Зимой 1887 года Е. Д. Гончарова жила у Чертковых в Крёкшине, как друг семьи и как женщина-врач.
2 Федор Никифорович Плевако (1843—1908), московский адвокат.
3 Henry Drummond (Друммонд, 1851—1897), английский богослов и естествоиспытатель.
4 Толстой очевидно имеет в виду письмо Лескова к Черткову, пересланное последним при письме от 15 ноября 1887 г.
5 Николай Федорович Джунковский (1862—1916). О нем см. прим. к письму Толстого к Черткову № 122, т. 85 и к письму Толстого к Джунковскому от 25—31? декабря 1888 г., т. 64. Н. Ф. Джунковский писал Толстому 18 ноября 1887 г.: «Дней через 10 я с женой еду в Петербург и не могу удержаться от горячего желания повидать вас. Я не знаю, где вы в настоящее время, дорогой Лев Николаевич, а потому очень прошу вас, черкните словечко, в Москве ли вы или в Ясной поляне». (АТБ)
6 Марья Александровна Шмидт.
* 167.
1887 г. Ноября 27... декабря 1. Москва.
Только что шелъ къ столу, чтобы писать вамъ, милый другъ, какъ принесли вашу послѣднюю записку, что Галѣ лучше. Спасибо вамъ. Я очень радъ. Я хотѣлъ было ѣхать къ вамъ вчера, да не совсѣмъ силенъ эти дни. Обойдется, Богъ дастъ, они — дѣти — вѣдь часто кричатъ и требуютъ пищи, кот[орая] имъ и не необходима, также, какъ и большіе. Если бы совсѣмъ не было молока, тогда надо что нибудь предпринимать, а если есть и происходить процессъ образованія молока, то его и достаточно и тѣмъ болѣе будетъ достаточно, чѣмъ увѣреннѣе въ этомъ будетъ Галя. А слабость, худоба ребенка ничего не значитъ. Моя Маша была ребенкомъ лѣтъ до 2-хъ такая несчастная, худая, слабая, что, казалось, вотъ вотъ погаснетъ, а потомъ набрала силу. Вѣрить надо въ то, что есть то, чтó должно быть, если только мы не дѣлаемъ того, чего не должно быть. — Хочется очень мнѣ побывать у васъ, да все не могу кончить послѣднюю главу своей книги,1 а не кончивъ, не слѣдуетъ уѣзжать. — То, чтó вы хотите писать мнѣ, мнѣ, разумѣется, полезно, но не приписывайте мнѣ несвойственнаго мнѣ значенія. — Я тѣломъ слабъ и умомъ, но живется хорошо. —
Пожалуйста, пишите мнѣ.
Л. Толстой.
Здорова ли М[арья] А[лександровна]?
Отрывок напечатан в книге «Толстой и Чертков», стр. 151. Полностью публикуется впервые. На подлиннике надпись синим карандашом рукой Черткова «№ 165 М. 1 Дек. 87». В письме есть указание, что оно написано по получении «последней записки» Черткова, с сообщением, что А. К. Чертковой стало лучше. В АТБ сохранились два письма Черткова этого времени, в которых говорится о здоровье А. К. Чертковой — от 26 ноября и от 28 ноября 1887 года. В первом из них есть указание, что А. К. Чертковой стало лучше, во втором говорится, что она очень слаба. Если предположить, что письмо Толстого написано вслед зa получением письма Черткова от 26 ноября и до получения его письма от 28 ноября, то оно должно быть с наибольшей вероятностью датировано 27 ноября. Если же датировка, сделанная Чертковым на подлиннике, верна, то надо предположить, что Толстым была получена 1 декабря еще одна записка от Черткова, которая не сохранилась. Так как выяснить этот вопрос точно в настоящее время не представляется возможным, письмо датируется 27 ноября.... 1 декабря 1887 г.
В письме от 26 ноября Чертков сделал попытку сформулировать свое отношение к Толстому и приложил листок с незаконченной записью своих размышлений на эту тему. Эту запись имел в виду Толстой, написав в последних строках комментируемого письма Черткову: «То, что вы хотите писать, мне разумеется полезно, но не приписывайте мне несвойственного мне значения». Чертков писал Толстому в своем письмо: «Дорогой друг, я начал было записывать то, чтò так напрашивается вам высказать из самой глубины моей души по поводу вашего служения Пославшему посредством ваших писаний, и что удобнее обстоятельнее высказать письменно, нежели словесно. Но я не уверен, что это может вам пригодиться, и потому раньше, чем продолжать, посылаю вам прилагаемый первый листок. Вы увидите, с какой стороны я отношусь к вашим писаниям, и сообщите мне, желаете ли, чтобы я досказал. Если вы ничего не ответите, я буду знать, что посторонние суждения вам не нужны, и отлично это пойму. Если вы захотите, чтобы я высказался, то я сделаю это смелее, зная, что вы сами того желаете».
На приложенном к письму отдельном листке сделана следующая запись: «Помимо чувства самой глубокой личной любви, которую вы вызвали к себе во мне, вы мне дороже всех на свете, как лучший мне известный ученик того учителя — Христа, которые я живу. Помимо примера вашей жизни, по которому я, не переставая, сам учусь, как лучше применять к жизни учение нашего общего учителя, вы мне еще особенно дороги, как проповедник этого учения, понявший его лучше, глубже других и обладающий святым даром слова для передачи этого учения другим людям вашими писаниями. Таким образом, кроме радости личного пользования для своей собственной жизни общением с вами, ваша жизнь и дело доставляют мне еще и радость высшего разряда, — радость тому, что через вас, как орудие, проводник, возрождается и светит свет Христов для всех людей. За лучами этого света я слежу и вижу, как они отражаются на людях. Эти лучи достигают до массы людей через посредство главным образом ваших писаний. И вот, следя за вашими писаниями и наблюдая действие, которое они производят на тех или других людей, я не могу не приходить к некоторым выводам о том, какие из употребляемых вами форм, способов изложения учения истины лучше достигают цели — сильнее, неотразимее, полнее, доносят до сознания людей то, чтó вы хотите передать. Когда я в первый раз читаю какое-нибудь ваше писание, то чтение это решительно всегда вызывает во мне внутренний радостный восторг: я всегда узнаю в ваших словах или то самое, до чего я сам додумался, дочувствовался, дожил, — или то, до чего, как мне представляется в эти минуты, я вот-вот должен был дойти, и вы меня предупредили. Читая вас, я часто чувствую, что вы меня ведете туда, куда я стремлюсь, проводите благополучно через такие затруднения сознания, усложнения мысли, сомнения совести, черев которые пробраться самому по себе мне стоило бы много времени и напряженных усилий, как бывало тогда, когда я вас еще не знал. Не удивительно, следовательно, что от каждого вашего нового произведения я прихожу в действительное восхищение. Но лишь только я ознакомился с содержанием вашего писания, усвоил, переварил его, оно получает для меня новое, не личное, не эгоистическое значение: я отношусь к нему, как к пище для других людей, для людей вообще. А по отношению к самому себе то, чтó я прочел, распадается для меня на две части: одно я прочел раз, оно мне было нужно, хорошо, но с меня довольно; другое я готов еще и еще читать и опять перечитывать, и когда бы и сколько бы я ни читал, я всегда найду удовлетворение и пищу, с каждым разом глубже и лучше пойму, и всегда оно меня ободряет, подталкивает вперед, выше. И я уверен, я знаю и вижу на опыте, что те ваши произведения или части их, которые для меня никогда не стареют, не оскудевают, те самые и на посторонних людей, даже еще далеко или вовсе не разделяющих наше понимание жизни, производят самое сильное, неотразимое впечатление, имеют самое действительное влияние. — Разбирая всё, что вы писали с тех пор, как вы учитесь у Христа, я различаю несколько разрядов писаний, и если вы думаете, что это может вам так или иначе пригодиться, то сообщу вам, каковым мне представляется их относительное значение с точки зрения обнаружения для людей истинного разумения жизни».
1 Последняя — XXXV глава — книги «О жизни», корректуру которой Толстой в это время держал, внося, как обычно, изменения и добавления в текст.
* 168.
1887 г. Декабря 6. Москва.
