– Ну и как, стоит это сотни баков?

– Дай подумать, – сказал Мазур, по-хозяйски распуская руки. – Пожалуй что, это стоит ста пятидесяти.

За что он тут же получил легонькую затрещину, каковую перенес стоически, лишь ухмыльнулся в потолок. Спросил, кивнув на портрет:

– Что это за павлин?

– Кто его знает, – пожала плечами Энджел. – Я сняла домик со всей нехитрой обстановкой, он тут так и висел… И что, это все, на что способны изголодавшие в джунглях австралийцы?

– Позволь чуток передохнуть, – сказал Мазур. – Чересчур уж скорый переход от бродяжничания к подобию семейного уюта…

В голове у него щелкал невидимый миру компьютер, обязанный сейчас пренебрегать всем на свете, даже обнаженной красоткой в непосредственной близости. Бывают моменты, когда человек вроде него просто обязан маяться самой натуральной паранойей, сиречь манией недоверия и подозрительности. Он вновь и вновь быстренько прокручивал в памяти их знакомство, ход дальнейших событий, предложение поработать импозантной вывеской.

И пока что не находил подвоха. Это, разумеется, вовсе не означало, что подвоха не было – просто пока что Мазур его не усматривал. Не просекал, в чем тут может таиться подвох. С этой парочкой судьба свела его самым случайным образом, сам дьявол не мог предугадать, что Мазур нагрянет на товарняке в этот именно городок, кинется по этой именно улице. Таких подстав просто не бывает. Все пока что выглядит вполне естественно: события, мотивировки, подоплека…

И все равно казалось, что от рюкзака под кроватью пышет жаром, столь нестерпимым, что лежащая в его объятиях девушка просто обязана его ощутить…

Таинственный партизанский посланец заявился часа в два пополудни – когда Мазур давным-давно был проинструктирован должным образом, и они втроем отрепетировали предстоящее интервью три раза. А впрочем, в посланце не оказалось ничего таинственного: попросту худощавый патлатый юноша в очках под Джона Леннона, отглаженных белых брюках и белоснежной рубашке навыпуск (под которой наметанный глаз Мазура сразу высмотрел заткнутый за пояс немаленький пистолет, либо девяносто вторую «Беретту», либо кольт или нечто аналогичное).

Гость держался самым естественным образом – не кидал по сторонам настороженные взгляды, не суетился, не бросался к окну осмотреть улицу орлиным взором на предмет возможной слежки. Одним словом, прилежный студентик из хорошей семьи – но Мазур, не раз сталкивавшийся со всевозможными инсургентами, революционерами и прочими идейными радикалами в разных уголках света, не особенно обольщался. Прекрасно знал, сколько кровушки способны нацедить при случае такие вот субтильные юные интеллигенты – бестрепетно и умело, во имя высоких идеалов (в данном конкретном случае помноженных еще на успешную и обширную торговлю кокаином).

Мазур старался соответствовать – в легком приличном костюме, белоснежной сорочке, при ярком галстуке и солидных очках с простыми стеклами в позолоченной оправе. Ни дать, ни взять преуспевающий адвокат, успешный репортер, а то и начинающий политик.

– Добрый день, сеньор стентон, – сказал юноша непринужденно. (Это Энджел придумала Мазуру довольно аристократическую для Штатов фамилию). Меня зовут санчес. Мы можем ехать, команданте вас ждет. Я искренне надеюсь на вашу порядочность, потому что любое другое поведение, как легко догадаться, чревато самыми печальными последствиями…

– Милый юноша, – сказал Мазур с аристократической укоризной. – Могу вас заверить, что я в жизни не состоял на службе в тайной полиции, а также во всевозможных разведках…

Что, между прочим, с формальной точки зрения было чистейшей правдой, поскольку он всю жизнь был классическим армеутом.

– Ну что вы, сеньор, – усмехнулся гость. – Я вас ни в чем подобном не подозреваю, просто таковы уж правила игры, которая должна быть честной… Пойдемте?

Они вчетвером разместились в зеленом джипе Энджел – Дик за рулем, санчес рядом с ним, а Мазур с девушкой на заднем сиденье, что твои голубки.

– Поезжайте прямо, старина, – небрежно распорядился санчес. – Я потом объясню, куда поворачивать…

Мазур отметил, что юнец, едва машина тронулась, мгновенно преобразился. Он не вертелся на широком мягком сиденье, не крутил головой по сторонам – но быстрые взгляды то в зеркальца, то по сторонам свидетельствовали, что сопляк не так прост, видывал виды и безусловно способен просечь любую слежку. Временами он кратко объяснял:

– На повороте – налево… до памятника – и направо…

Шло время. Мазур не знал города, но очень быстро убедился, что посланец команданте заставляет Дика изрядно попетлять, так что любой, даже самый искусный «хвост» рано или поздно попадется на глаза… сам он никакого «хвоста» пока что не видел – впрочем, он-то в этом не был спецом.

Мимолетно коснулся локтем своего верного пистоля, втайне от новых друзей запрятанного под элегантным легким пиджаком гораздо искуснее, чем это получалось у санчеса. И заветная сумка была при нем – выпросив у хозяйки аванс, Мазур купил ее в соседнем магазинчике и перегрузил туда немудреные пожитки, потому что побывавший в коровьем дерьме рюкзак выглядел очень уж предосудительно. Энджел с некоторым удивлением подняла брови, когда Мазур потащил сумку с собой в машину, но он непреклонно объяснил, что долгая жизнь бродяги-моряка приучила все свое носить с собой, особенно когда этого своего не особенно-то и много, потому что лишаться последнего обиднее даже, чем, скажем, терять один миллион из десяти. В общем, воры в их отсутствие могут залезть запросто. Она не стала спорить, так что все обошлось…

Прошло не менее получаса петляний, кружений, проезда по тем же улицам, что и давеча. В конце концов, очень похоже, разумная подозрительность санчеса улеглась, и он сказал уже чуточку другим тоном:

– Дружище, сворачивайте на авениду Сан-Хуан и прите по ней до конца…

Дик кивнул и притоптал педаль газа. Машина пронеслась по одной из самых длинных улиц Ла-Бьянки, мимо полицейского поста, не обратившего на них ровным счетом никакого внимания, выскочила на окраину, попетляла меж стареньких домишек и вовсе уж жалких лачуг, выехала за город и согласно ценным указаниям Санчеса помчалась по неширокой асфальтированной дороге. Деревьев вокруг становилось все больше – не настоящие джунгли, конечно, но места пошли насквозь необжитые…

Еще минут через двадцать быстрой езды Санчес выдал очередной ориентир, и джип свернул на узкую проселочную дорогу, представлявшую собой две глубоких колеи в красноватой сухой земле. Если бы не экзотические деревья и ненашенский цвет земли, как две капли воды походила бы на российскую глубинку…

Стежки, подобные этой, человека вроде него всегда раздражают до предела – поскольку на них проще простого устроить засаду. Будь ты хоть царь и бог спецназа, не убережешься: дорога узкая, а чащоба густая, даже зеленый сопляк сможет без особого труда выпустить пулеметную очередь, а то и снаряд из базуки – и раствориться невозбранно в дебрях, прежде чем его успеешь не то что положить, а хотя бы заметить. Остается надеяться, что партизанам и в самом деле необходимо, говоря американскими оборотами, паблисити. Мазур и без объяснений Энджел знал, что всевозможные партизаны обожают журналистов – но далеко не все, между нами, взять хотя бы Кампучию, долбанный кошмар…

Впереди совершенно неожиданно открылось обширное пространство – этакая проплешина диаметром с полкилометра. Посреди нее стоял двухэтажный домик, даже издали заметно, старинный и ветхий на вид, поблизости – два вовсе уж развалившихся сарая. На небольшом участке росли аккуратными рядами какие-то злаки. Мазур подумал, что он, человек сугубо городской, и на родине-то не смог бы отличить пшеницу от ячменя, а уж здесь-то…

Меж двух рядочков копался с чем-то вроде мотыги человек в большой соломенной шляпе и потертых портках, голый по пояс. На шум подъезжающей машины он не обратил ни малейшего внимания, словно был глух от рождения.