– Закрой глаза.

Она послушалась, позволила ему вести, они кружились, кружились, и это было почти счастье. Дюжина пар, накинув пальто, присоединилась к ним на импровизированной танцплощадке, Морис тянул за руку упирающуюся Кристину, она не хотела идти, он настаивал:

– Ну же, давай, это важно.

Они стояли лицом к лицу в кругу танцующих, а потом Морис вдруг упал на колени, раскинул руки и произнес торжественным тоном:

– Дорогая Кристина, я имею честь просить твоей руки.

Она не сразу поняла смысл сказанного, потом губы у нее задрожали, Морис нервным жестом вытащил из кармана красную коробочку, открыл ее и протянул Кристине:

– Это тебе, любимая. Бриллиант в честь помолвки.

– Ты рехнулся!

Она отшвырнула коробочку тыльной стороной ладони, кольцо вылетело, сделало мертвую петлю и приземлилось среди леса ног оторопевших зрителей. Кристина вернулась в зал. Морис хотел было догнать ее, но передумал, сгруппировался, как регбист-полузащитник, и кинулся на поиски отвергнутого сокровища. На его счастье, среди присутствующих нашлась честная алжирская девица, она подняла кольцо, протянула его на ладони Морису, а когда тот хотел забрать его, сжала кулачок и шепнула проникновенным тоном:

– Я выйду за вас хоть сейчас…

«Еще одна умалишотка!» – подумал Морис, отогнул девичьи пальчики, взял кольцо и стал проталкиваться в ресторан, крича: «Кристина! Кристина!»

Она исчезла в толпе, Морис зашатался, как нокаутированный боксер, и вдруг заплакал, не стыдясь слез. Он вернулся за стол и начал пить, бокал за бокалом, не переставая всхлипывать. Мате дал ему закурить, обнял за плечи и принялся утешать:

– Кристина потрясающая девка. Не обижайся на нее.

К счастью, Морис сделал свое неожиданное предложение до боя часов. Суеверный Алжир считал несчастливым год 1938-й, у 1939-го были все шансы оказаться другим. Начался оглушительный обратный отсчет, слово «ноль» было встречено восторженными криками «ура!».

На взгляд Йозефа, в этих возгласах было нечто истерическое (вполне, впрочем, привычное для этой жаркой страны).

За столом Мате царило совсем другое настроение, никто не обнимался и не целовался.

– Год будет поганый, – сказал, как припечатал, Мате. – Лучше бы она приняла предложение.

Мужчины сочли поступок Мориса идиотским. Разве можно так рисковать?! Нужно было делать предложение наедине. Мы хитрее этого парижанина (ничего не покупаем без согласия родителей). А вот в глазах женской половины общества акции Мориса резко взлетели. Оказывается, за внешностью предприимчивого дельца скрывался романтик. В наши дни романтиков почти не осталось. Тридцать свидетелей этой сцены и еще несколько тысяч, которым ее пересказали, не один день задавались вопросом: «Кристина отказала Морису потому, что не любит его, или потому, что любит другого?» большинство склонялось к последней гипотезе. Кристина не так глупа, чтобы ломаться «из принципа», значит есть другой мужчина.

Иного не дано.

По общему мнению, этим «другим» мог быть только Мате. Нелли и другие актрисы закатывали глаза и клялись всеми святыми, что это коллективное заблуждение, но никто им не верил.

В ханжеском Алжире брак был понятием экстатическим, и немногие отважные кумушки, осмелившиеся задать вопрос самой Кристине, пришли в ужас от ее ответа. Оказалось, она ненавидит торжественные обеты, а слова «в горе и в радости» вообще действуют на нее как красная тряпка на быка.

– Вас разлучит не смерть, – пообещала она самой настойчивой из надоед. – Он сбежит от твоей глупости. Я никогда не выйду замуж! Пора положить конец порабощению женщин!

– А если забеременеешь? – не отставала собеседница.

– У меня никогда не будет детей! Нас брюхатят, чтобы лишить остатков самостоятельности. Я не какая-то там горничная – хочет малыша, пусть сам его и «высиживает»!

Даже если бы Кристина плюнула на распятие, она и тогда нажила бы меньше врагов. Никто не ведет бесед с разъяренным быком. Матадор уворачивается или убивает его. Все осуждали Кристину и жалели беднягу Мориса – он вытащил несчастливую карту.

Неразрешимые жизненные проблемы можно разложить по двум сундукам. Некоторые задвигаешь в темный угол, забываешь о них, и они перестают беспокоить (как зажившие нарывы), другие застревают в вас, как рыболовные крючки, и вы, сами того не замечая, истекаете кровью и привыкаете жить со страданием.

Утром первого января – было дождливое воскресенье – Йозеф позвонил в дверь квартиры Мориса, тот не отозвался, Йозеф позвонил еще раз – они должны были ужинать с Нелли и Кристиной. Дверь распахнулась: на пороге стоял Морис в полосатой пижаме. Выглядел он как человек, не спавший всю ночь. Йозеф с трудом уговорил приятеля одеться. Морис заявлял, что не голоден, что хочет остаться один, что ненавидит 1 января. Они опоздали, потому что искали розовые гладиолусы, – женщины обожают нелепые цветы!

Нелли и Кристина пришли в восторг, заохали, достаточно большой вазы у них не нашлось, и букет оставили в раковине. В духовке жарилась курица. День обещал быть счастливым. Девушки подали аперитив с оливками, миндалем и канапе с сыром. Они пожелали друг другу здоровья, чокнулись и выпили – все, кроме Мориса. Он встал и поднял бокал, давая понять, что хочет произнести тост.

– Кристина, любимая, прости за вчерашний вечер. Бог с ней, с женитьбой, формальностями и прочей ерундой. Мы обойдемся без них. Если хочешь жить вместе, нужно уважать друг друга, так?

Морис выпил залпом. За столом было так тихо, что остальные услышали, как он причмокнул, облизнув сладкие губы.

– К чему ты ведешь? – спросила Кристина.

– Я подумал, что ты могла бы переехать ко мне. Места хватит.

– Останемся независимыми. Мы можем быть вместе, живя отдельно друг от друга, и видеться, когда захотим. Я против каждодневной рутины, не хочу спрашивать: «Ну, как прошел день?» – и слышать в ответ: «Как обычно». Тебе не кажется, что так будет лучше для нас обоих?

Морис сел и больше не промолвил ни слова, даже не похвалил курицу. А девушки в кои веки постарались…

– Потрясающе вкусно! – решил подольститься Йозеф. – Правда, Морис?

– Угу…

Ни Морис, ни Кристина больше никогда не вспоминали о неудавшемся предложении. Жизнь продолжалась, но в сердце Мориса осталась заноза.

Сержан терпеть не мог, когда его телефонным звонком вызывали к генерал-губернатору. Ничего хорошего это не сулило. В одном из городов на равнине Митиджа люди мерли как мухи, дети слепли от укусов насекомых, странная, пришедшая с гор эпидемия губила скот, виноградники загнивали по непонятным причинам, неизвестный науке червь внедрялся под кожу, и еще сотни других ужасных бедствий поражали этот край. Генерал-губернатору оставалось одно – звать на помощь Сержана. Он не мог выделить дополнительных ассигнований, выбить новые ставки – о да, я обращусь к Парижу, но в сложившейся ситуации, сами понимаете… Сержан раздраженно шипел: он уже в прошлый раз клялся, что делает это в последний раз, что его врачи перегружены работой и не могут прерывать свои исследования.

– Мне очень жаль, господин губернатор, но я вынужден отказаться.

– Подумайте о Франции, Сержан, о нашей цивилизаторской миссии. Снабжение армии продовольствием под угрозой. Вы мобилизованы!

– В последний раз.

Когда мадам Арман распахивала двери лабораторий и произносила сакраментальное: «Совещание через четверть часа!» – самые предусмотрительные являлись с кипой отчетов о проделанной работе и ходе опытов, надеясь защититься этим «зонтиком» от ливня. Старожилы заявляли, что жены потребуют развода, если они будут работать еще больше за ту же зарплату (в этом году ее еще не повышали), что им не хватает денег даже на то, чтобы отоваривать продуктовые карточки. Врачи заключили молчаливый договор и были твердо намерены не идти ни на какие уступки: все понимали, что поставлено на карту, но не хотели оказаться на грани нервного срыва.