² Следующие три фразы в публикации Таубе отсутствуют. Восстановлены по копировальной книге, куда внесен черновик, написанный рукой Ю. И. Игумновой и собственноручно исправленный.

Статья Таубе напечатана в изд. «Посредник» («Для интеллигентных читателей») под названием «Христианство и международный мир», М. 1905.

1903 г. Декабря 22. Я. П.

Священнику Василию Владимирову.

Я не помню ваших прежних писем,¹ но последнее, полученное мною нынче письмо ваше, такое доброе, любовное и искреннее, тронуло меня, и мне хочется ответить вам хотя бы только для того, чтобы показать, что я ценю ваше доброе чувство ко мне. Исполнить ваше желание для меня так же невозможно, как находиться в двух местах в одно и то же время, или заснуть, когда не хочешь спать, или перестать думать тотчас же о той мысли, которая пришла в голову. Мне это, т. е. возвращение к догматическому православию или христианству, вообще невозможно, не п[отому], чтобы я не верил в него, а потому именно, что я верил в него и, хотя сам и не служил литургию, испытывал те самые чувства умиления, кот[орые] вы описываете. Сойдя на твердый берег с той утлой лодочки, на кот[орой] я еле-еле держался над водой, я никак не могу сознательно вернуться на эту лодочку. Главное же то, что я испытываю полное, совершенное спокойствие и в жизни и в смерти в той вере, кот[орую] не то, что исповедую, а к которой неизбежно был приведен и жизнью, и разумом, и преданием (не преданием одного вероучения, а преданием всего человечества), и потому не имею ни надобности, ни права искать чего-нибудь еще более твердого и прочного, чем то, что мне дано не моим рассуждением, а самим богом, а тем более не могу вернуться к тем верованиям, которые оставил по сознанию их непрочности. Ведь если бы я веровал во что-нибудь выдуманное мною, я бы понимал увещания о том, чтобы я не верил своим выдумкам, а признал бы то, что признано и признается всем миром. Но ведь я именно верю в то, во что верит весь мир и верите вы, — верю в бога-отца, пославшего меня в мир для того, чтобы я исполнял его волю. А веря в это и зная, что бог есть любовь, что я от него исшел и к нему пойду, я не только ничего не боюсь ни в жизни, ни в смерти, но мне не нужно никаких других верований. Мне некуда их поместить, и я невольно смотрю на все прибавочные к этой вере верования как на оскорбление бога, на признак недоверия к нему. Если бы меня, нищего, никуда негодного бродягу, принял бы к себе добрый хозяин и обещал бы кормить и содержать, только бы я не нарушал порядков его дома, неужели я бы стал стараться обеспечить свое существование посторонними, кроме исполнения воли хозяина, средствами? Разве не ясно бы было, что человек, поступающий так, не верит хозяину и желает найти способы жить, не исполняя его воли.

Так думаю и чувствую теперь и я.

Верю в бога, по воле которого я живу и умру, и стараюсь, по указанию великого учителя жизни Христа, исполнять волю пославшаго меня. Знаю, что бог есть любовь, и потому верю, что кроме добра мне от него ни в этой, ни в будущей ЖИЗНИ ничего быть не может. Стараюсь же исполнять его волю (к[оторая] в том, чтобы мы любили друг друга и делали другому то, что хотим, чтобы нам делали), не из страха, а п[отому], ч[то] чем больше я исполняю его волю, тем мне, моей душе, лучше. Для того же, чтобы как можно больше исполнять его волю, — не забывать, не ослабевать, — стараюсь постоянно помнить его, молиться ежечасно и кроме того общаться с лучшими, святыми людьми мира живыми и в особенности умершими, в их писаниях.

Так что, как вы видите, я в духовном смысле так удовлетворен, что мне некуда поместить те верования (не говоря уже о том, что я когда-то разделял их), кот[орые] вы и многие добрые люди предлагают мне. Я нахожусь в духовном смысле в том же положении пешехода-путешественника, у к[оторого] есть всё, что только ему может понадобиться, даже с избытком, а ему предлагают еще предметы, к[оторые] он несомненно по опыту знает, что они не нужны ему.

Я не позволяю себе, да и не считаю нужным обсуждать или осуждать вашу веру, чувствуя, во-первых, то, что если жестоко и недобро осуждать поступки, характер, даже наружность человека, то тем более жестоко, недобро осуждать самое драгоценное для человека, его святая святых, его веру; во-вторых п[отому], ч[то] знаю, что вера человека складывается в его душе сложными, тайными, внутренними путями и может измениться не по желанию людей, а по воле бога. Я только на ваше доброе письмо, за которое благодарю вас, высказал вам основы моей веры и причины невозможности для меня исповедания той веры, которой вы держитесь.

От души желаю, чтобы эта ваша вера дала вам радостное руководство в жизни и спокойствие в час смерти.

Лев Толстой.

22 дек. 1903.

Печатается по копировальной книге № 6, лл. 24—27. Впервые опубликовано без указания даты и фамилии адресата в «Свободном слове» 1904, 10, столб. 23—24; в периодическом издании «Голос Толстого и Единение» 1920, 1 (13), стр. 4—5, напечатано с полной датой, под заглавием: «Священнику В.».

Ответ на письмо священника с. Сукманка Тамбовской губ. Василия Ивановича Владимирова (ум. 1922) от 16 декабря 1903 г.

¹ Первые два письма Владимирова неизвестны.

1903 г. Декабря 22. Я. П.

Милый, добрый, старый друг Alexandrine,

Таня Кузминская написала мне, спасибо ей, о вас, о вашей болезни, что вы очень слабы и, по нашим человеческим суждениям, как будто близки к смерти. Я тоже был совсем близок, а вот еще не умер и иногда жалею об этом — так хорошо мне было умирать — удастся ли так другой раз? — а иногда рад, п[отому] ч[то] думаю, что наша старческая жизнь не только не бесполезна, как думают часто, а, напротив, самая значительная по тому влиянию, к[оторое] могут оказывать на других старые люди. Вы, с вашим горячим религиозным чувством и золотым сердцем, вероятно, испытали и испытываете то просветление, которое дает болезнь, и не только вероятно, но наверное теперь и еще больше, чем прежде, разливаете вокруг себя доброту и любовь. Пишу это письмо только затем, чтобы сказать вам, как часто я в моих отношениях с вами чувствовал эту вашу доброту и любовь и, чувствуя ее, сам становился лучше. Еще хочется мне сказать вам, что вы напрасно думаете — если думаете — что мы с вами разъединены верою. Вера моя и ваша и всех добрых людей (простите за нескромность, что причисляю себя к ним) одна и та же: вера в бога-отца, пославшего нас в мир, чтобы делать его волю. Воля же его в том, чтобы мы любили друг друга и поступали с другими, как хотим, чтобы они поступали с нами. То же, что я плохо исполнял его волю и теперь еще плохо исполняю ее, не пугает меня, т[ак] к[ак] я знаю, что бог есть любовь и он знает, что я старался, особенно последнее время, исполнять его волю и не из страха наказания, а п[отому], ч[то] мне всегда тем лучше было жить, чем больше я делал его волю. И я уверен, что вы точно так же верите. Если же я не верю некоторым частностям, в к[оторые] вы верите, то я думаю, что в виду самого важного, что соединяет нас, это не важно и не может разъединить нас.

Помню, когда я был очень близок к смерти, и мысль отказывалась работать, и я старался выразить мое отношение к предстоящему переходу из этой жизни в другую, я находил только одну мысль, чувство, одно обращение к богу; я говорил себе: От тебя исшел и к тебе иду. И это выражало всё, что я чувствовал, и успокаивало, радовало меня. Я уверен, что вы то же чувствуете, и это чувство опять соединяет нас.

Если вам прочтут это мое письмо, скажите, чтобы мне написали два слова о том, как вы себя чувствуете и хорошо ли вам.

Прощайте пока, милый друг, верьте моей искренней любви к вам и благодарности за всё то доброе, что вы мне дали во время нашей полувековой дружбы.