Я совершенно здоров и бодр. Езжу верхом после обеда. Вчера был у Гиля, хлопотал за мать умершего в шахте и за тех, с к[ого] взыскивают судебные издержки, с одного 270, с др[угого] 250 р[ублей] за то, что один сломал спину, а другой ногу. И кажется хлопоты мои не безуспешны.

Работы — пишу во множ[ественном] числе, п[отому] ч[то] у меня много начатых,⁶ идут не слишком успешно, но и не дурно. На черно кончил статью об искусстве, и вот, когда Маша кончит переписку, постараюсь привести её в окончательный вид. — Что ты про таинственного Мишу мало пишешь. Нынче думал всё о нем. Как всё переменилось. Для меня в моей юности казалась чем то ужасным жизнь вне дома, в Казен[ном] заведении, а ему это приятно.⁷ Как он? Целую вас всех троих.

Л. Т.

¹ От 9 ноября.

² Так в подлиннике.

³ Письмо И. М. Трегубова от 6 ноябри 1896 г., см. т. 69.

⁴ Письмо от 31 октября, см. т. 87, стр. 382.

⁵ Сохранилось пять писем испанца Деметро Занини Толстому; в последнем письме от 27 декабря 1896 г. он сообщает, что предполагает разыграть в лотерее заказанную чернильпицу и надеется выручить за нее 50 000 франков в пользу духоборов. Дальнейших извещений из Испании не последовало, и деньги ни в виде подарка, ни на помощь духоборам не поступили.

⁶ В ноябре 1896 г. Толстой работал над произведениями: «Христианское учение», «Что такое искусство?», «О войне».

⁷ Михаил Львович Толстой (1879—1944), младший сын Толстого, оставив гимназию, с осени 1896 г. поступил живущим в гимназические классы Московского лицея им. цесаревича Николая.

1896 г. Ноября 13. Я. П.

13 Н[оября].

Ужасно грустно мне было, милая голубушка Соня, получить вчера твое письмо к Тане, в кот[ором] ты жалуешься на то, что мы тебе не пишем.¹ Я пишу теперь третье письмо. И они писали. Меня только огорчает, что я после твоего отъезда пропустил день. Надо было рассчитывать на промедление.Ты спрашиваешь: люблю ли я всё тебя. Мои чувства теперь к тебе такие, что, мне думается, что они никак не могут измениться, п[отому] ч[то] в них есть всё, что только может связывать людей. Нет, не всё. Недостает внешнего согласия в верованиях, — я говорю внешнего, п[отому] ч[то] думаю, что разногласие только внешнее, и всегда уверен, что оно уничтожится. Связывает же и прошедшее, и дети, и сознание своих вин, и жалость, и влечение непреодолимое. Одним словом, завязано и зашнуровано плотно. И я рад.

У нас всё хорошо. Дружно, здорово. Мне очень хочется скорей соединиться с тобой. Работается плохо, а нынче решил, что не нужно себя насиловать, а отдыхать, и нынче чудный день, солнечный, поехал верхом к Булыгину утром, так что обедал один в 4. А Лева с Дорой ездили в Тулу кастрюли покупать. Мар[ья] А[лександровна] Дуб[енская] нынче уехала.

Зовут ужинать. Что ты всё не бодра и письма твои нехорошие по духу. Очень, очень хочется поскорее с тобой быть, и без хвастовства, не столько для себя, сколько для тебя, но так как ты — я, то и для себя.

Не понравилось мне то, что тебе статья Солов[ьева] понравилась.²

Ну, прощай пока.

Л. Т.

На конверте: Москва. Хамовники. Графине Софье Андревне Толстой. Свой дом.

¹ От 11 ноября.

² Статья В. С. Соловьева «Нравственная организация человечества» в «Вопросах философии и психологии», № 34.

1896 г. Ноября 14. Я. П.

Надеюсь получить от тебя письмо и хорошее, милый друг. Едем провожать на Козловку Колю и Гуревич,¹ приехавшую нынче утром, и встречать приезжающих Илью и Цурикова.² —

Я нынче целое утро не отрываясь писал статью всё о том же — о войне. Не знаю, что выйдет из нее, но не мог не высказать пришедших мне и, кажется, могущих пригодиться людям мыслей.

Я вчера только решил не заставлять себя писать, и как раз так и случилось. Вовсе не хотел писать, а написалось.

Собой я не похвастаюсь. Уныло, грустно и тоскливо всё это время. Верно, скоро пройдет, и нравственных причин нет, кроме заботы и мыслей о тебе, самых хороших, любовных, но грустных. Завтра Лева едет с Д[орой] к тебе. Тебе будет веселей, а я, как сказал, приеду 18-го. Девочки что то не охотятся, ну да у них, как и у всех женщин, перемен бывает много.

Завтра скажу, что после завтра буду с тобою.

Прощай, милая, целую тебя, Сашу и Мишу.

Л. Т.

¹ Л. Я. Гуревич.

² А. А. Цуриков.

1896 г. Ноября 16. Я. П.

Хоть несколько слов прибавлю, чтобы сказать, что живу и думаю и чувствую по прежнему. Мало работается, но приятно и отдохнуть. Сережа был у нас, очень приятен. Про Андрея не слыхать ничего. — Жалкий мальчик. Целую вас. До скорого свиданья после завтра, если буду жив.

Приписка к письму Т. Л. Толстой.

1897 г. Февраля 1. Никольское-Обольяново.

1 Февр[аля] вечер.

Милый друг Соня,

Таня написала тебе¹ о том, как мы доехали и живем, о внешнем, мне же хочется написать тебе о том, что тебя интересует — о внутреннем, о душевном моем состоянии.

Уезжал я грустный, и ты почувствовала это и от того приехала, но тяжелого чувства моего не рассеяла, а скорее усилила. Ты мне говорила, чтоб я был спокоен, потом сказала, что ты не поедешь на репетицию.² Я долго не мог понять: какую репетицию? и никогда и не думал об этом. И всё это больно. Неприятно, больше, чем неприятно... мне было узнать, что несмотря на то, что ты столько времени рассчитывала, приготавливалась, когда ехать в Пет[ербург], кончилось тем, что ты едешь именно тогда, когда не надо бы ехать. Я знаю, что это ты не нарочно делала, но всё это делалось бессознательно, как делается всегда с людьми, занятыми одной мыслью. Знаю, что и ничего из того, что ты едешь, теперь не может выдти, но ты невольно играешь этим, сама себя возбуждаешь; возбуждает тебя и ‹то› мое отношение к этому. И ты играешь этим. Мне же эта игра ‹признаюсь› ужасно мучительна ‹и унизительная и страшно нравственно утомительна›. Ты скажешь, что ты не могла иначе устроить свою поездку. Но если ты подумаешь и сама себя проанализируешь, то увидишь, что это неправда: во 1-ых, и нужды особенной нет для поездки, во 2-ых, можно б[ыло] ехать прежде и после — постом.

Но ты сама невольно это делаешь. Ужасно больно и унизительно стыдно, что чуждый совсем и не нужный и ни в каком смысле не интересный человек³ руководит нашей жизнью, отравляет последние года или год нашей жизни, унизительно и мучительно, что надо справляться, когда, куда он едет, какие репетиции когда играет.

Эго ужасно, ужасно, отвратительно и постыдно. И происходит это именно в конце нашей жизни — прожитой хорошо, чисто, именно тогда, когда мы всё больше и больше сближались, несмотря на всё, что могло разделять нас. Это сближение началось давно, еще до Ваничк[иной] смерти, и становилось всё теснее и теснее и особенно последнее время, и вдруг вместо такого естественного, доброго, радостного завершения 35-летней жизни, эта отвратительная гадость, наложившая на всё свою ужасную печать. Я знаю, что тебе тяжело и что ты тоже страдаешь, п[отому] ч[то] ты любишь меня и хочешь быть хорошею, но ты до сих пор не можешь, и мне ‹всё отврати[те]льно и стыдно и› ужасно жаль тебя, п[отому] ч[то] я люблю тебя самой хорошей не плотской и не рассудочной, а душевной любовью.