В письме А. К. Чертковой от 15 ноября, приложенном к письму Черткова, она пишет Толстому, отвечая на его ласковые строки, относящиеся к ней: «Дорогой наш, родной Лев Николаевич, как меня тронули ваши сердечные строки — и сказать не могу. Могла ли я думать, что вас огорчает мое молчание... А ведь сколько paз хотелось мне писать вам, и какая-то робость все сдерживала меня... Еще хочу сказать, что вы напрасно, право, думаете, будто я могла «обидеться» на то, что вы мне долго не отвечали... Я еще в Петербурге просила В. Г. передать вам по поводу этого, что и не ждала даже от вас письма,... так как Павел Иванович мне на словах передал то, о чем вы с ним говорили по поводу нашей женитьбы... В. Г. привез мне от вас начало вашего письма ко мне, ваши мысли о жизни и смерти и о переходе от личной жизни к вечной, мировой. Мысли эти так близки мне и так много помогли мне, что я особенно дорожу этими листками. Я не то, что читала их, а как-то впитывала, вливала в себя их содержимое. И как это всё просто!.. Мне так много хочется писать вам, что не знаю, напишу ли что-нибудь. А так как — что у кого болит, тот о том и говорит, то и я напишу о том, что ближе всего меня касается теперь, в чем я затрудняюсь и смущаюсь. А это — наша совместная жизнь втроем, т. е. с матерью Димы. — До вчерашнего дня я себя чувствовала как в гостях вблизи нее, хотя и отношения скорей хорошие, но теплоты, искренности между нами мало. Отсутствие непосредственности во мне мешает мне отнестись к ней так, как чувствую, следовало бы. Искусственных же усилий над собой не могу, не в силах употреблять, мне противно всё, что хотя немного смахивает на лицемерие. Мало во мне христианской общительности — вот беда! а между тем я глубоко верю в силу всепобеждающей любви... Вчера вечером мы много и откровенно с ней говорили. Это в первый раз, — дай бог, чтобы не последний. Несмотря на то, что предмет разговора был очень тяжелый (она обвиняла Диму в отсутствии любви к ней и сама высказала много раздражения против него), но всё же к концу как-то смягчилась и успокоилась, и я почувствовала, что мы стали ближе... Я убедилась, что вся ее самоуверенная, холодная осанка только маска и что она самая жалкая, беспомощная женщина, несмотря на свою веру, которая ей ровно ничего не дает... Вообще она произвела на меня вчера впечатление слепой и, во всяком случае, несчастной... О себе хочется сказать, что мне хорошо. Дима меня любит больше, чем я думала. Прочла его письмо к вам, он меня всё хвалит, а я не буду хвалить его. Он думает лучше обо мне, чем я есть. А его вы знаете, — какой он»...
В небольшом письме Черткова от 28 ноября, тоже с припиской от его жены, он сообщает, между прочим, что они много работают для «Посредника» и думают пробыть в Лизиновке еще недели две.
1 Толстые переехали в Москву в 1886 г. 21 ноября.
2 О «Календаре с пословицами» и драме «Власть тьмы» см. прим. 2 и 3 к п. № 122 от 14 ноября 1886 г.
3 О каком именно рассказе H.H. Иванова (см. прим. 7 к п. № 104 от 3 апреля 1886 г.) говорит здесь Толстой, установить нельзя. В письме Иванова к Черткову зa ноябрь он называет несколько вновь написанных им рассказов.
4 М. А. Шмидт. См. прим. 1 к п. № 59 от 10—11 мая 1885 г.
5 O.A. Баршева. См. то же прим. к п. № 59.
6 Константин Михайлович Сибиряков. См. прим. 1 к п. № 53 от 16 апреля 1885 г. и письмо Толстого № 111 от 28—29 июня 1886 г.
7 Подробности о Кавказе — сведения о развале обеих кавказских общин — и сибиряковской, и озмидовской. 9 декабря H. Н. Иванов писал Черткову: «Озмидовы возвращаются с Кавказа. Дочь выходит замуж зa Спенглера».
8 По сообщению Черткова, мать его в последующие годы, постепенно освобождаясь от сектантской узости, становилась всё более терпимой, и отношения их не только смягчились, но стали совсем другими — нежными, взаимно-доверчивыми и уважительными.
*124.
1886 г. Декабря 11. Москва.
Получилъ сейчасъ ваше письмо. Чтò вы не пишете, чѣмъ больна А[нна] К[онстантиновна]. Жду васъ съ радостью. Дѣла много — хорошаго. Адресъ американск[аго] издателя: New York, William S. Gottsberger, № 11 Murray Street.
Л. T.
Воронежской губ. Россоша
Лизиновка
Владиміру Григорьевичу
Черткову
Печатается впервые. На открытом почтовом бланке подлинника — пометка рукой Черткова: «М. 11 дек. 86» и почтовые штемпеля: «Москва 11 дек. 86», «Россошь 13 дек. 86 г.». Дата написания письма должна совпадать с датой отправления, так как оно является ответом на письмо Черткова, хотя и не датированное им, но написанное, судя по имеющимся в нем указаниям, 8 декабря, а потому полученное Толстым, по всей вероятности, не ранее утра 11 декабря.
В довольно большом письме, на которое отвечает здесь Толстой, Чертков сообщает, что после отъезда его матери они уже 11 дней живут в помещении ремесленной школы, что при этих условиях вся жизнь упрощается и облегчается и что он начинает сомневаться в разумности своего постоянного пребывания около матери: «ее постоянное — не общение, а физическая близость ко мне, возможность... следить за каждым шагом моей жизни как будто только больше и больше теребит ее главную рану — сознание, что я не таков, каким она желала бы меня видеть». Дальше он говорит: «По письмам, доходящим к нам, оказывается, что в петербургском «обществе» очень заняты нашей свадьбой и что ходят самые нелепые слухи о нас. Это было бы решительно всё равно, еслиб эти слухи не отражались на моей матери, которая уже пишет нам, что надо сознаться, что мы сами содействовали распространению этих слухов и т. д... За себя я не беспокоюсь, я привык ко всей фальши обстановки, окружающей мою мать; да и за Галю я не беспокоюсь. Только, глядя на нее, жутко становится, когда подумаешь, что она может вместе со мною стать мишенью для всех этих надоедливых наблюдений, пересудов, сплетен, требований, разочарований... с которыми она еще не знакома; или, если и знакома, то — только в своей прежней сфере, к которой уже успела примениться. Впрочем, я уверен, что всё будет к лучшему, если мы только будем помнить нашего Хозяина и жить не для себя, а для других, кто бы они ни были. — Галя всё это время не очень здорова. Вообще она не крепкого здоровья. Но это прекрасно. Можно хорошо болеть, если приходится, — как вы знаете лучше нашего. И если известный процент людей должен болеть, то кому же и болеть, как не тем, кто полагает смысл жизни не в личном счастьи?.. Занимаюсь... проверкою окончания перевода «Что же нам делать» — той части, которую не успел проредактировать в Англии. Мне кажется, что вышло хорошо. Я не могу истратиться на издание этой книги, и потому мне пришла мысль предложить кому-нибудь из ваших американских почитателей издать это сочинение там на их собственный счет. Пожалуйста, пришлите мне адрес того из них, который, по вашему соображению, наиболее подходит: я бы ему написал, не откладывая. — Мы думаем выехать не раньше 16-го декабря, так что письмо от вас застало бы нас еще здесь»...
*125.
1886 г. Декабря 17—18. Москва.
Получиль вчера ваше письмо, милый другь. Помогай вамъ Богъ держаться того состоянія духа, въ к[оторомъ] вы его писали. Я говорю о томъ, какъ на васъ дѣйствуетъ ея болѣзнь. Это состояніе духа мы затеряли, а оно не только естественное, но неизбѣжное для разумнаго человѣка. «Помоги мнѣ чувствовать, мыслить, жить съ Тобою — Тобою, а въ остальномъ что бы ни было — все благо». Вотъ ей какъ Богъ поможетъ переносить страданія. — Самое главное, не противиться имъ, не желать ихъ прекращенія, не надѣяться на это. Тогда много легче. A мнѣ всетаки васъ очень жалко, милая А[нна] К[онстантиновна]. Такая вы маленькая, тихая, добрая и серьезная. — Ну, да будетъ Его воля. Напишите мнѣ поподробнѣе о болѣзни и страданіяхъ. Я, получивъ ваше письмо, подумалъ поѣхать къ вамъ. Если бы вамъ было тяжело, В[ладиміръ] Г[ригорьевичъ], и я бы вамъ могъ быть въ помощь, напишите. — А можетъ, вы теперь здоровы и веселы. И то хорошо.—
