Скорее всего, я просто пыталась зацепиться мыслью за что-нибудь, за что угодно, только бы не иметь дело с возникшими в действительности проблемами, однако пора было поворачивать назад, и как-то вдруг захотелось домой, забраться под одеяло прямо средь бела дня. А потом где-то посередине этого нового, но уже единожды преодоленного участка однообразного керавского бульвара, по обе стороны которого росли высокие корабельные сосны, а между соснами торчали многоэтажные дома — казалось, они сами устроили у себя под боком теплые площадки парковок, — так вот, где-то там, по правую сторону, я и увидела, точнее, всего лишь заметила краем глаза сгорбленную фигуру Ирьи.
Ирья как раз выходила из подъезда. Вдруг во мне снова сработал какой-то безумный спусковой механизм, и я, недолго думая, со всей силы нажала на тормоз. Других машин, к счастью, рядом не оказалось, а моя собственная тут же встала как вкопанная и заглохла, когда мне наконец удалось завести ее и тронуться, я увидела парковку перед зданием бывшего продуктового магазина. Там был какой-то дорожный знак, но что он означал, я не поняла.
Кряхтя, оторвала свое тело от сиденья, вылезла из машины и закрыла дверь. Продуктовый магазин сменился темным и каким-то словно из прошлого комиссионным магазином: за его пыльными витринами виднелись кучи всякого барахла и неестественно светящаяся кукла-манекен, у которой отсутствовали левая рука и правая ступня, а может, что-то еще. В голове мелькнула мысль: сколько же, интересно, прошло времени с покупки того несчастного йогурта, но ноги несли вперед, мимо здания, мимо перекрестка, и вот я уже у дома, из которого, я видела, выходила Ирья, но, чтобы добраться до цели, мне пришлось прокладывать себе путь сквозь плотную группу одетых в оранжево-черные комбинезоны маленьких японцев, которые сновали во всех направлениях, стрекотали камерами и то и дело причмокивали, покрякивали и подмяукивали, думая, будто попали в рождественскую сказку. Когда я наконец вырвалась из их оцепления, Ирья уже пропала из виду.
Я прибавила шагу. Тропинка зияла отсутствием людей, самая обычная тропинка, вьющаяся между редких, обычных сосен и ведущая во двор обыкновенного многоэтажного дома. Земля, в отличие от асфальта, мокрый снег не проглатывала. Я зашлепала по чьим-то следам к площадке, назвать которую двором можно было лишь с очень большой натяжкой, а оттуда к подъезду, из которого, как мне показалось, вышла Ирья; через стеклянную дверь был виден лишь темный лестничный пролет и мой взъерошенный автопортрет, так что я перескочила через пару луж и направилась за угол дома.
Вдруг я услышала какой-то голос, который сказал что-то вроде «о’кей» и «заезжай за мной потом хорошо о’кей до встречи пока».
Не знаю почему, но именно после этого меня охватил страх. Конечно, я остановила машину и пошла за ней, чтобы проверить, что все в порядке, но отчего-то у меня вдруг возникло ощущение, что все мои действия воспринимаются как преследование. Но ведь все произошло случайно, вся эта история, повернула не туда и чуть-чуть заблудилась, так зачем же было навешивать на Ирью эти мои заботы, когда она уже и так достаточно натерпелась. Поэтому я решительно развернулась, засеменила что было сил к ближайшему подъезду, именно к тому, из которого вышла Ирья, и схватилась за ручку двери.
Дверь, конечно, не открылась. Но потом я увидела, как в подъезде загорелся свет, спустилась светловолосая девушка, которая, правда, спросила вначале «все ли у вас в порядке?» и затем, получив утвердительный ответ, без лишних слов впустила меня внутрь. Через ничем не примечательный коридор я проскользнула в ничем не примечательный подъезд и стала подниматься по лестнице, несмотря на буквально сбивающий с ног, тошнотворный запах, похожий на запах основательно пригоревшей к дну кастрюли цветной капусты и с каждым шагом становящийся все более ядовитым; однако ничего другого не оставалось, кроме как подняться до самого верха, выше уже было никак нельзя, дорогу перегородила решетчатая металлическая дверь, которая была заперта. Я остановилась на площадке перевести дух и подумать, как теперь быть, что делать, что, но не прошло и секунды, как в голове уже возник новый вопрос: а какого черта я вообще тут делаю, в незнакомом подъезде еще одного незнакомого дома, но прокричать мне ответ было некому, напротив, подъезд, утопающий в удушливом запахе гари, накрыла гнетущая и даже несколько зловещая тишина, испугавшись которой и ни о чем особо не думая, скорее ища спасения, я повернула обратно.
Спустившись на два этажа, я вдруг услышала плач. Остановилась. Сначала в ушах был лишь монотонный стук моего собственного сердца. Потом снова раздался плач, откуда-то слева, из-за двери, обитой сосновым шпоном, точнее, сквозь дверь или через почтовое отверстие, большая заслонка которого оттопыривалась снизу и напоминала нижнюю губу полоумного, и взбредет же такое в голову, но именно оттуда он и доносился, этот плач, я подкралась поближе, ботинки издали такой высокочастотный скрип, что вряд ли его кто-то мог услышать, — примерно такой же звук издала бы землеройка, если бы попалась мне под ноги. Потом я набралась смелости и наклонилась к почтовому отверстию, из него жутко дуло, и весь этот воздушный поток был пропитан кошмарным смрадом, там, в квартире, явно случилось что-то ужасное, это было понятно и по плачу, бессильному и безутешному, мне на глаза тут же навернулись слезы, и я заплакала, почти припав к двери, над открытым почтовым отверстием с надписью «Мякиля», и очнулась только тогда, когда на крышку почтового отверстия с кончика носа упала крошечная капля.
И тут вдруг шаги, совсем близко. В одно мгновение я взлетела вверх по лестнице, заметив в пролете полоску светлых волос и заколку с муми-троллями, по которым сразу узнала ту самую девушку, которая впустила меня в этот наполненный гарью и плачем подъезд. И так как поднималась она все выше и выше, я вынуждена была вернуться обратно на площадку с зарешеченной дверью.
Сквозь свое прерывистое дыхание я слышала, как двумя этажами ниже сначала звякнули ключи, а потом дважды щелкнул замок. Сжала прутья решетки и постаралась отдышаться, правда, за эту минуту успела передумать миллион мыслей, большинство из которых загнала обратно в глубь себя, этакие всплывающие на поверхность морские водоросли, выскакивающие поплавки или что там еще бывает, всякие наполненные воздухом штуки в портах и бухтах и так далее. Лишь одна мысль по-прежнему билась в голове: было ужасно жалко ту женщину из квартиры Мякиля, хотя мы, конечно, и не встречались, разве что поплакали вместе по разные стороны входной двери. Сердце громко стучало, тело взмокло, руки тряслись, а мизинец на левой руке непонятно дергался. Что-то необъяснимое было во всем этом, постоянная суета с нервами на пределе, и лишь через несколько мгновений я поняла, что это не нервный тик, а судорожно мерцающая люминесцентная лампа под потолком.
Однако нервы мои уже больше не в силах были это выносить, и пришлось снова двинуться в путь. Спустилась двумя этажами ниже и, как дура, застыла у двери Мякиля. Меня снова стало трясти, потому что я не знала, как поступить, отправиться ли за Ирьей, а может, Рейно уже успел забрать ее оттуда, что-что-что делать, повторение этого вопроса не помогало найти на него ответ, так я и стояла у двери, из почтового отверстия которой рвался на площадку трагический, вымоченный в горе и печали запах горелого. Соседская дверь была тут же, совсем рядом, «Няатяля» — было написано на ней. За дверью какая-то женщина говорила по телефону так тихо, что слов поначалу было не разобрать, но потом она резко повысила голос и прокричала: «Не смеши меня», было совершенно непонятно, о чем речь, только откуда-то из запасников иррациональности почему-то вдруг выскочила мысль: надо же, как много на этом этаже «я», Мякиля, Няатяля и вот теперь еще «меня». И как только до моего сознания дошло, насколько глупо думать о таких вещах, стоя на пороге дома, в котором случилось горе, я решила вытряхнуть эти мысли из головы и заняться чем-нибудь очень полезным в эту минуту, но в эту же минуту я совершила очередную ошибку, позвонив в дверь.
