И была б то не жизнь, а сказка про Иванушку, женившегося на царевой дочке и отхватившего полцарства в придачу, – да вот, наверное, не случайно все сказки аккурат на счастливом аккорде пира на весь мир и заканчиваются, а про то, что дальше творится с Иванушками и царевнами, сказители предпочитают не распространяться. А дальше, прямо за сказкой, не извольте сомневаться, начиналась жизнь. Та самая жизнь, в которой семейные лодки бьются о быт, в которой проходит любовь и вянут розы.

Любовь Карташа к генеральской дочке увяла еще до свадьбы. Увы, сие бывает сплошь и рядом. Бурная страсть, которая, казалось бы, обязана перерасти в настоящую любовь куда-то уходит, как вода в песок, и на поверхности остается лишь равнодушие и скука. А поскольку корыстными побуждениями старший лейтенант одержим не был, то и решился во всем откровенно признаться девушке по имени Лара.

Если б он знал, чем все закончится, то, наверное, все-таки выбрал бы женитьбу на женщине, которую разлюбил, и жил бы с ней, как многие живут, – не в любви, но в совместном быту, изменяя и скандаля, и под конец, наверное, обычным житейским образом развелся бы. Но он предпочел честное признание, этот старлей. Ведь просто уйти, не сказавши куда и отчего, – не тот случай. Пришлось объясняться: мол, не хочу тебя обманывать и так далее.

А кончилось все пресквернейшим образом. Лара, Джульетта хренова, наглоталась таблеток, и если б не вовремя вернувшийся отец, то откачать девушку уже не сумели бы…

Генерал, ясное дело, тут же узнал все. Свой единственный разговор с отцом Лары, произошедший уже не на генеральской кухне, а в прихожей съемной квартиры Карташа, старший лейтенант помнил смутно. Он как бы отключился на то время, что бушевал генерал, понимая справедливость отцовского гнева и одновременно понимая всю бессмысленность сей милой беседы двух джентльменов. Удержалась в памяти лишь генеральская угроза: «Убил бы тебя, с-сучонка, но девчонку одну, без отца, оставлять не хочу. А для тебя же лучше будет, чтоб ты исчез с глаз моих. Сгною».

И ведь сгноил. Приказ о переводе старшего лейтенанта Карташа в Шантарскую область, в поселок Парма, для продолжения службы в исправительном учреждении номер *** появился незамедлительно.

Нет, можно было, конечно, подать в отставку, однако…

– Не вздумай, – остерег его Серега Красицкий, штабной адъютант. – Через два года твоему… хм, «тестю» проставляться по случаю выхода на пенсию. Его спровадят, не удержав ни на минуту, уж поверь мне, а на его место назначат Глушина, папаши твоего кореша… Пересидишь, похлопочем за тебя, и вернешься белым лебедем, да еще сразу в фавор попадешь – как неправедно угнетенный прежним начальством элемент…

Карташ обдумал все и пришел к выводу, что Красицкий прав. Незачем перечеркивать свои годы и начинать что-то сызнова. К тому же ему хотелось вернуться к претворению в жизнь своего замысла. К тому же два, ну пусть три года не видеть все эти московские рожи тоже не так уж плохо – будем считать все происходящее ссылкой, вроде как у Ленина.

Так в тридцать два года в звании старшего лейтенанта коренной москвич Алеша Карташ очутился за тридевять земель от столицы.

И пока даже не подозревал обо всех тех, с позволения сказать, приключениях, которые готовит ему Судьба. Извините за патетику.

26 июля 200* года, 11:32.

Когда он зашел во двор, Михал Сергеич поднял свою огромную голову и бросил на него тоскливый взгляд, из глотки вырвалось прерывистое поскуливание. Карташ присел на корточки перед конурой и потрепал Михал Сергеича по мохнатой холке. Михал Сергеич в ответ лишь горестно вздохнул и вновь опустил голову на лапы.

– Страдаешь, да? – негромко спросил Алексей. – Такова жизнь, старичок, случается, и нормальные люди помирают раньше срока. Тут уж ничего не попишешь…

Он поднялся в дом, постучал, подождал немного ответа и, не дождавшись, осторожно вошел. Как и полагается, все часы в доме стояли, зеркала были занавешены полотенцами. Двинулся в комнату. Никого. Негромко позвал:

– Надя…

На кухне что-то брякнуло, и в дверях показалась жена Егора Дорофеева. Пардон, уже вдова. Но, черт бы подрал, даже в такую минуту, даже в таком состоянии красивая была вдовушка, откуда-то явно из казачек: огромные черные глаза, плотное крепкое тело, грива черных волос, сейчас с трудом удерживаемая черной же косынкой.

– А, ты, – бесцветным голосом сказала она, вытирая руки о передник. – Проходи в комнату.

– Да я ненадолго, – сказал Карташ. – Ну… как ты?

Надя скривила губы в подобии улыбки.

– Как, как. А то ты не видишь. К похоронам готовлюсь… Егора… Егора туда, в морг ментовский, что ли, повезли, завтра, сказали, вернут. Для похорон. А я вот тут вот, по хозяйству…

Из кухни и впрямь тянуло ароматными запахами – хотя, признаться, и навевающими некоторую скорбь.

Поколебавшись, Алексей сделал шаг вперед, обнял ее за плечи и сказал:

– Крепись, Надюха…

Полную банальщину, в общем, сказал, аж самому противно стало. А Надя вдруг порывисто обхватила его за плечи, уткнулась носом в плечо. Карташ испугался было истерики, но она столь же неожиданно отстранилась, поправила платок. Сказала ровно:

– Проходи, проходи, нечего в дверях стоять. Есть хочешь?

– Только что.

– Тогда за упокой выпьем. Сейчас рюмки принесу.

Пока Надя собирала на стол, Карташ тихонько сидел за столом и бездумно разглядывал бесхитростные вырезки из различных журналов, украшающие стены вместо картин. Жалко было девчонку искренне – хотя и не пропадет вроде, баба-то сильная, да и у Егорки, как у всякого уважающего себя деревенского жителя, наверняка припрятано немало на черный день…

Нельзя сказать, что Алексей был другом их семьи – так, иногда наведывался по делишкам, с Дорофеевым пошушукаться да от службы отдохнуть. Надюха его встречала радушно и вроде бы даже была рада, что муженек сдружился с московским интеллигентом. Если откровенно, если положить руку на сердце, то порой забредали Карташу в голову адюльтерные мыслишки; уж больно соблазнительно выглядела юная жена пожилого охотника в сарафанчике чуть ниже колен, но он гнал их от себя нещадно, ибо верно сказано: не балуй, где работаешь.

Родом Надя была из какого-то райцентра под Байкальском, и если б кто сообщил восемь лет назад дочери тамошней сельской учительницы, что жизнью ей предписано навсегда осесть в Парме, она рассмеялась бы тому сказочнику в лицо. И тем не менее… Насколько знал Карташ, подружка из Байкальска, нынче уже позабытая, как-то уговорила Надю поехать вместе с ней на свиданку в здешнюю зону – то ли жених подружкин здесь чалился, то ли просто приятель, не суть. Типа, одной страшно, а вместе будет веселей. Поехали, на свою голову. Свиданку вроде бы так и не дали, зато Надька, школу едва закончившая, повстречала в Парме Егора Дорофеева – и все. Любовь с первого взгляда и до самого гроба. На фиг институты, мама-училка и выгодные партии в городе. Целый год никто в Парме не верил, что это у них надолго, хотя необсуждаемый, казалось бы, вопрос о том, что заезжая молодка из «ентелигентов» не пара потомственному охотнику, обсуждался до хрипоты во всех избах. Не верил никто и на второй год. И даже на третий. А влюбленным на всех было начхать с высоты птичьего полета. Вот ведь как бывает. Алексей вздохнул. Чудны дела твои, господи…

Надя расставила рюмки на столе, села рядом, разлила водку. Выпили не чокаясь. Помолчали.

– Кто его, ты не знаешь? – наконец спросила она.

Собственно, за ответом именно на этот вопрос Алексей и пришел в сей дом мертвеца – как бы грубо это ни звучало, но ради выражения соболезнований, пусть и трижды искренних, он бы не стал подменяться на службе и сюда бы не поперся через всю Парму: успеется еще. Да и не любил он, признаться, подобных скорбных ритуалов. Тем более, как ни крути, а к смерти Дорофеева он причастен…

Он покачал головой и взял ее руку в свою, сжал дружески.