Пощелкав зубами, я капитально примерз к алюминиевой стенке давно закрывшегося ларька. Гоняться за кидалами бросовое дело. Не только ничего не вернешь, но еще и волна поднимется повыше океанской. Может накрыть, несмотря на знакомые вокруг лица. Народ этот для нас враги, как для любого другого гражданина. Поэтому я перебросил сумку с плеча на живот, надолго задумался. Проклятая «куриная слепота», долбаный Гриша. Если бы не он, я бы ни за что не задержался допоздна, потому что опасность быть наказанным любой из форм преступной деятельности возрастала. Желание выпить становилось все навязчивей. Даже мысли о том, чем заканчиваются мои неуправляемые запои, не могли его заглушить. Чтобы как-то развеяться, я двинулся в сторону Арутюна. Тот как раз закончил расчет с древней старухой.

— Смотри, что приобрел, — выудил он из кармана широких турецких штанов доисторическую серебренную цепочку. — За три штуки, двадцать граммов, девятьсот шестнадцатая проба.

— Кому она нужна, — вяло отмахнулся я.

— Э-э, брат, такую вещь Алик по пятьсот за грамм возьмет. Видишь, плетение необычное, таких сейчас не делают. Замочек сейфовский. Ты случайно медали не собираешь, рубли николаевские? У меня их штук пять.

— Кинули, скоты, — вместо ответа процедил я сквозь зубы. — На двести баксов. Вместо полтинников пятидолларовые хапнул.

— Да ты что! Этот пацан? — округлил за очками черные глаза Арутюн. — Он мне самому не понравился. Помнишь, мы с Длинным тебе фальшивые марки показывали? Думал, ты разберешься, если что не так. Покажи.

Молча сунув баксы армянину, я закурил, бросил равнодушный взгляд на толстую цепь в его руках. Да, вязка необычная, когда-то было золотое покрытие, но сейчас оно облезло. Изделие больше походило на линяющую змею, хотя рука мастера чувствовалась даже в таком его неприглядном виде.

— Отлично сработано, не придерешься, — наконец подал голос Арутюн, возвращая баксы. — Что тебе сказать в утешение. Всех нас кидали, не ты первый, не ты последний. Если сможешь, толкани какому-нибудь лоху. Только не на нашем базаре, а на Северном, Нахичеванском. Жалко терять двести с лишним тонн.

— Не смогу.

— Тогда отмочи приклеенные цифры и продай как пятерки. Хоть двадцать тысяч вернешь. Устал ты. Говорю тебе, поехали на море, дней на десять.

— Поехали, — резко рубанув воздух рукой, неожиданно для себя согласился я. — Завтра же, а сегодня возьмем билеты.

— Почему завтра? — опешил Арутюн. — Подготовиться надо, купить что-то в дорогу. У меня даже плавок нет.

— У меня тоже. Новые какая-то сволочь сперла, а старые стыдно надевать. Короче, завтра с утра закупимся, а вечером на поезд. Рано утречком будем в Лазаревском.

— Ну… тебе видней. Мне тоже надоело отбиваться от каждого мента, то и дело проверка документов. А нашли что, давай взятку. Дал на лапу, все равно гонят с базара, мол, чтобы твоего духу не было, своих, мол, хватает.

— Правильно делают, — злой на все на свете, ощерился я. — Дай вам волю, скоро весь Ростов по-армянски гутарить начнет. На базаре хоть уши затыкай от гортанных выкриков да от русского с акцентом, мата. В Азербайджане, в Армении такого, небось, не услышишь, быстро пасть заткнут, особенно нашему брату русаку. У вас почти стопроцентные только национальные браки, а здесь можно творить, что хочешь. И девочек насиловать, и стрелять, и грабить. И кидать.

— Что правильно? Тебя что, армяне кинули? — удивленно приподнял плечи Арутюн. — Я никого не граблю, не убиваю, работаю, как все. На базаре не торгую, не хамлю. Слушай, какая муха тебя укусила?

— Я не о тебе, хотя ты тоже гусь хороший, — продолжал я, не снижая тона. Вспомнилась сделка с иконой. Если бы вовремя не продал, то армянин, наверняка, погрел бы на ней руки. Другие мелочи. — Почему ты не предупредил меня про кидал, а сразу тихой сапой свалил в сторону? Сам же сказал, что он тебе не понравился, можно ж было подстраховать.

— А ты что, совсем маленький? Не первый год крутишься, обязан за версту их вычислять. Смотри-ка, я уже виноват.

— Ладно, давай замнем, — хрипло выдавил я, сникая. — Обидно, падла, только настроишься — очередная неприятность. Как проклятый.

— Ушами надо меньше хлопать, тогда все будет в порядке. Армяне ему, видите ли, виноваты. Кровные братья кинули, а он не знает, на кого свалить вину, — Арутюн шумно перевел дыхание, закурил. — Ну что, поедем? Или ты уже передумал?

— Поедем.

О, с какой радостью влезал я в поезд. «Москва — Адлер». Даже постоянно преследовавшая боязнь замкнутого пространства отодвинулась куда-то в сторону. Она лишь на мгновение напомнила о себе мимолетным всплеском необъяснимого страха только тогда, когда состав тронулся, и захлопнулись двери вагона. И сразу бесследно исчезла. Я уезжал от пьянок, разборок, от нервного из-за постоянных влетов перенапряжения на море. Я пытался удрать от себя. Неограниченное время предоставленного себе отпуска рисовалось нескончаемой чередой лазурных волн, на вершинах которых в белой пене играли радугой разноцветные купальники. С берега наплывали насыщенные запахами цветов созревших фруктов и еще чем-то турецким плотные валы воздуха. Купайся, кувыркайся, загорай. Ходи вечером на танцы, прижимайся к горячим, шоколадным женским телам. Отдыхай.

Но правильно говорят умные люди, что от себя не убежишь. В первый же день, под вечер, мы оба еле ворочали языками. Раскололи нас наши же ростовские девочки, приехавшие в Лазаревское на несколько дней. Мы поили всю эту хитро-шумно-жадную компанию — человек пять — шампанским, ликерами и водкой, швыряли деньги направо и налево. Особенно усердствовал соскучившийся по женскому племени Арутюн. Но ни одна из них, уже достаточно пьяных, не захотела вечером подняться в горы. Даже о танцах никто не заикнулся. Накачались за наш счет и уползли домой, исподтишка, знаками показывая, чтобы я отрывался от своего нескладного корешка. На этот счет у меня было свое собственное мнение. Никогда еще не приходилось оставлять друзей в беде. Да и моя беременная Людмила присутствовала как бы незримо. И без приключений было хорошо. От обилия солнца, синей соленой воды, чистого, не отравленного выхлопными газами и фабричными дымами густого воздуха.

На следующий день было похмелье. И поехало — покатилось как по гладкому льду. Все восемнадцать суток. Вечернее кафе сменяли ночные рестораны, чтобы утром уступить место загаженным барам, либо замусоренным уголкам в стороне от пляжа. Под конец отпуска мне пришлось продать свою красивую золотую цепочку с крестиком, правда, за более высокую цену, нежели в родном Ростове. Денег не хватило даже на обратный билет. Арутюн предложил финансовую помощь. Он привез с собой пару миллионов рублей в расчете на то, что кто-то из отдыхающих окажется, как и я, в затруднительном положении и решит продать с себя перстень ли, сережки, в общем, золотые украшения. Или баксы, котировка которых в Туапсе была ниже ростовской. Расчеты его не оправдались. На Лазаревском базаре близ железнодорожного вокзала ваучеристов и скупщиков ценностей оказалось больше, чем достаточно. Мы уезжали практически ни с чем. От двух лимонов Арутюна осталось чуть больше трехсот тысяч рублей. Деньги ушли на кабаки, дорогие фрукты и шашлыки, на надежду переспать под конец отпуска хоть с кем-нибудь. Побросав под лавку дорожные сумки, он хмуро уставился в одну точку. Я тоже молча уткнулся лбом в прохладное окно вагона, опустошенный и материально, и духовно. Впервые за многолетние вылазки на море, мне не удалось трахнуть ни одной из множества вертевшихся на пляже перед носом круглыми, обтянутыми крошечными треугольниками — плавками, попочками, бабы. Даже доставшиеся, как мелкие монетки нищему, поцелуи вспоминались противно. Слюнявые, растрепанные, с яркой каймой по краям слизанной краски на губах, тупой, без всякого, как в дурдоме, смысла, прерывистый разговор, идиотский, больше похожий на плач под пытками, смех. Такого со мной еще никогда не было. Почти у шпал плескались то ярко — синие, то светло — зеленые с белыми шапками пены волны. К горизонту море сглаживалось, превращалось в твердое, черное, будто заасфальтированное широкое шоссе с силуэтами вереницы редких кораблей на нем. Недалеко от Туапсе перед пассажирами покрасовались покрытыми толстым слоем ржавчины боками два огромных, выброшенных в бурю на берег, морских сухогруза. И море кончилось. Поезд обступили укрытые густым колючим лесом горы. Я вздохнул, расправил лежавшее поверх матраца одеяло и лег спать. Не так все виделось, не так хотелось. Но… отпуск кончился.