— Хочешь чаю? — спросила она, вешая шубу Данло на сушилку. — Я приберегла летнемирский зеленый — как раз для такого случая.
Данло уселся, поджав ноги, на ковер, а Тамара стала готовить чай. Джонатан тихо шмыгнул в спаленку и вернулся с двумя самыми ценными своими сокровищами: в одной руке простая флейта из черного осколочника с пятью дырочками, в другой черная клариевая модель легкого корабля двухфутовой длины. Флейту он положил на ковер и стал показывать Данло, где помещаются в легком корабле ракеты и двигатели пространства-времени.
— Когда вырасту, стану пилотом, — сообщил он и пересказал слышанную от Андреаса историю битвы при Маре. — Если, когда я вырасту, опять будет война, я буду сражаться на своем корабле. Как ты думаешь, война будет?
Данло с грустной улыбкой сказал, что не знает.
— Когда я был маленьким, я тоже хотел стать пилотом, — добавил он.
Джонатан, одобрив это, улыбнулся ему с видом заговорщика.
— Я поведу свой корабль в другую галактику. Мама говорит, что даже Мэллори Рингесс не летал так далеко.
Они поговорили о путешествиях великих пилотов: Ролло Галливара, Тихо, Леопольда Соли и Мэллори Рингесса, а потом стали пить чай из хрупких голубых чашек. После чаепития Тамара попросила Джонатана взять флейту, чтобы начать ежевечерний урок музыки. Мальчик сыграл песенку, которой научила его мать. При этом он так старался понравиться Данло, что часто ошибался в перестановке пальцев и пускал петуха. Закончив, он отложил флейту и сказал:
— Я это только вчера выучил, поэтому не очень хорошо получается. Но я могу сыграть две первые Песни Солнца — хочешь послушать?
— Нет, Джонатан, уже поздно. Спать пора, — вмешалась Тамара.
— А сказка?
— Завтра я расскажу тебе две, — пообещала мать.
Джонатан был мальчик волевой — еще более волевой, чем его мама, — но препирательство и нытье были не в его характере. Быть непослушным он тоже не хотел — поэтому он, как делал частенько, попросту притворился, что не слышит, и спросил Данло:
— Расскажешь мне сказку?
Данло, заметив, что Тамара улыбается, сказал:
— Ладно. Вот одна сказка, которую я очень любил в детстве.
Джонатан взобрался к нему на колени, и Данло стал рассказывать о Двух Друзьях. В первое утро мира мудрый Агира, снежная сова, подружился с юношей Манве. Он научил его охотиться, любить женщину и наслаждаться красотой только что созданного мира. И летать. Манве был первым человеком, взлетевшим в небо. Они вместе летали над зелеными островами и холодным синем морем. Они облетели весь мир, и крыло одного почти касалось руки другого. Они лакомились рыбой и порой воровали у Тотуньи, белого медведя, его добычу, тюленину или лосося. А в третий вечер мира они взлетели выше небес, оставив далеко внизу леса, горы и морские льды. Их глаза вспыхнули на ночном небе, как серебряные огни, — так появились первые звезды.
— Но ведь по правде звезды — это горящий водород и гелий, да? — спросил Джонатан.
— Откуда ты знаешь? Разве ты когда-нибудь трогал звезду?
— Нет, они для этого слишком горячие, — засмеялся Джонатан.
— Да, звезды — это небесные огни, но не только.
— Но ведь они не могут видеть?
— А разве ты, глядя на звезды, не замечал, что они смотрят на тебя?
Джонатан снова засмеялся и сказал: — Ты странный.
— Что верно, то верно.
— И лицо у тебя большое.
— Спасибо, — улыбнулся Данло, не зная, что на это ответить.
— Расскажешь мне еще одну сказку?
— Нет, Джонатан. Спать, — решительно сказала Тамара и собралась снять сына с колен Данло.
— Я загадаю тебе загадку, — сказал Данло. — Это первая из Двенадцати Загадок — мой дед загадал мне ее, когда мне пришло время стать взрослым.
Мальчик, не рискуя проверять, нравится это матери или нет, смотрел только на Данло.
— Я люблю загадки.
— Так вот, слушай: как поймать красивую птицу, не убив ее дух?
— Поймать — значит посадить в клетку?
— Возможно. Но поймать можно по-разному. Звезда ловит комету, притягивая ее, цветок ловит бабочку, приманивая ее яркими красками и запахом нектара.
— Это очень трудная загадка.
— Я знаю.
— Если птицу посадить в клетку, это убьет ее дух, правда?
— Конечно.
— Очень трудная загадка. — Джонатан возвел глаза к потолку и постучал пальцем по подбородку. — Я сдаюсь. Скажи ответ.
— Я его не знаю.
— Ты должен знать, — если загадываешь загадку.
— И все-таки я не знаю.
— Разве твой дед тебе не сказал?
— Он умер, не успев закончить. Я ищу разгадку почти всю свою жизнь.
— А если разгадки вообще нет?
— Есть, я знаю.
— Может быть, ее нет — это и есть разгадка. Как фравашийский коан: каким было твое лицо до того, как ты родился?
Данло уставился на своего сына, и лицо его стало гордым и озадаченным.
— Так ты в свои пять лет уже знаешь, что такое фравашийский коан?
— Меня мама учит. Мне надо много знать, чтобы поступить в Академию, а пилотом можно стать только там.
— Я думаю, из тебя выйдет отличный пилот.
Разговор коснулся одной из любимых тем Джонатана, но его не так просто было сбить с толку.
— Я все-таки хочу знать ответ на эту загадку.
— Может быть, мы когда-нибудь найдем его вместе.
— Мне бы очень хотелось.
— Мне тоже.
Мальчик затих, сидя у Данло на коленях, а Данло достал свою флейту и заиграл колыбельную. Он посылал свое дыхание в длинный бамбуковый ствол и думал, как это возможно, чтобы глаза показывали все, что содержится в душах двух людей. Доиграв, он улыбнулся Джонатану, и Тамара, все это время чутко стоявшая над ними, взяла сына за руку. Джонатан потрогал свободной рукой шрам-молнию на лбу Данло и сказал:
— Я люблю тебя.
Тамара увела его в спальню. Данло услышал плеск воды и шорох зубной щетки. Потом мальчик сказал, что хочет есть, а тихий, ласковый голос Тамары заверил его, что завтра еды будет побольше. Она спела ему песенку и, наверно, поцеловала его на ночь, а потом опять вышла в каминную, закрыв за собой дверь, и села напротив Данло.
— Никогда не видела, чтобы он привязывался к кому-нибудь так, как к тебе.
— Он славный малыш.
Тамара опустила глаза.
— Я часто думала, что должна была сказать тебе.
— Так ты знала? Тогда, в доме Матери, — знала?
— Даже раньше. В ту ночь, когда я пошла в собор, я уже знала, что беременна.
— Понятно.
— По моим подсчетам, мы зачали его за несколько дней до этого.
— Понятно.
— Ты не спрашиваешь, откуда я узнала, что он наш.
Данло с загадочной улыбкой протянул к ней ладонь.
— Надо ли спрашивать, моя это рука или нет?
— Я все-таки скажу. Я не помню, как это было у нас, но с клиентами я всегда предохранялась.
— А со мной нет?
— Видимо, нет. Мне хочется верить, что я очень любила тебя — так любила, что хотела от тебя ребенка.
— Я в это верю.
— Спасибо тебе, — тихо сказала она. — Спасибо.
— Но почему же ты все-таки ничего не сказала мне там, в доме Матери?
— Потому что должна была проститься с тобой. Должна была — разве не понимаешь?
— Понимаю. — Он нежно взял ее за руку. — Но ведь он мой сын. Надо было сказать.
— И что бы ты сделал? Не стал бы пилотом? Не полетел бы в Экстр?
— Надо было предоставить мне выбирать самому.
— Прости, Данло. — Дрожащие пальцы стиснули его руку, и он удивился силе ее пожатия.
— Мне жаль, что так вышло.
— Ведь я всегда хотела, чтобы у него был отец.
— Ты ему обо мне не говорила?
— Сказала только, что его отец был пилот и что он пропал в мультиплексе.
Данло взглянул на модель легкого корабля, оставленную на ковре Джонатаном.
— Понятно. Стало быть, он носит твою фамилию.
— Ты полагаешь, надо было дать ему твою? Не то сейчас время, чтобы называться Рингессом.
— Верно, — согласился он, вспомнив, что и сам представился Пилар как Данло с Квейткеля. — Не то.
Лицо Тамары выразило внезапную тревогу.