Толстой отвечает Черткову на два его письма, одно из которых было написано утром, а другое вечером 24 августа, но которые были получены Толстым одновременно. В первом из этих писем Чертков писал: «Я много думаю о смерти, но не могу сказать, чтобы пока выносил что-нибудь хорошее из этих мыслей. Иногда, правда, я думаю хорошо, и как будто ободряюсь. Вот например, как мне в эти хорошие минуты представляется плотская смерть. Реальна только сущность всего живого — вневременная, непространственная и потому не знающая смерти. Человеческая же личность во плоти есть только временное отражение этой сущности здесь на земле. Самую сущность личности, — то, чтò церковники называют душой человека, — можно сравнить с музыкальным созвучием, которое с той минуты, как оно создалось в сознании композитора, уже существует и никогда не может перестать существовать. Но оно существует вне времени и пространства. Для того, чтобы оно проявилось для других людей, необходим звук (человек), а для звука необходима струна (тело). До проявления духа той или другой личности во плоти, мы его не можем узнать. Но раз мы его узнали, дух этот не может перестать существовать для нас, хотя бы тело и умерло. Общение наше духовное начинается с низшей ступени — плотского общения, — но потом очищается, возвышается, вполне одухотворяется (плотская смерть) и уже продолжает свое неоконченное существование вне времени и пространства, и независимо от тела того, с кем общаемся, и независимо (вероятно) от нашего собственного тела, так что выходит, что общение это, раз оно состоялось, уже вовсе не нуждается в дальнейшем существовании ни нашего собственного тела, ни тела того, с кем мы общаемся. Вот как я думаю, когда думаю хорошо, и подобные мысли вызываются во мне преимущественно тогда, когда я с особенной живостью представляю себе духовный образ, отношение к жизни нашего ребенка, во плоти оставившего нас. Но бывает и так, что вспоминая ее, или вернее ее отношение ко мне и Гале лично и наши к ней, я с едкою болью чувствую разлуку, потерю. Как я ее люблю, я вам и сказать не могу, и она меня любила так напряженно, что мне приходилось проходить через другую комнату, когда я не мог ее взять с собою, — так она прилеплялась ко мне. Видно, что в моем отношении к ней было много эгоистического, так как за забвение себя в любви к другому навряд ли приходится потом страдать. А впрочем не знаю. Меня смущает то, что мысль о смерти не поощряет меня. Когда я думаю о смерти, то все личные мои интересы действительно лишаются своего значения; но смущает меня то, что и к хорошему, безличному, у меня тогда зарождается равнодушие. Я как-то теряю сознание необходимости работы для бога и ближнего. Бог не нуждается во мне, а ближнему, его земному существованию, всё равно, как и мне, один конец. Вообще даже и тогда, когда я занят хорошим духовным делом, то и тогда, вспоминая о смерти, я произвожу скачек и обрывается смысл того, что я делаю вместо того, чтобы как следовало бы, я чувствовал в этих случаях, что приди смерть нынче же вечером, я продолжал бы сейчас делать то, что делаю. Вероятно сознаю-то я истинную жизнь пока еще слишком отвлеченно или рассудочно». Во втором письме Чертков писал: «Дорогой друг Л[ев] Николаевич], я жалел, что сегодня утром поторопился дописать и отослать свое письмо к вам, так как боюсь, что оно по недосказанности своей может произвести на вас такое впечатление, что я унываю или вообще сомневаюсь, и тем огорчит вас. А потому спешу сегодня же оговориться, что слава богу, этого нет со мной. Я хотел только сказать то, что есть, а именно, что мысль о плотской смерти, сознание ее долженствующей связи со всем, что мы делаем, — мысль эта, которая всё больше и больше растет во мне, до сих пор еще не дает мне того удовлетворения, какое она должна была бы давать. Видно, в жизни моей как практической, так и сознания моего, слишком еще много такого, чтò в зависимости от плоти, и потому плотская смерть слишком еще реальна для меня. Она для меня не стада еще суеверием, как для вас, и потому, когда я представляю себе бытие по ту сторону ее, то существование здесь, по сю сторону, в области пространства и времени представляется мне иногда тщетным. Но я вместе с тем чувствую, что такое состояние моего сознания незаконное или вернее переходное, и что в свое время это всё выяснится и для меня, так что я далек от чего-либо похожего на отчаяние. Но всё-таки теперешним своим состоявшем я не могу быть доволен. Вам же я высказал то, что у меня на душе, потому что я привык и имею потребность всегда это вам высказывать».

¹ Толстой имеет в виду свое письмо к И. И. Горбунову от 6 августа 1889 года. См. т. 64.

²Зачеркнуто: сказать, что мне

³ Толстой имеет в виду библейский текст: «И люби господа, бога твоего, всем сердцем твоим и всею душою твоею и всеми силами твоими. Второзаконие, гл. 6, ст. 5.

⁴ Евангелие от Иоанна, гл. V ст. 19—20. «На это Иисус сказал: истинно, истинно говорю вам: сын ничего не может творить сам от себя, если не увидит отца творящего: ибо что творит он, то и сын творит так же. Ибо отец любит сына и показывает ему всё, что творит сам, и покажет ему дела больше сих, так что вы удивитесь». Стих 26: «Ибо как отец имеет жизнь в самом себе, так и сыну дал иметь жизнь в самом себе».

⁵Зачеркнуто: перенесть это в новую

⁶ Слова: соблюсти данный мне орган в чистоте, очистить его, работая им, и перенести это в новую — вписаны между строк.

⁷ Слова: таков смысл — переделаны из слов: такова цель

⁸ Зачеркнуты четыре строки.

⁹Зачеркнуто: дарования, вписано сверху: органа в к[отором] находится моя жизнь.

¹⁰ Зачеркнуто: исполнение того, что поручено мне Богом

¹¹ Толстой имеет в виду письмо Черткова от 19 мая 1889 года.

¹² В библиотеке Ясной Поляны сохранилась книга Bellamy Edward «Looking backward 2000—1887». Boston. 1888. В русском переводе (с сокращениями) впервые появилась под заглавием: Эдуард Беллами, «В 2000 году» — «Книжки Недели» 1890 г., май — июль.

На это письмо Чертков отвечал письмом от 31 августа 1889 г., в котором писал: «Я получил вчера ваше письмо и, по обыкновению, прочел, перечел и переписал его. Всё, что вы говорите, мне ясно и на пользу. Всё справедливо, и самое важное то, что всякий человек сознает или может сознавать в себе такое, что, как вы вписали между строк, растет с лишениями, страданиями, болезнями и смертью. А раз это есть, то, понятно, это самое и нужно возвышать в себе, так как оно одно бессмертно, и потому одно имеет смысл. Да, видно я больше, чем сам сознавал, делал для себя и для людей, paз охота пропадает при виде смерти».

1889 г. Сентября 9. Я. П.

Не отвѣтилъ тотчасъ же по полученіи на ваше письмо, дорогой другъ, и вотъ прошло¹ около недѣли, и эTO меня мучаетъ. Я теперь третій день боленъ, и теперь еще не справился, хотя лучше, и во время болѣзни еще живѣе думалъ о васъ и о дорогой Галѣ. Помогай вамъ Богъ, милый другъ Галя, нести свои недуги, не колеблясь духомъ, и я увѣренъ, что послѣ вашего испытанія плотской разлуки съ вашей Олей, которое вы перенесли какъ надобно, судя по всему, что я знаю о васъ, физическія боли вы перенесете легко. Кто сказалъ, что для человѣка важно очень здоровье, что здоровый духъ въ здоровомъ тѣлѣ, что нужно заботиться о своемъ здоровьи для того, чтобы быть въ состояніи служить людямъ? Все это неправда. Христосъ б[ылъ] очень нездоровъ на крестѣ, когда онъ просилъ Отца простить имъ, а послужилъ Богу и людямъ этимъ, мы знаемъ какъ. — Здоровая жизнь есть только одна форма, а больная — другая форма служенія Богу и людямъ. Я сейчасъ про себя вспоминалъ за время нездоровья: я не могъ дѣлать того, къ чему я привыкъ здоровый, но многое очень хорошее я бы могъ дѣлать. И я знаю, что вы, Галя, дѣлаете это, т. е. несете терпѣливо съ любовью къ людямъ то, чтó приходится нести. Въ Оптиной пустынѣ были старцы, поучающіе народъ, и благословляющіе, и пророчествующіе, и былъ тамъ разслабленный, параличный, лежавшій тамъ на полу на одномъ и томъ же мѣстѣ что то около 30 л[ѣтъ].² Онъ всегда улыбался, дѣлалъ подобіе креста лѣвой еще двигавшейся рукой и мямлилъ только: слава Богу, слава Богу. И знаю, что не я одинъ, но многіе и многіе получали великую душевную пользу отъ него. — Пишите мнѣ поскорѣе, милые друзья, о здоровьи Гали. О лѣченіи и поѣздкѣ въ Петерб[ургъ] для этого я не могу имѣть мнѣнія, т[акъ] к[акъ] вы знаете — не вѣрю въ медицину, въ исключительную, ту, к[оторой] не можетъ пользоваться всякій и вездѣ.