Королевич Георгий отчасти оказался прав. В 1916 году, во время Великой войны, восстали казахи, киргизы, узбеки, таджики и туркмены. «Они нападали на города, вступали в бой с царскими войсками и полицией, убивали своих волостных старшин – прислужников царских властей. Казахи создали свои боевые вооруженные отряды… Восставшие узбеки разрушали железнодорожные пути, чтобы не допустить подвоза войск, сжигали станции и перерезали телеграфные провода. В Киргизии восставшие добыли оружие, забрав военный транспорт. В горах они соорудили кузницы и мастерские для выделки пороха. Царские власти посылали против восставших войска с пушками, пулеметами, броневиками. В крови и дыму сожженных кишлаков и аулов они задушили эти восстания»[90].
Этот эпизод с королевичем Георгием примечателен тем, что на восстание «угнетенных народов» надеялись и германские стратеги, планировавшие блицкриг против СССР.
Причины столь злобного отношения королевича Георгия к России могут быть объяснены следующими обстоятельствами. Его подозревали в причастности к организации покушения на Николая Черногорского и его семью (1907–1909). Во время визита королевича Георгия в Россию император Николай II принял его очень холодно, против обычая, наградил каким-то незначительным орденом, полагающимся титулярному советнику, что дискредитировало принца в глазах соотечественников. 27 марта 1909 года королевич Георгий подписал отказ от своего права престолонаследия. Главной же причиной отлучения от престолонаследия, как полагают, послужило убийство им в порыве гнева своего лакея[91]; тот скончался вследствие удара ногой в живот, а убийца, как известно, не имеет права на престолонаследие, и такие права перешли к его брату Александру.
По мнению князя Трубецкого, королевич Георгий был безумно храбр, в начавшихся в 1914 году боевых столкновениях с австрийцами был дважды ранен. В то же время в нем замечались дурные свойства характера, и он был очень плохо воспитан. Верховский отмечал (правда, с чужих слов) взбалмошность и полусумасшедшее состояние бывшего престолонаследника Георгия. Верховский при встрече на балу 2.II был весьма удивлен его неприятным, отталкивающим внешним видом.
Со слов Гартвига, записанных Верховским, королевич Георгий всю войну 1912 года просидел в Белграде и «только выехал под Битоль, да и то все время просидел в голубятне, спрашивая, могут ли сюда долететь пули» (С. дн. 27.II).
Про наследника королевича Александра, наоборот, было устоявшееся мнение, что он великолепно держал себя на прошлой войне 1912 года. Королевич был на самых опасных местах и много раз появлялся даже в цепи во время боя.
А. И. Верховский все-таки сделал вывод, что «песенка» королевича Георгия, «умного и настойчивого», несмотря на отрицательные стороны его натуры, еще не спета, и… оказался на этот раз не прав. Свою роль сыграла взаимная ненависть, испытываемая братьями Карагеоргиевичами друг к другу. После своего коронования в 1921 году Александр Карагеоргиевич упрятал королевича Геогрия в психбольницу, где он и пробыл 25 лет.
Примечательно, что 17-летнего королевича Александра Карагеоргиевича, во время его пребывания в Петербурге, тоже поначалу холодно принимали при императорском дворе, и директор Пажеского корпуса генерал от инфантерии Н. А. Епанчин не мог понять почему. Как известно, крестник императора Александра III королевич Александр прибыл в Пажеский корпус в конце августа 1905 года и долго не мог представиться Их Величествам, поскольку в столице происходило сильное революционное брожение. Наконец, 25 сентября в Петергофе был назначен прием у императора. Как вспоминал Епанчин, государь начал аудиенцию словами, что он желал бы узнать мнение Епанчина о королевиче. Положительный ответ Епанчина очень понравился императору, и он отнесся к докладу с большим вниманием, переспрашивал, задавал вопросы, входил в подробности, явно проявляя повышенный интерес к королевичу. В конце доклада Епанчин сказал государю, что «один из признаков доброго сердца и чистой души – улыбка, а улыбка королевича, безусловно, говорит в его пользу»[92]. Аудиенция самого королевича Александра продолжалась 45 минут, что показывало, насколько сердечно к нему относился Николай II. Когда королевич вышел из царского кабинета, то Епанчин заметил следы слез на его глазах, что свидетельствовало о сильном волнении, переживаемом после сердечной беседы с глазу на глаз 17-летнего юноши с русским монархом.
Возвратившийся в кабинет императора Епанчин заметил, что государь, имевший до того озабоченный вид, просветлел лицом. «Я с вами совершенно согласен, – сказал император, – королевич произвел на меня прекрасное впечатление, и улыбка у него такая хорошая, а мне про него говорили совершенно другое, и я очень рад убедиться, что это неправда; удивительно, как люди склонны говорить дурное о других, да еще без достаточных оснований»[93].
В заключение император повторил уже данное ранее указание, чтобы Епанчин смотрел на королевича как на Его сына. Епанчин счел долгом оставить для истории подлинные слова Николая II: «Мне говорили про королевича такие гадости». Сказано это было, вспоминал Епанчин, с особым ударением.
Какие же гадости можно было говорить о семнадцатилетнем юноше? Даже слухи о причастности его отца короля Петра к убийству короля Александра Обреновича и его супруги королевы Драги не должны были никоим образом отразиться на отношении к королевичу. Как говорится, сын за отца не отвечает…
Интересно, что несмотря на благоволение русского императора к королевичу Александру, негативное отношение к нему других членов императорской фамилии оставалось. Вдовствующая императрица Мария Федоровна долго не принимала у себя королевича, ставя Епанчина в тупик таким отношением. Даже спустя 35 лет (в 1939 году), Епанчин так и не смог ответить на этот каверзный вопрос.
Великий князь Константин Константинович, вошедший в русскую литературу как поэт КР, пришел в замешательство, когда ему была сообщена просьба Епанчина принимать время от времени королевича. Даже родная тетка королевича, великая княгиня Милица Николаевна (сестра покойной матери королевича), супруга великого князя Петра Николаевича, с трудом согласилась принимать королевича (своего племянника) всего два раза, на новый год и на Пасху – каждый раз на 10 минут. Это было, несомненно, подчеркнуто-вежливое нежелание вообще принимать королевича.
Эта загадка с негативным отношением к королевичу при русском дворе так и не была бы никогда разгадана, если бы… не «Сербский дневник» Верховского!
27 февраля 1914 года А. И. Верховский был на балу в Белграде, на котором присутствовал наследник сербского престола. Здесь он и услышал об одной «очень темной истории» с участием королевича. Как говорится, шерше ля фам… Речь шла ни много ни мало об организованном (якобы с ведома королевича) убийстве «конкурента», который влюбился и пользовался взаимностью одной бырыни, которая нравилась и королевичу. Верховский, правда, отнесся тогда с сомнением к этой любовно-криминальной истории, но, видимо, именно она и могла послужить еще в 1905 году основанием для негативного отношения к королевичу Александру.
Александр Карагеоргиевич поступил в Пажеский корпус осенью 1905 года, откуда несколько ранее, весной того же года, за два месяца до производства, был отчислен фельдфебель камер-паж императора Николая II Александр Верховский. Королевич Александр еще проходил обучение, когда подпоручик Верховский вернулся с Русско-японской войны, награжденный Знаком Отличия Военного ордена Св. Георгия. Можно представить себе такую сцену, когда при случайной встрече (где-нибудь на Невском проспекте) паж и будущий король Югославии Александр I Карагеоргиевич первый отдавал честь подпоручику Александру Верховскому, с которым летом 1914 года у него, волею судеб, состоится встреча в Белграде, на балу. Впрочем, чего только на свете не бывает!
