Остановимся лишь на некоторых вещах.

С одной стороны, Гегель действительно приходит на помощь Кузену, потому что указывает на широкую огласку события и отклики на него: с этим задержанным нельзя обращаться как с простым берлинским студентом, до которого никому нет дела, ибо общественное мнение разбужено. С другой стороны, Гегель не забывает о себе. Он знает, что так или иначе окажется замешанным в дело, его имя будет упоминаться в ходе допросов разными свидетелями. Он рискует быть выставленным в качестве «сообщника». Лучше сбить ищеек со следа, изобразить все так, будто ему нечего скрывать от властей, и что единственное его желание — помочь им избежать ложных шагов.

Расписывая научную деятельность и заслуги Кузена как ученого, его исключительно университетское призвание, Гегель подчеркивает значимость своих собственных заслуг и дает понять, что только ими и ограничены его связи с Францией. Тактика! Ибо теперь хорошо известно, благодаря не подлежащим сомнению публичным заявлениям, сделанным много позже Кузеном, что основой их согласия и взаимного доверия была, по существу, общность политических взглядов[381].

Почему прусские власти так преследовали Кузена? Какое им было до него дело? Какой смысл опасаться непредсказуемых политических выходок маленького профессора, к тому же отставного, да еще в Саксонии? А уж после ареста еще менее того. Почему же они так стремились его схватить? Не лучше ли было бы попросту выдворить его? Тайные мотивы этой истории не очень ясны. Можно предположить, что в Кузене надеялись обрести животрепещущее доказательство деятельности немецких революционеров. Возможно, существовали замыслы обнаружения некоего международного заговора и предполагалось публично разоблачить предателей. Но для этого требовалось, чтобы Кузен был неловок и позволил себя обмануть. Письмо Гегеля в любом случае способствовало дискредитации такого рода намерений, но вовсе не успокоению упомянутых немецких демократов и либералов.

Был ли Кузен невиновен?

Очевидно, что, на взгляд прусских властей, нет, ведь он был либералом, карбонарием, о чем было хорошо известно, ибо как раз такой политической ориентации он и был обязан своей популярностью во Франции. Но прусским полиции и юстиции хотелось бы, помимо недопустимых взглядов, отыскать следы деяний, объективных фактов и, прежде всего, доказательства связей с немецкими оппозиционерами.

Напротив, с исторической точки зрения Кузен, мелкий поборник свободы, был более чем невиновен: сажая его в тюрьму, полицейские оказали ему большую честь, нежели он заслуживал. Его удалось запугать и уже несколько «раскаявшийся», когда его задерживают в Берлине, Кузен становится, после своего возвращения во Францию, все умереннее, и вскоре в политическом плане сделается стойким консерватором. За эволюцией политических взглядов последует перемена философской позиции: его приверженность к тому, что он считал гегельянством, уступит место более понятному приобщению к идеям Шеллинга.

В 1824 г. нет полной уверенности в том, что Кузен не виноват в том, в чем его обвиняют. Разнообразные свидетельские показания уличают обвиняемого: записка Франше — Деспере, общественная деятельность во Франции, утверждения Витт — Деринга, участвовавшего лично в собраниях немецких и французских оппозиционеров в 1820 г. в Париже: среди прочих Кузена, Снелля, Лишинга, Фоллена.

Что говорилось на этих сборищах, о чем на них договаривались? Прусская полиция держалась версии, которую старался ей внушить Витт — Деринг, решительно перешедший на другую сторону баррикад, хотя все еще подозреваемый в некоторой симпатии к своим прежним друзьям — либералам. Кузену пришлось сознаться в участии в собраниях. И очевидно, что прусским полицейским было небезынтересно, при чьем содействии, на какие средства созывалось столь удивительное собрание, и какую цель оно перед собой ставило? Вот и нам тоже интересно знать, почему Фоллен и Снелль встречались именно с Виктором Кузеном, когда прибыли в Париж, преследуя достижение своих на редкость неопределенных революционных целей вселенского масштаба? Только потому, что он был университетским преподавателем, как и они? Разве этого достаточно?

Исходя из того, что известно об участниках, можно предположить, что дальше болтовни и донкихотских прожектов дело не шло. Но кто знает? Эти немцы, уж если они брались за политику, то действовали самым решительным образом, без оглядки, отчаянно. Карл Занд, убийца Коцебу, был близким другом Фоллена.

Да и Витт — Деринг, этот авантюрист, каких мало, имевший за спиной долгий опыт участия в радикальной Burschenschaft (в «Воспоминаниях» он утверждает, что признался в авторстве революционных стихов, написанных Фолленом, дабы отвести от него обвинение), историю со вступлением в Итальянское общество карбонариев, которых он предал, некогда он даже вел переговоры с графом Бубна, командовавшим силами в Северной Италии, с целью объединения европейских либералов.

В 1824 г. ему уже никто не доверял, но, даже будучи совершенно дискредитированным, он смог оказать большие услуги органам полиции и юстиции разных стран, благодаря массе сведений, накопленных за годы скитаний.

Поразительная вещь, но ведь Гегель, бывший в курсе истории с Кузеном, неизбежно должен был слышать разговоры, касающиеся этого сомнительного, но по — своему выдающегося персонажа, возможно, он даже с ним встречался в ту пору в ходе следствия и переговоров.

Что касается Фоллена и Снелля, то это были не просто члены Burschenschaft или обычные оппозиционеры. Они руководили организацией, а точнее, ее наиболее радикальным ответвлением.

Внутри Burschenschaft имелось несколько направлений. Самое крайнее, склонявшееся к республиканской идеологии, было представлено Союзом буршей Гиссена, основанным в июне 1815 г. как раз братьями Фоллен, Карлом и Адольфом. Члены союза назывались «Гиссенскими неграми» или «Бескомпромиссными» (die Unbedingten). Они мечтали о великой немецкой республике, в которой все граждане пользовались бы равными правами, а равно считали, что свергнуть тиранию можно только насильственно.

Адольф Фоллен опубликовал в 1819 г. книгу стихов: «Вольные и звонкие голоса юных», в которой среди прочих дерзновенных призывов можно прочитать: «Братья в шелках и золоте, братья в крестьянских рубахах, протяните друг другу руки! Несчастья Германии и Божия воля вас призывают всех. Убейте ваших палачей, спасите страну!»^[382]

«Убейте ваших палачей!». Было от чего содрогнуться прусским аристократам. Если у прусской полиции имелось хоть малейшее подозрение в отношении Гегеля, малейшее беспокойство, если она провела самое поверхностное расследование — а как она могла его не провести? — она должна была обнаружить среди прочих не внушающих доверия имен имя Вессельхёфта.

Среди встревоженных арестом Кузена немецких руководителей Burschenschaft, кроме Фоллена и Снелля был еще и Роберт Вессельхёфт.

В самом ли деле, как утверждает Хоффмейстер, сразу после ареста Кузена Фоллен и Вессельхёфт сбежали в Америку, а Снелль в — Швейцарию, разлетевшись как стая воробьев от ружейного выстрела? Может быть, эти выдающиеся Burschenschaftler’bi заранее подыскали для себя укромные норки? Во всяком случае очень похоже на то, что, задерживая Кузена, считавшегося их сообщником, прусские власти прежде всего хотели схватить именно этих людей. И в самом деле Швейцарии предъявили требование экстрадиции Фоллена и Снелля. Но, с одной стороны, швейцарцы отказались удовлетворить требование, с другой — обвиняемые, и в частности Вессельхёфт, решили иначе.

Очевидно, что поведение Burschenschaftler’ы негативно влияло на положение Кузена, свидетельствуя наличие компрометирующих и опасных связей между французами и немцами. Возможно, дело Кузена было не единственной причиной эмиграции Burschenschaftler’ы, но все же оно, если принять во внимание ход событий, сильно подталкивало их к тому, чтобы этот шаг сделать.