– Антонино, – прошептал я.
– Да, да, ты не ошибся: Когда-то наш собственный Антонино. Так вот, он здесь сейчас, и знаешь почему?
Я ощущал слишком сильную усталость, чтобы ответить. Меня окружили другие монахи. Они утирали мне лицо прохладными полотенцами. Они приглаживали мне волосы.
Это была просторная чистая келья. Ох, если бы только солнце перестало жечь столь безжалостно! Что сотворили со мной эти демоны – превратили меня в полудьявола? Осмелюсь ли я попросить зеркало?
Усаженный на удобную, мягкую постель в этой теплой чистой комнате, я снова утратил контроль над собственным телом. Мне снова стало худо и затошнило.
Монахи позаботились и подставили мне серебряный тазик. Солнечный свет сверкал на какой-то фреске, но я не мог даже помыслить, что смогу рассмотреть мерцающие фигуры, нет, только не в этом губительном освещении! Мне показалось, что в келье появились новые фигуры. Были ли это ангелы? Я видел прозрачные неясные существа, они перемещались, перемешивались, но я не мог различить ни одной четкой фигуры. Только фреска на стене, сверкающая великолепными красками, казалась настоящей, не обманывающей моих ожиданий.
– Они навечно испортили мне глаза? – спросил я. Мне показалось, я на миг различил в дверях кельи какую-то ангельскую фигуру, но это был не Рамиэль и не Сетий. Были ли у него, как и у них, прозрачные, словно паутина, крылья? Такие же дьявольские крылья? Я пришел в ужас.
Но видение исчезло. Шорох, шепот. Мы знаем.
– Где мои ангелы? – спросил я. Я плакал. Я выкрикивал имена моего отца, и его отца, и всех Раниари, которых смог вспомнить.
– Тихо! – прошептал молодой монах. – Козимо уже сообщили, что ты у нас. Но сегодня просто ужасный день. Мы помним твоего отца. А теперь позволь снять с тебя эту грязную одежду.
Голова у меня кружилась. Комната куда-то исчезла.
Беспокойный сон, мгновенное видение ее, моей спасительницы – Урсулы. Она бежала по шелестящей под дуновением ветерка луговой траве. Кто же преследовал ее, изгоняя из волшебного царства кивающих головками, колеблющихся цветов? Пурпурные ирисы окружали ее, их стебли с треском ломались у нее под ногами. Она обернулась. Не надо, Урсула! Не оборачивайся! Разве ты не видишь этот пылающий меч?
Я проснулся в теплой ванне. Была ли то проклятая крестильная купель? Нет. Я увидел фреску, на которой в тумане вырисовывались фигуры святых, и тут же мгновенно различил более отчетливые фигуры настоящих, живых монахов, окружавших меня, стоявших на коленях на голом каменном полу. Длинные рукава их одеяний были закатаны, и они купали меня в теплой ароматной воде.
– Ах, этот Франческо Сфорца… – они разговаривали между собой на латыни. – Подумать только! Напасть на Милан и завладеть герцогством! Словно у Козимо нет других забот и без этого Сфорца, натворившего столько бед!
– Так он добился своего? Он взял Милан? – спросил я.
– Что ты сказал? Да, сынок, это правда. Он нарушил мирный договор. И вся твоя семья, вся твоя несчастная семья погибла от рук этих морских разбойников. Только не думай, что им удастся избегнуть наказания, хоть они и неистовствуют теперь по всей стране, эти проклятые венецианцы…
– Нет, вы не должны… следует сказать Козимо. То, что случилось с моим семейством, никак не связано с войной. Не человеческие существа сотворили это преступление…
– Успокойся, дитя.
Целомудренными руками они отерли влагу с моих плеч. Я сидел, безучастно прислонившись к теплой металлической спинке ванны.
– …Ди Раниари, всегда преданный, – проговорил один из них, обращаясь ко мне. – А твой брат, ведь он собирался обучаться у нас, твой милый брат, Маттео…
Я испустил жуткий крик. Мягкая рука накрыла мои губы.
– Сам Сфорца накажет их за это: Он опустошит всю их страну.
Я рыдал непрерывно. Никто не хотел понять меня. Они даже не вслушивались в мои слова.
Монахи поставили меня на ноги. Меня одели в длинную удобную рубаху из мягкого полотна, словно готовили к смертной казни, но час такой опасности миновал.
– Я вовсе не сумасшедший, – отчетливо произнес я.
– Нет, нет, ты просто убит горем.
– Так вы понимаете меня?!
– Ты утомился.
– Вот мягкая постель, ее специально устроили для тебя, успокойся, перестань бредить.
– Демоны сотворили все это, – прошептал я. – Это были не солдаты.
– Я понимаю, сын мой, я знаю. Война ужасна. Война – это затея дьявола.
– Нет, ведь это вовсе не было войной. Вы выслушаете меня в конце концов?
Успокойся, это Рамиэль прислушивается к тебе; разве не говорил я тебе, что надо уснуть? Станешь ли ты слушаться? Мы читаем твои мысли так же отчетливо, как и твои слова!
Я лежал на животе. Монахи расчесывали и высушивали мои волосы – они теперь отросли и стали очень длинными! Неухоженные волосы сельского князя. Но купанье доставило мне ощущение огромного удовольствия и благопристойной чистоты.
– Те свечи. Почему горят те свечи? – спросил я.– Разве солнце уже зашло?
– Да, – сказал монах, сидевший возле моей постели, – ты спал.
– А можно попросить еще свечей?
– Конечно, я принесу тебе.
Я лежал в темноте. Моргал и старался вымолвить слова молитвы Богородице.
Вдруг в дверях появился яркий свет, сияли шесть-семь свечей в одном канделябре, и каждая испускала приятное, совершенное по форме пламя. Язычки его трепетали, пока монах медленно продвигался ко мне. Я разглядел его, когда он встал на колени, чтобы поставить канделябр возле моей постели.
Он был высок и худощав, как гибкая тростинка, в просторном, струящемся одеянии, а руки удивляли своей чистотой.
– Тебя поместили в особую келью. Козимо послал людей, чтобы захоронить твоих родных.
– Благодарение Господу, – ответил я.
– Да.
Итак, я снова заговорил!
– Они все еще разговаривают там, внизу, а уже поздно, – сказал монах. – Козимо встревожен. Он останется здесь на ночь. Весь город заполонили подстрекатели из Венеции, они пытаются настроить горожан против Козимо.
– А теперь успокойся, – проговорил другой монах, внезапно появившийся в келье. Он наклонился и положил мне под голову еще одну толстую подушку.
Что за блаженство это было! Я думал о тех проклятых, которых держали в голубятне.
– Как омерзительно! Наступила ночь, и они ожидают этого ужасного причастия.
– Что, дитя мое? Какое причастие?
И снова я мельком увидел фигуры, движущиеся, точнее сказать, проплывающие мимо в тумане. Но они мгновенно исчезли.
Меня затошнило. Мне снова понадобился тот тазик Они удерживали меня за волосы. Заметили ли они кровь при свете канделябра? Яркий кровавый след? Он издавал такой тошнотворный запах!
– Как человек может вынести такой яд? – прошептал один из монахов другому на латыни. – Осмелимся ли мы очистить его?
– Ты напугаешь его. Успокойся. Лихорадки у него нет.
– Ладно, вы чертовски заблуждаетесь, если считаете, что я лишился разума, – вдруг объявил я и как будто прокричал об этом и Флориану, и Годрику, и всем прочим.
Монахи уставились на меня в величайшем удивлении.
Я засмеялся.
– Я разговаривал с теми, кто пытался причинить мне вред, – сказал я, стремясь, чтобы каждое слово звучало ясно и абсолютно разборчиво.
Теперь худощавый монах с удивительно чисто вымытыми руками снова встал передо мной на колени. Он погладил мой лоб.
– А твоя красавица-сестра, сестра, которую собирались выдать замуж, она тоже?..
– Бартола! Разве ее собирались выдать замуж? Я ничего не знал об этом. Да, он мог пожертвовать ее головой, ведь она была девственницей. – Я разрыдался. – Эти черви снова принялись за дело в темноте. А демоны пляшут на своей горе, а город даже и пальцем не пошевелит.
– Какой еще город?
– Ты опять бредишь, – сказал монах, стоявший за канделябром. Как отчетливо он виделся, хотя и не на фоне света, сутуловатый человек с крючковатым носом и тяжелыми мрачными веками. – Перестань бредить, несчастное дитя.
