому прошу вас не отказать мою просьбу и потерять несколько дней и приехать ко мне в имение и обрадовать меня вашей помощью… Искренно желаю вам все то, что вы от бога желаете. Я. И. Фишер".
