– Ты не худая. Не видела ты худых, а мне довелось в войну повидать ленинградцев из блокадного города. Ты, я же сказала, изящна. Братец, может быть, найдет тебе какую-нибудь работёнку в конторе, для твоей натуры пригодную. Иди уж, а то я с тобой на выдачу белья опоздаю. – Тетя Нина хлопнула меня по плечу чисто по-мужски, ругнулась беззлобно и ушла.

Я осталась стоять на тротуаре с чемоданом в руке и открытым ртом. Это какую же пригодную для моей натуры работёнку найдет мне брат проводницы? Ветер набирал силу. И пошла по улице Гончарной, слегка наклонившись вперед и бормоча под нос: – Все равно я буду жить и учиться в этом городе. И ты, ветер, не мешай мне.

Потом в голову полезли какие-то совсем сумасшедшие слова:

Так и дошла, сопротивляясь ветру и твердя слова, до входа в Московский вокзал. Часы на стене показывали московское время – семь часов тридцать три минуты.

Тётя Нина женщина добрая, но очень нехозяйственная. Сама не поела и мне не предложила ничего кроме чая. В подвале полумрак. Дядька в окошке камеры хранения, наверное, вчера сильно пил и закусывал луком. Вонь страшная.

– У тебя поезд когда отходит? – дыхнул мне в лицо.

– Вечером, – вру я.

– Врешь, девка. Меня не проведешь. Я пятнадцать лет цириком служил в Крестах. У меня глаз наметан.

Кто такой цирик и какие такие Кресты, я не знала, но мне стало страшно.

– Нет у меня билета. Пока. Но я обязательно уеду, – опять лгу я.

– Шагай. Тебя как раз у Катьки ждут.

Опять загадка. Какая Катька и кто меня у неё ждет? Скоро я узнаю, что Катька – это памятник Екатерине Великой и что там по вечерам толпятся проститутки.

Я уже знаю, что Невский проспект – главная улица Ленинграда и что пролегает он от Адмиралтейства до этой самой площади Восстания, что на нем главные универмаги: Гостиный Двор, ДЛТ и Пассаж. Сколько времени я потеряла, толкаясь в них в то время, когда нужно было бы готовиться к экзаменам. Чего скрывать, это в Пассаже я купила с рук дикую редкость, колготки, и чуть не попала в милицию.

Знаю, как он назывался изначально – Большая першпективная дорога, и по ней возили грузы для Адмиралтейства.

Вот и дом, что назвала мне тётя Нина. Никакой вывески не вижу. Она назвала номер треста, но я его позабыла. Кручусь вокруг, мешаю прохожим. А ветер всё дует и дует. А живот скоро взорвется, все бурчит и бурчит. Плюнула я на всё и пошла искать, где бы можно было покушать дешево. Денег совсем мало осталось. Тетининины тридцать рублей я не трону. Это мой неприкосновенный запас.

Иду, иду, народ спешит по своим делам. Прохожих становится все меньше. Люди уже вовсю трудятся над выполнением планов партии и правительства. Были у нас пятилетки, стали семилетки. Один черт вкалывать надо. Мой папа говорил: не прольешь пота – не получишь краюху хлеба. Он льет свой пот в порту. И за свой пот имеет не только краюху хлеба. Несмотря на сильный ветер, мой нос чует аппетитный запах. Так пахло у нас, когда мама начинала заправлять пироги. Так и есть! Написано «Пирожковая», а выше название: «Минутка».

На семьдесят копеек я наелась от пуза. До вечера хватит, а там погляжу, что мне бог пошлет.

Опять народу полно. Сбежали, наверное, с работы и теперь шастают по магазинам. У людей денег прорва. Папа как-то сказал маме: «Деньги портят человека, но без них он становится зверем. За копейку может убить».

Мой папа очень умный. Зря, что ли, он в Мариуполе числится лучшим политинформатором в Доме политпросвещения.

Мамочка моя родная! Время-то уже – около десяти.

– Дядечка, – остановила прохожего.

– Тоже мне нашлась племянница. Чего надо? – Фу, как грубо! А говорят, все ленинградцы – интеллигентные люди.

– Гражданин, не подскажете ли вы мне, где находится строительный трест.

– Откуда приехала? – Опять вопрос. Он что, еврей? Отвечает вопросом на вопрос.

– Из Жданова. – Чего мне скрывать?

– Землячка нашего Жданова? Пошли, я туда же иду. – Не спросишь же, кто такой этот Жданов. Пропустила урок по истории – теперь молчи. Пошла без слов.

Номер треста двадцатый, и располагается он в старинном здании рядом с какой-то церковью.

– Меня Иваном Петровичем зовут. – Жмет мне руку, а я немею: это же брат тети Нины. – Тебе к кому в тресте?

– К Вам. – О записке я позабыла. Так этот мужчина на меня подействовал.

– Если ко мне, пошли тогда в мой кабинет, – спокоен этот братец Иван.

То, куда он привел меня, назвать кабинетом трудно. Скорее, это будуар.

– Садись, – двинул ко мне стул с высокой спинкой. – Рассказывай, кто ты и чего тебе надо от меня. Но сначала скажи, кто тебя ко мне послал. – Не дождался ответа: – Сам знаю.

Я молчу: мне интересно, кого он назовет.

– Наш Ромуальд Карлович падок на смазливых девчонок. Ты кем при нем была? Просто подружкой? Или бери выше – любовницей?

– Не знаю я никого вашего этого, – я запнулась.

– Не знаешь? – протянул брат Иван. – Ну-ка, встань.

Я встала, готовая уйти.

– Да, ты его не потянешь. Больно тоща ты. В нем весу сто килограммов.

– Сестра Ваша меня к Вам послала. Сказала, что вы меня на работу устроите.

– Нина, что ли?

– А у Вас сестер много?

– Три, а что? Но те, другие, дома живут. Это мы с Ниной непоседы.

Без стука вошла женщина:

– Иван Петрович, совещание отменить?

– Чего орешь? – Женщина даже не повысила голоса. – В одиннадцать тридцать приглашай.

Женщина вышла. Привыкла, что ли, что к ней так относятся.

– Распустился народ. Входит без стука. А может быть, я с тобой тут любовью занимаюсь. – Смеется он приятно. – На площадку тебя послать – все равно, что смертный приговор подписать. В контору определю, – глянул очень строго на меня. – Но чуть позже. Сейчас у нас сокращение аппарата. Вот и совещание по этому вопросу провожу. Хочешь, останься. Послушаешь. Так сказать, напитаешься нашей атмосферой. – И опять смеется.

– Атмосферой сыт не будешь. А что мне пока кушать?

– Не проблема. У меня трое детей. Где трое, там и четверо. Прокормлю.

Ветер все дул и дул. Срывая с крыш листы кровли, ломая ветви деревьев, заставляя людей укутываться. Но мне он был уже не страшен. Брат Иван вселил в меня какую-то неведомую силу.

Теперь мне всё нипочем. За спиной такого мужчины мне ничего не страшно.

Но когда я услышала, как Иван Петрович ведет совещание, я окончательно и бесповоротно влюбилась в него. Ну и что, что мне семнадцать, а ему… Какая разница, сколько ему лет.

Слышу, как вы за спиной шипите: «Он женат, у него трое детей». Ну и что? Я влюбилась – и точка!

– Так что, товарищи, – закончил совещание Иван Петрович, – как сказал Никита Сергеевич Хрущев, задачи определены – за работу, товарищи.

И ещё он говорил о том, что в год столетия Владимира Ильича Ленина надо усилить внимание к трудовой дисциплине. Я не могла уразуметь, отчего это надо соблюдать дисциплину в год, когда вождю пролетариата исполнилось бы сто лет. А в другие года – нет?

Я сидела в углу и таращила глаза на него, моего рыцаря. Вот он, настоящий мужчина. Сильный, уверенный в себе. Как же я хочу, чтобы он обратил на меня внимание. Он же ни разу не взглянул на меня.

Народ, шумно двигая стульями, начал выходить. В кабинете мгла от табачного дыма. Глаза ест.

– Что, подруга, – наконец-то Иван Петрович обратил на меня внимание, – понравилось?

– Какой Вы сердитый.