Вот такой была моя благодетельница.

Надо признать, что я обитаю в сенях перед местом упокоения неординарной женщины. Под гладким холодным мрамором упокоился на редкость горячий темперамент.

Вчера начал работу.

Для начала нужно упорядочить огромное количество записей. Мои приятели всегда шутили, что я работаю как немецкий профессор. Я считаю, что педантизм — не преступление, тем более когда строишь систему, позволяющую создать новый раздел науки.

У меня множество карточек. На белых делаю пометки о собственных экспериментах и записываю мысли. На голубых излагаю контраргументы академических авторитетов. Желтые служат для уничтожения оппонентов.

Первым заданием будет сортировка этих записок. Но уже вначале меня ожидала неприятная неожиданность. Вчера упорядочил записи к первому разделу. Когда сегодня утром я проснулся и встал из кровати, то увидел сотни листков, разбросанных по полу. Их было трудно поднять с холодного камня. Казалось, бумагу притягивает какое-то магнитное поле.

Наверное, ночью был ветер. Порыв сдул записки со стола.

Должен вновь начинать все сначала.

Иван мог многое рассказать о своей хозяйке — если бы захотел говорить. До сих пор не знают, может ли он сказать что-то, кроме «добрый день» и «до свидания». Голос у него скрипучий как у попугая или испорченного фонографа.

Пунктуально дважды в день он появлялся, привозя тележку с алюминиевой посудой с едой, которая разогревалась при помощи хитрого приспособления. Толкал тележку перед собой, как итальянский мороженщик. Осторожно въезжает на пригорок, задерживается перед гробницей госпожи и выставляет еду на столик. А потом слуга садится на пол, поджав ноги по-турецки, и смотрит на меня. Не очень приятно кушать, когда кто-то заглядывает тебе в рот. Много раз пытался разговорить его. Хотя бы для того, чтобы выйти из неудобного положения. Безрезультатно — будто бы пробовал разговорить доску в заборе.

Иван — низменный человек. Его череп покрывает короткая щетина. Даже сейчас, жарким летом, носит на голове баранью шапку в татарском стиле. Будь он помоложе и попривлекательнее, я бы решил, что делает он это, чтобы обратить на себя внимание и привлечь симпатии бретонских девушек, которые любят чужестранцев. Именно так поступают русские студенты, прогуливаясь в куртках и в высоких ботинках по Парижу в поисках молодой красотки, которая бы их обласкала.

Но Ивана в этом заподозрить нельзя. Его лицо напоминает рельефную карту. Между оспинами краснеют нагнаивающиеся струпья (короста). Редкие волоски на покрытом прыщами подбородке наводят на мысль о палках, воткнутых в песок непослушными детьми. Конечности этого гротескного типа производят впечатление оторванных некогда от тела, а затем неуклюже приделанных вновь. Ну почти всех — если припомнить старого горбуна.

Этот татарин — единственный слуга, которого мадам Васильская привезла с Родины в Париж. Оставался при своей повелительнице до самого конца. Он мог бы рассказать мне о всех ее привычках и капризах. Русские дамы не привыкли обращать внимание на слуг.

Прежде всего, хотелось бы знать цель ее необычного завещания. Не думаю, что поступила так по доброте душевной, альтруизм был чужд ее характеру. Вряд ли сделала это, чтобы получить благодарность неизвестного ей человека, или чтобы память о ней жила в чьих-то воспоминаниях.

Рассматриваю три возможности. Могла опасаться, что ее похоронят живьем. Время от времени журналисты пишут о подобных жутких происшествиях. Может быть, хотела, чтобы кто-то мог ее услышать, если очнется в кромешной тьме гроба. Но нет! В этом случае потребовала бы, чтобы человек поселился в гробнице сразу после похорон. Однако кандидат мог быть найден в течение года.

А может, боялась кладбищенских гиен? Каждый слышал о сержанте Бертране, пойманном на Пер-Лашез. Однажды, когда похоронили молодую женщину, он откопал гроб и совершил развратные действия. Жажда некрофила была необузданной. На суде он признал, что иногда мог за ночь откопать до 15 гробов, пока не находил нужную женщину. Он был очень изворотливым мерзавцем, и долго удовлетворял свои жуткие желания. Но однажды попал в ловушку, установленную возле кладбищенской стены. Может мадам Васильской была невыносима мысль, что ее тело попадет в руки подобного монстра?

Есть еще одна возможность, наиболее отвечающая образу азиатской тиранки. Возможно, решила истратить 200 тысяч, чтобы насладиться мучениями кандидата, окруженного тревогами и печалями кладбища.

Если таковы были ее намерения, то в моем случае она очень сильно ошиблась.

Уже поздно. Я выпил бутылку бургундского и пребываю в прекрасном расположении духа. Пора прощаться с моей благодетельницей.

Встаю, склоняюсь и стукаю пальцем в бронзовую плиту:

— Спокойной ночи, Анна Федоровна, спокойной ночи.

Склеп отозвался эхом:

— Спокойной ночи.

Снова приключилось тоже. Мои записи, оставленные в порядке на столе, утром валялись на полу. Надо будет сложить их в другом месте или использовать пресс-папье. На пол их сбросил порыв воздуха. Ночью я неожиданно проснулся, хотя спал глубоким сном. Будто в нервы послала сигнал какая-то электрическая батарея. Легко будет это прояснить. Все мое естество настроено на эту работу. Когда сплю, подсознание бодрствует. Чувство опасности, угрожающей моему труду, вырвало меня из сна.

Я проснулся и увидел, что мраморный зал уже освещает бледный отсвет. Сейчас новолуние. Наверное, свет отражается от белых памятников. Свет попадает сюда и смешивается с отблесками фосфоресцирующего мрамора. Впервые вижу такое освещение — оно напоминает мне флуоресценцию океана. Может быть, солнечный свет, поглощенный камнем на протяжении дня, сейчас испускается обратно.

Я сел на кровати. Таинственное явление захватило меня. Может, благодаря этому необычному феномену, расширю мой труд и сумею перевернуть современный взгляд на природу материи? Что за удивительное излучение.

В этот момент я увидел на месте, где располагается бронзовая табличка, черное прямоугольное отверстие, будто бы кто-то вынул плиту.

Почувствовал доносившийся оттуда запах увядших цветов и угасших свечей, тот характерный запах, который временами заполняет Пер-Лашез. Порыв проносится к тыльной стене, и я вижу, как он поднимает мои заметки, разбрасывает карточки по столу, а затем сметает на пол.

Испуганный, но рассерженный я срываюсь, чтобы спасти хотя бы часть записей. Листки вновь будто бы прилипли к мрамору. Пол кажется влажным и липким, вроде застывшей массы, верхний слой которой вновь размяк.

С усилием отдирал от него листки бумаги. Мой взгляд прошелся по бронзовой плите. Она уже на своем месте. Мягкий свет хорошо освещает ее, можно даже прочитать имя умершей.

В тот момент почувствовал возбуждение. Я оказался один на один с загадкой, перед открытием, касающимся одной из самых таинственных сил — света. И был уверен, что столкнулся с новым видом излучения, проникающего в металл подобно рентгеновским лучам, и, в зависимости от угла обзора, делающего его невидимым для глаз. Когда смотрел с кровати, плиты будто бы не было на месте.

Сел, но тут же поднялся. Наверное, я просмотрел момент, когда можно было увидеть исчезновение плиты.

Той ночью я спал недолго. Обдумывал всяческие методы изучения свойств света, чтобы лучшие применить при первой же оказии. Перед рассветом, когда необычное свечение стало исчезать, немного подремал.

Появились праздношатающиеся. Стоят перед входом в гробницу и пытаются меня рассмотреть. О моем деле писали разные газеты. Парижанам непросто представить, что кто-то согласился на столь длительную добровольную изоляцию. Некоторые насмехаются надо мной, стоя в лучах солнца и бормоча что-то. Другие сочувственно кивают головами.

О, если бы вы знали, что вообще не испытываю мук по причине, которой парижане бояться больше смерти — мне не скучно. Если бы знали, сколько мне всего нужно обдумать.