Как раз в этот момент передо мной поставили заказанные кушанья – превосходно приготовленную баранину с подливой и свежие фрукты. Едва я обмакнул хлеб и начал есть, к столу приблизились двое. Они испросили разрешения присоединиться ко мне за трапезой и купить мне кубок вина.

Один из них был францисканец – весьма добродушный с виду священник, одетый гораздо беднее, чем доминиканский падре, – впрочем, на мой взгляд, ничего удивительного в этом не было. Другой – крошечный пожилой человечек с маленькими блестящими глазками и длинными густыми седыми бровями, торчащими, словно смазанные клеем, – походил на ряженого, жизнерадостного эльфа, веселящего довольных представлением ребятишек.

– Мы видели, как ты входил к доминиканцам, – тихо проговорил францисканец и улыбнулся мне. – Ты не выглядел слишком счастливым, когда вышел оттуда. – Он подмигнул. – Почему бы тебе не попытать удачи у нас? – Тут он рассмеялся. То была всего лишь добродушная шутка, и я понимал это, так как был наслышан о соперничестве этих двух орденов. – Ты приятный с виду юноша. Ты прибыл к нам из Флоренции? – допытывался монах.

– Да, отец, я путешествую, – отвечал я, – хотя и не знаю, куда именно направляюсь. Остановился здесь и, думаю, пробуду в этом городе некоторое время. – Я разговаривал с набитым ртом, но был слишком голоден, чтобы прервать трапезу. – Садитесь, пожалуйста. – Я сделал приглашающий жест и уже хотел было привстать, но они опередили меня и заняли места за столом.

Я купил еще один графин красного вина на всех.

– Разумеется, лучшего места на всем свете не найти, – с довольной миной заметил пожилой человечек, видимо ловкий пройдоха, – вот почему я так счастлив, что Господь вернул сюда моего сына, чтобы служить в нашей церкви и провести всю жизнь в родном городе, рядом со своей семьей.

– Вот оно что… Так, значит, вы отец и сын?

– Истинно так, и я никогда не думал, что проживу столь долго и увижу, какого процветания добился город. Свершилось удивительное чудо.

– Да, действительно, на город снизошло благословение Господне, – подтвердил священник, простодушный и искренний. – Это достойно подлинного удивления.

– Неужели? Так просветите же меня, каким образом это произошло? – попросил я, придвигая к ним блюдо с фруктами.

Они отказались, заверив меня, что сыты.

– Ну что ж… Видишь ли, в мои времена, – начал рассказывать отец, – врагов у нас было предостаточно – или, по крайней мере, мне так казалось. А теперь? Жизнь в нашем городе – это полное блаженство. Здесь не случается ничего плохого.

– Это правда, – подтвердил священник. – Я помню прокаженных, живших прежде за городскими стенами. А теперь их здесь вообще не осталось. А еще в нашем городе – как, впрочем, и в любом другом – всегда можно было встретить нескольких порочных молодых людей, вечно доставлявших людям неприятности. Но сегодня вам не удастся отыскать ни одного человека подобного сорта ни в самой Санта-Маддалане, ни в ее окрестностях. Такое впечатление, что люди вернулись к Богу, отдались ему всем сердцем.

– Да, – поддержал сына старик, тряхнув головой, – но Господь явил милость к нам и во многих других отношениях.

Я опять почувствовал холодную дрожь в спине, как если бы вновь оказался рядом с Урсулой, но на этот раз ощущение было вызвано отнюдь не наслаждением.

– В каком отношении в особенности? – полюбопытствовал я.

– Да оглянись вокруг! – воскликнул старик. – Встречались ли тебе здесь калеки? Видел ли ты слабоумных? Когда я был еще ребенком, нет, точнее, когда ты, сынок, был совсем маленьким, – он повернулся к священнику, – здесь было полным-полно разного рода заблудших душ, калек или умственно отсталых от рождения, и остальным приходилось присматривать за ними. А возле городских ворот вечно торчали нищие. Но вот уже много лет нет ни калек, ни попрошаек.

– Потрясающе, – отозвался я.

– Да уж, воистину это так, – задумчиво произнес священник. – Здесь каждый пребывает в добром здравии. Именно поэтому так давно из города исчезли все монахини. Ты видел, что старая больница закрыта? И монастырь на выезде из города уж и не помню с каких времен заброшен. Кажется, в нем держат овец. Крестьяне используют старые монастырские кельи для своих хозяйственных целей.

– И никто вообще не болеет? – поинтересовался я.

– Да нет, случается, конечно, – ответил священник, медленно потягивая вино, как если бы был человеком весьма умеренным в этом отношении, – но они не страдают. Совсем не так, как в старые времена. Если человеку суждено покинуть этот мир, он уходит очень быстро.

– Это правда, благодарение Господу, – сказал старший.

– А женщины… – продолжал священник. – Те, кому посчастливилось родиться в нашем городе. Они не обязаны иметь много детей. Что говорить, бывает, кого-то Господь призывает к себе в первые же недели жизни – для любой матери это трагическое испытание, – но в большинстве своем наши семьи, по счастью, довольно малочисленны. – Он бросил взгляд на отца и продолжил: – Насколько мне известно, моя бедная матушка родила двадцать детей. Так вот, теперь такого не бывает вообще – ведь верно?

Старик гордо выпятил грудь и рассмеялся, довольный собой.

– Да, точно, двадцать детей я вырастил сам; правда, многих из них уже нет на свете, и я не знаю, что сталось с… впрочем, это не имеет значения. Нет, теперь семьи стали меньше.

Священник выглядел несколько расстроенным.

– Мои братья… Быть может, Господь явит мне свою милость и откроет, что с ними сталось…

– Ах, забудь о них, – отозвался старик.

– Они, наверное, были этакими горячими головами? – спросил я, затаив дыхание, пристально вглядываясь в лица обоих и изо всех сил стараясь казаться непринужденным.

– Сорванцы… – невнятно пробормотал священник, тряхнув головой. – Но в этом и состоит наше благословение – безнравственные люди оставляют нас.

– Неужели такое случается? – удивился я.

Старый коротышка почесал свою розовую плешь, вокруг которой во всех направлениях торчали – подобно его бровям – тонкие и длинные седые волосы.

– Знаешь, я сейчас пытался припомнить, – медленно произнес он, – что случилось с этими несчастными искалеченными братьями – с теми, которые родились с изуродованными ножками…

– Ты говоришь о Томазо и Феликсе? – откликнулся священник.

– Да.

– Их забрали в Болонью на излечение. То же случилось с сыном Беттины, с тем несчастным малюткой, который родился без обеих ручек, – помнишь его?

– Да-да, конечно. У нас есть несколько лекарей.

– Правда? Хотел бы я знать, чем они здесь занимаются, – пробормотал я и, уже громче, поинтересовался: – А каковы полномочия городского совета и обязанности гонфалоньера?[3]

– У нас есть своя казна, – ответил священник. – И мы выбираем время от времени шесть или восемь новых имен, но здесь редко случаются какие-нибудь перемены. У нас не бывает раздоров. Торговцы сами заботятся о сборе налогов. Все проходит гладко.

Коротышка залился счастливым смехом.

– Да у нас вообще нет налогов! – заявил он. Священник смутился и взглянул на старика с упреком, как будто тот сболтнул лишнего.

– Да нет же, отец, просто… просто дело в том, что налоги наши… весьма невелики…

Казалось, он и сам чем-то озадачен.

– В таком случае вы и в самом деле блаженствуете, – доброжелательно заключил я, пытаясь сделать вид, что с легкостью поверил в реальность столь неправдоподобного положения дел.

– А тот ужасный Овизо, ты помнишь его? – Священник повернулся к отцу, а затем и ко мне. – Так вот, этот человек уже умер. Он едва не убил своего сына, лишился рассудка и непрестанно ревел, словно раненый бык. Так вот, у нас вдруг объявился странствующий лекарь и сказал, что беднягу смогут вылечить в Падуе. Или речь шла об Ассизах?

– Я рад, что он больше сюда не вернулся, – сказал старик. – Постоянно приводил жителей в бешенство.

Я наблюдал за обоими. Говорили ли они серьезно? Или городили всю эту чушь специально для меня? Я не мог усмотреть ни в одном из них ни малейшего лукавства, но, похоже, священником овладела меланхолия.