Он вспомнил Леандра с Темной Луны и восемь других пилотов, которые погибли, отыскивая путь в Твердь. Они, как и он, искали тайну вселенной, но нашли нечто другое. Они слишком боялись умереть и поэтому умерли – так сказала ему сама богиня. Выходит, если он встречает свою смерть без страха и с открытыми глазами, это значит, что он обречен жить? Или выбор, в конце концов, все-таки есть?
В конечном счете мы сами выбираем свое будущее, вспомнил он.
Это были слова его отца, его матери – а может быть, их пропел ветер или прокричала снежная сова в лунную ночь.
Это шептал, плача и смеясь, он сам. Падая все глубже в темный ревущий океан самого себя, он слышал зов своего сознания. Своего сознания, своей воли – он чувствовал, что воля к жизни по-прежнему бурлит в нем, как в талло, летящей к солнцу. Он знал, что так и должно быть, и это знание изумляло его. Разве не считал он себя рабом химических веществ, бушующих в его мозгу? Да, он был этими веществами, входящими в тонкую оркестровку его тела и мозга, но какое это имело значение? Данло приказал себе увидеть себя таким, какой он есть на самом деле. Это было все равно что посмотреть в зеркало, отражающее миллион других зеркал с далеким-далеким бликом его лица. Глядя туда, внутрь, в колодезь тьмы, где брезжил далекий свет, Данло уловил темно-синий проблеск – цвета своих глаз, или бесконечности, или самого сознания.
Глядя в черное сияющее небо, ты видишь только себя самого. Глядя в глаза Бога, ты видишь, что им нет числа.
Данло, глядя на свой мозг собственными глазами, видел звездный свет. Сто миллиардов нейронов вспыхивали в быстром, глубоком ритме, который он только теперь начинал понимать. Внутренняя работа мозга состояла, конечно, не только из загорания всех этих отдельных клеток. Ни одна часть мозга не существовала отдельно от других. Многие нейроны переплетались синапсами с десятью тысячами других – а порой и с тремястами тысячами. Мозг как целостный орган создавал электромагнитное поле, притягивающее каждую клетку к себе, и каждая из этих клеток была совершенна, как бриллиант. В их прозрачных стенках обитали плотные пузырьки и нервные каналы, и митохондрии, разрывающие молекулы ради высвобождения жизненной энергии, и многое, многое другое. Мотилин, допамин, таурин и другие нейротрансмиттеры струились непрекращающимся потоком. Данло видел, как комбинируются липиды и аминокислоты, как сгорает глюкоза и как ионы насыщают влагу жизни невероятно сложным и прекрасным танцем. Что командует этими химикалиями сознания? Что создает материю и организует ее в столь тонкую и чудесную гармонию?
Я то, что я есть. Я только углерод, кислород, водород, калий, железо и…
Он – это только химические элементы, ни больше, ни меньше. Земные и звездные элементы. Каждая его частица, каждый атом углерода в его глазах, каждая крупинка железа в сердце, были когда-то спаяны в огне давно погибшей звезды.
Да, атомы вселенной созданы звездами, но что заставляет эти атомы складываться, образуя сознание и жизнь? Что заставляет их двигаться? Ибо они движутся, быстрее, чем доступно его воображению, пульсируя, резонируя и вибрируя миллиарды раз в секунду; они находят другие атомы, чтобы кружиться с ними, и танцевать, и петь свои космические гимны. В безумный, чудесный момент за пределами времени Данло заглянул в середину углеродного атома где-то около мозгового ствола.
Стремясь проникнуть в тайну материи, он увидел огненное облако электронов, и протоны тоже, и нейтроны. Они обменивались энергией, и обнимались в порыве запредельной любви, и склеивались в единое шаровидное ядро. А еще глубже он видел кварки, эти бесконечно малые сапфиры, изумруды, рубины, бесконечно странные и притягательные. А еще глубже таились волокна инфоны и ноумены, которые можно постичь разумом, но нельзя почувствовать – вернее, они чувствуются лишь как огонь безумия или та мистическая ясность, которую испытывает человек, открывающий в себе чувство бесконечности.
Что же такое материя? Данло видел ее волшебное сияние.
Вся материя вселенной – это сверхсветовой ковер, и свет каждого из ее драгоценных камешков отражает свет другого. Материя священна, материя жива, материя – это только сознание, застывшее во времени. Глядя в бесконечность вдоль длинной цепи бытия, Данло не видел никакой конечной формы или частицы – он видел только свет. Не солнечный свет и не звездный, а фотоны радиоактивных волн, излучаемых далекими галактиками или синевой его собственных глаз. Свет внутри света, чистый и первозданный, присущий всем вещам. В некотором отношении он напоминал скорее воду, чем свет, ибо лился и струился в сплошном потоке единой субстанции.
Он сам двигал собой, он обладал волей, он сам был волей.
Это глубокое сознание, именующее себя материей, умело принимать самые сложные формы. Оно развивалось и в своей высшей форме, в человеке, осознавало себя и кричало от изумления и дикой радости. Вот она, суть сознания, понял Данло: оно всегда создает собственное величие, как волна отражает свет целого океана.
Я – этот благословенный свет.
Осознав это, Данло внезапно понял, что может управлять собой. Он видел, что его “я” – это не только воспламенение его нейронов, и его сознание – нечто гораздо большее, чем программы его мозга. Он чувствовал, что все его клетки и атомы, его сердце, его руки и все остальное – это только чистый струящийся свет и ничего более. Наконец-то он понял, как Твердь и другие боги манипулируют материей посредством одного лишь сознания и как создают то страшное оружие, которым истребляют друг друга и прорывают зияющие дыры в ткани пространства-времени. Тайна сознания и материи в том, что и то, и другое в конечном счете состоит из той же субстанции, не имеющей причины и ничем не управляемой извне. Данло, не будучи богом, не имел прямой власти над Бертрамом Джаспари или любым другим Архитектором в зале, но собственным разумом управлять он мог. Его воля была так же свободна, как ветер, как его желание сказать “да” или “нет” снедающему его безумию. Он мог жить как слепец, вечно блуждающий в темных пещерах своего разума, и мог увидеть себя таким, как есть: сияющим существом, несущим свет чистого сознания самому себе и тысячам Архитекторов, показывая им, что и они способны сиять, как звезды.
Да. Такова моя воля.
Момент настал. Бертрам Джаспари из темного зала своим визгливым голосом потребовал прекратить светоприношение.
Он призывал врачей унести Данло прочь, ибо Данло ви Соли Рингесс лишился разума, как любой знаток светоприношений может видеть по его голограмме. Данло и.сам мог бы это видеть, если бы смотрел на себя как на кубическую конструкцию цветных огней и ничего помимо нее. Куб померк почти полностью, за исключением нескольких охряных и коричневатых скоплений, сигнализирующих об умственном расстройстве. Время от времени от коры к стволу пробегали сапфирово-смальтовые волны, но помимо этого случайного движения мозг Данло выглядел погруженным в собственный мрак.
Вздох разочарования и страха сорвался с тысяч уст почти одновременно. Данло слышал, как тихонько молится Харра – за него, и за себя, и за своих внуков, а может быть, и за будущее самой Церкви. Даже образ Николоса Дару Эде над подлокотником подавал признаки волнения. Украдкой, так, чтобы никто не видел, Эде обращался к Данло на языке жестов, и отчаяние затемняло его обычно благостный лик.
Из всех людей в зале, кроме самого Данло, один только Малаклипс Красное Кольцо, возможно, понимал, что светоприношение еще не окончено. Малаклипс вел себя тихо, как затаившийся в снегу тигр, но Данло слышал его медленное, мерное дыхание, странным образом синхронизированное с его собственным. И почти чувствовал, как глаза воинапоэта следят и ждут, отыскивая в его, Данло, темно-синих глазах какие-то признаки жизни – или той трагической прижизненной смерти, которую предрекал Данло Бертрам Джаспари.
Данло охотно послал бы воину-поэту взгляд через темный зал, но он пока еще не мог шевельнуть головой. Он по-прежнему смотрел на световой куб; за все время своего неподвижного сидения Данло не позволял своим глазам отрываться от него. Еще момент – и огни, замерцав, изменили цвет. От зрительного центра до мозгового ствола вспыхнули темно-синие искры, чей свет распространился от одноой грани куба до другой. Вскоре весь куб загорелся темно-синим огнем, быстро переходящим в кобальтовый. Данло смотрел в эту глубокую синеву, и она становилась все более яркой и дикой.
