Ваши иногда просто глупые, а иногда коварные советники говорят вам, что русскому народу свойственно православие и самодержавие и что он любит его и что поэтому надо поддерживать и то и другое. Это совершенная и двойная неправда: во-первых, никак нельзя сказать, чтобы православие было свойственно русскому народу теперь. То, что оно, мож[ет] б[ыть], было свойственно народу когда-то, не доказывает того, чтобы оно было свойственно теперь. Теперь, напротив, как вы можете это видеть из отчетов Побед[оносцева], народ, несмотря на усиленную деятельность миссионеров, всё больше и больше удаляется от православия. Во-вторых и главное, если справедливо, что народу свойственно православие и он любит его, то незачем и поддерживать его и гнать противные ему учения. То же и с самодержавием. Самодержавие не может быть в наше время свойственно никакому народу, п[отому] ч[то] никакой народ не может любить того, чтобы над ним властвовали Иоан[ны] IV с своими опричниками, Павлы с своими гатчинцами и т. п., или чтобы под прикрытием самодержавия властвовали над ним вчера Аракчеевы, завтра Победоносцевы и Сипягины. Ведь самодержавие царя есть только слово, не имеющее значения. Управлять при сложности теперешнего механизма управления 130-миллионным народом не может один человек, а управлять им будут всегда не царь, а люди, и большей частью очень плохие. Вы скажете, что царь может выбрать хороших. К несчастию, не может царь и выбрать хороших людей, п[отому] ч[то] ему не из кого выбирать их. Он знает только десятка два людей, разными происками втершихся в его близость и загораживающих от него всех остальных. Прекрасная иллюстрация к этому последние два назначения — Вановского¹¹ и Черткова¹², действительно, два поднятых с кладбища трупа, как это было в какой-то карикатуре. Вы выбираете, но выбираете не из тех тысяч живых, честных, полных энергии людей, к[оторые] рвутся к общественному делу, а из оборышей¹³ общества. Так что управляют Рос[сией] при самодержав[ном] образе правл[ения] вовсе не царь или избранные люди, а те, про кот[орых] говорил Бомарше: médiocre et rampant et on parvient à tout. И эти-то в лучшем случае только посредственности, если не прямо дурные люди, под фирмой правительства управляют Россией и уверяют вас, что народ любит это, как в поваренной книге говорится, что раки любят, чтобы их варили живыми. Это неправда. Народ не может не любить того, чтобы им управляли люди, к[оторых] он любит и уважает, а не тех, к[оторые] большей частью подлостью или через женщин пролезли в доверие к царю. Вас, вероятно, приводит в заблуждение о любви народа к самодержавию и представителю его, царю, то, что везде при встречах вас в Москве и других городах толпы с криками ура бегут за вами. Не верьте тому, чтобы это было выражение преданности вам — это толпа любопытных, вполне равнодушных, к[оторые] побегут точно так же за всяким непривычным зрелищем, часто же толпа есть подделанное и подстроенное полицией сборище (как это, н[а]п[ример], было с вашим несчастным дедом в Харькове, когда в соборе была толпа народа, состоявшая вся из переодетых городовых). Если бы вы могли, так же как я, походить во время царского проезда по линии крестьян, расставляемых позади войск вдоль всей железн[ой] дороги, и послушать, что говорят эти крестьяне: старосты, десятские, сгоняемые со всех деревень и на холоде и в слякоти без вознаграждения, с своим хлебом, по нескольку дней дожидающиеся проезда, вы бы услыхали сплошь по всей линии речи, совершенно несогласные с любовью к самодержавию и его представителю. Если лет 50 тому назад при Никол[ае] I еще стоял высоко престиж царской власти и лица царя, то за эти года он не переставая падал и особенно упал в последнее время. Разумеется, тем, к[оторые] властвуют над народом благодаря престижу самодержавия, надо всеми силами поддерживать его и уверять вас, что вас обожают и что не нужно никаких перемен, напротив, надо только усилить самодержавие. Они не могут говорить иначе, п[отому] ч[то] живы только самодержавием, но вы не верьте этому, самодержавие есть форма правления отжившая, могущая существовать где-нибудь в центральной Африке, отделенной от всего мира, но в России, где люди всё более и более просвещаются общим европейским просвещением, она держится только как не соскочившая еще, но уже лопнувшая скорлупа ореха. И все разумные люди тяготятся ею и ненавидят ее. Так вот то положение, в к[отором] вы находитесь. И перед вами лежат два пути: один тот, чтобы, продолжая начатую деятельность, со всех сторон с помощью своих помощников, казнями, ссылками, тюрьмами, уличными избиениями останавливать заливающее вас море самых законных требований народа, бояться его, прятаться от него, всякую минуту опасаться за свою жизнь и возбудить против [себя] негодование всех лучших людей мира, умереть своею или насильственной смертью, оставив по себе и в народе и в истории недобрую и постыдную память, или, откинув всякую робость и ни к чему не ведущие старания удержать старое, не только не противодействовать движению к свету и добру вашего народа и всего человечества, но стать во главе его и, привлекши к себе всех лучших людей, тех самых, кот[орые] теперь непримиримые враги ваши, поставить перед людьми такую же задачу, какая была освобождение крестьян при вашем деде, оперевшись не на гнилое, развратное, бессильное и малочисленное дворянство, а на весь 100-миллионный свежий могучий рабочий народ, заслужить любовь всех лучших людей мира и славную память в потомстве.

Но вы скажете, какая же теперь есть задача, равная и подобная освобождению крестьян? Каждый исторический период есть всегда тот ближайший впереди идеал, к кот[орому] стремится и кот[орое] ближе всего может достигнуть человечество. В прошлом столетии это б[ыло] освобождение от рабства. В нынешнем столетии это то, что назыв[ается] рабочим вопросом, корень к[оторого], по моему мнению, в отжившем и самом возмутительно несправедливом праве земельной собственности. Вопрос этот не только поднят, но разрешен теоретически давно уж Генри Джоржем в его сочинениях Progress and Poverty¹⁴ (вы, вероятно, знаете их, а если не знаете, то прочтите, или пусть сделают вам конспект из них). Мысль его в том, что земля не может быть предметом собственности и что для упорядочения владения землей нужно перевести все подати на землю, обложив ее по степени ее ценности. Проект Г. Дж[орджа] был отвергнут¹⁵ в Англии, Америке, Германии и Франции влиянием больших землевладельцев и капиталистов и в парламентах и в прессе. И потому осуществить этот проект можете только вы, пользуясь самодержавною властью, и осуществление его особенно важно и нужно в такой земледельческой стране, как Россия, где до сих пор в народе живет убеждение, что земля божия и не может быть собственностью. Осуществление этого проекта мне кажется так же возможно, как было возможно при вашем деде осуществление освобождения. Точно так же можно учредить главное учреждение и начать работать по губерниям (как это и б[ыло] для освобождения крестьян) для оценки земель, обложения их и выработки соответственных законов. Я лично твердо убежден, что это возможно и что тот царь, кот[орый] сделает это и покажет этим, что это возможно, сделает одно из величайших дел для блага человечества. Как ни сильно убежден в этом я лично, я охотно допускаю, что я ошибаюсь, что людьми более сведущими и умными, чем я, будет доказано, что [это] не полезно или вовсе невозможно, но одно я знаю несомненно, что для того, чтобы вам спастись и спасти русский народ от величайших несчастий, необходимо найти тот ближайший к разрешению и возможный к осуществлению всемирный передовой вопрос, содействующий благу не одного сословия, а всего народа, и сделать его своей целью, повести свой народ к его достижению. Только тогда вы не только избавитесь от окружающих вас опасностей, от угрожающих вам несчастий, от нелюбви к вам вашего народа, но сделаете своими друзьями и помощниками всех лучших людей России и будете действительно любимы народом, на к[оторый] вы сами будете в состоянии опереться против кучки отсталых эгоистичных людей. Как ни убедительны эти доводы, основывающиеся на широких соображениях, они все-таки могут быть ошибочны. Но есть еще один довод, приводящий к тому же, кот[орый] не может быть ошибочен и несомненно справедлив, независимо от того, примете ли вы его или нет.