Сегодня впервые за длительный период я крепко спал.

Вчера вечером я, как обычно, собирался поработать. Но не сумел привести свои мысли в порядок.

Вчера был день поминовения усопших[2]. Толпа заполонила Пер-Лашез. Весь Париж пришел к своим ушедшим. Повсюду венки, цветы, свечи. Шелест тихих разговоров как тяжкое облако разносится над могилами.

Целый день разные люди останавливались перед гробницей. Сначала пришли две дамы в трауре. С ними была маленькая девочка. Наверное мать, жена и дочь кого-то недавно умершего.

Ребенок робко смотрел на меня большими глазами.

— Мама, это господин, который целый год должен прожить в могиле?

Женщины поспешно ушли, утянув за собой малышку, через несколько шагов забывшей о всех страхах. Она поджала колени и повисла на руках женщин. Парила над аллеей как ангелочек.

Не все зеваки были одинаково деликатны. Некоторые пытались втянуть меня в разговор. Иногда небо было ясным, иногда его закрывали темные тучи. Я видел людей то в ярком свете дня, то в полумраке. В конце концов я отошел от входа в гробницу. Вечером шум стих.

Вскоре Иван привез ужин. Пока я ел, кто-то подошел к входу в гробницу.

— Извините:

Это был молодой человек. Ремесленник, а может торговец.

— Извините, — повторил он тихо. — Не оставайтесь здесь дольше. Прошу вас, забудьте о деньгах. Она дважды укусила меня в шею:

В эту секунду Иван подскочил со своего места как дикий зверь. Таким я его раньше не видел. Его короткие волосы стали дыбом. Занес кулак. Молодой человек испуганно отступил и растворился во мраке ночи, окутавшей молчаливое кладбище.

— Кто это был? — спросил я.

Иван заскрежетал зубами.

— Не знаю, — сказал он охрипшим голосом.

Я и сам знаю: это пекарь мадам Васильской, которого она дважды укусила в шею.

Разморенный трапезой, заснул крепким сном.

Проснулся со странным ощущением. Было не по себе. Сильно жгло руку пониже локтя и шею. Осмотрел руку, увидел возле сгиба маленькую, засохшую уже ранку. Была двойной, будто след от укуса. Другого объяснения я этому повреждению не нахожу — это укус. Вокруг ранки кожа неестественно бледная и жесткая.

Я прикоснулся к шее. Там такая же ранка.

Я должен решить: кто это мог быть? Какой-то последователь сержанта Бертрана? Существуют ли люди, которые под действием омерзительной жажды шатаются по кладбищам, разыскивая подходящие останки, а если их не найдут, то нападают на спящих?

Ночи становятся холодными. Нужно плотнее закрывать двери гробницы. Вскоре здесь понадобится печка, если у меня нет намерения замерзнуть насмерть. В мраморном заточении.

Спросил Ивана, как он собирается подготовить гробницу к зиме. Посмотрел на меня, будто вообще ничего не понял. Я уверен, что должен скрывать от него таинственные ранки. Надел высокий воротничок, и подтянул манжеты. Но русский в меня изучающее всматривается.

Чувствую себя так, будто скрываю постыдный проступок.

— Мне нужна печка, — выкрикнул я. — Понимаешь, печка!

Он кивнул.

И тут мне в голову пришла мысль.

— Послушай, Иван, а почему ты сам не: Мог бы заработать 200 тысяч франков. Настоящее состояние. Каждый мог претендовать. Почему ты не согласился?

И вижу, как меняется этот мрачный хрыч. Лицо его искажает ужас, вытягивает руки с кривыми пальцами перед собой и бормочет как испуганный попугай:

— Нет! нет! нет!

Я был поражен его реакцией. Я ощущаю непонятную тревогу, по телу прокатывается дрожь, будто бы меня облили ледяной водой.

Неуклюже хватаюсь за бокал с вином, чтобы справиться с волной паники. Манжет закатывается и оголяет место укуса. Иван смотрит на ранку в нижней части руки.

Выражение испуга исчезает с его лица, оно становится издевательским.

Ко мне пришла Марго.

Она остановилась у мраморного порога. Над ее шляпкой с чайными розами качалась голая ветка. В глазах девушки блестели слезы, через несколько секунд они уже катились по ее бледным щекам. Казалось, Париж прислал ее — город, дыхание которого я постоянно здесь слышу. Она была послом жизни, воплощением искушения. Любовная борьба продолжалась почти час.

— Эрнест, умоляю тебя, оставь это место, — сказала Марго. — Ты меня еще любишь? Не хотела тебя связывать, не хотела, чтобы ты думал, что у меня недостаточно сил: Но сейчас не могу позволить тебе и дальше оставаться здесь: я хочу тебя отсюда забрать. Как ты выглядишь, Эрнест? Что за глупость потерять здоровье и жизнь ради денег. Мы были счастливы даже тогда, когда не было денег оплатить квартплату. Вспомни вечера в моей комнате, прогулки в Фонтенбло, счет из кафе, на который нам не хватало 5 су. Если ты меня любишь, то пойдем со мной!

Я стоял всего в трех шагах от нее. Пальцами впился в край стола. На мои уста давили тысячи любовных признаний. Но я не мог ничего сказать, если хотел получить награду. Только глазами мог выразить свою глубокую тоску. Но сможет ли самый красноречивый взгляд поведать все то, что необходимо было сказать? Сможет ли объяснить, почему я не могу отсюда уйти, зачем взвалил на себя эту ношу и почему исполнен решимости заполучить эту награду? И что пути к возврату уже нет, что являюсь узником своего отяжелевшего тела? Прежде всего я должен остаться здесь, чтобы разгадать тайну этой гробницы. Выяснить, что же такое дыхание катакано?

Мне было очень тяжело. Марго плакала.

— Ты даже не знаешь, что о тебе понаписывали в газетах, что говорят твои приятели: Послал рапорт в академию.

Говорят и пишут о моем поспешном отчете, касающемся таинственного свечения. Могут говорить об этом, что им вздумается, — даже, что выжил из ума.

— Ты хочешь, чтобы то, о чем перешептываются люди, стало правдой? Как же я тебя люблю, Эрнест. Как же люблю.

Я не мог вынести этого дольше, был близок к обмороку. С огромным усилием воли дал ей знак — «уходи». Отвернулся и долго стоял, пока тень ее щуплой фигурки не исчезла с мраморного пола. Вскоре стихли звуки плача моей любимой:

Но ночью вернулась, моя верная, добрая, любимая, единственная. Преодолела страх перед кладбищем.

Кто же это еще мог быть, если не моя Марго?

Ночью очнулся от тяжкого забытья. Сейчас часто сплю именно так. И почувствовал, что я не один. Кто-то склонился ко мне и поцеловал — болезненно и так несказанно азартно. В зеленоватом свечении вижу силуэт женщины. Отвечаю ей поцелуем, не проронив ни слова. Говорить мне запрещено, но целоваться позволено. Марго обнимает меня с удивительной силой, рожденной тоской и сомнениями.

Марго. Кто же еще?

Все мое тело покрыто ранками. Это следы укусов, пятна от страстных поцелуев.

А раны уже не заживают. Остаются покрыты отвратительной, мокрой коростой, подобно лицу Ивана. Марго приходит каждую ночь. Каждую ночь.

Иван предал меня.

Я уже знаю, кто такая катакано. Раскрыл эту тайну.

Понял по его глазам, он знает. По издевательским взглядам на мои раны, по прищуренному изучающему взгляду. Видел подобный взгляд у судей и болельщиков, когда два истерзанных поединком боксера на секунду прерывали бой.

Сейчас я понимал: Иван прекрасно осведомлен, кто такая катехина.

Даже сейчас вижу, как испуганно подается назад, когда приближаюсь, чтобы схватить негодяя за горло. Он сжался в углу, а я стою над ним.

— Кто такая катехина?

Его обеспокоенность сменилась насмешкой. Он смотрит на меня нахально, издевательски, но я знаю — сейчас он скажет правду.

— Это имя:

— Чье?

— Она научилась этому на Крите: Полгода жила на склонах Лефка Вруне. Я приносил ей овец, она их раздирала.

— Что значит катакано?

— Тоже, что вурволак у албанцев, липир у болгар, мура у чехов, бурхолак в греческой Спарте, брура у португальцев. Она знает хорошо эти народы: