В 1 час сегодня приехал Владимир Александрович с Марьей Павловной. Был более чем мил и совершенно запросто разговаривал с нами… Государь возмужал очень, очень ласков и приветлив. Государыня немного пополнела с прошлого года.
Мою картину Государь очень хвалил, подробности слышал Киселев, который в это время стоял около него. Но после Государя он уехал, и я его еще не видел, так как должен был заехать в Правление. Завтра открывается выставка для публики. Крепко, раскрепко целую тебя, дорогулька, целую и очень хочу скорее тебя увидеть».
Получается, что после восьми лет «в деле» Илья Семенович находит время писать картины и выставляется: его работы, хотя и не каждый год, но появляются на Передвижных. «Затихая» как художник, он стремительно продвигается по общественной линии. Став членом ТПХВ, он всего через четыре года избирается в Правление, где проявляет невероятную активность. Однако остроуховские идеи переустройства умирающего объединения отклика у «стариков» не находят, а лавирование между ветеранами и «молодежной секцией» только вызывает раздражение тех и других. С большинством «молодых» отношения уже испорчены в 1891 году. Конфликт этот в подробностях описала М. В. Астафьева [150], реконструировавшая последнюю «битву старого и нового» в рядах Товарищества. Скандал разгорелся из-за принятого в 1890 году нового устава ТПХВ, точнее, из-за решения создать при Товариществе Совет, в который могли избираться только члены-учредители. Последние и получали исключительное право предлагать кандидатов в члены Товарищества.
Между членом ТПХВ и экспонентом — дистанция огромного размера: выставляться без жюри экспоненты права не имеют, а жюри часто несправедливо «бракует» работы, а теперь еще и прием для молодых будет блокирован. Находятся активисты, составляется петиция: подчиняться условной рутине не желаем, требуем выставить отвергнутые жюри картины в особой зале и прочее. То, что передвижники подобной смелостью со стороны московской молодежи страшно возмущены, неудивительно. А вот то, что Остроухов открестится от соратников-экспонентов, никто не предполагал. Елена Поленова так прямо и пишет подруге Маше Якунчиковой [151]: Илья Семенович за последнее время очень изменился.
Он и не мог не измениться. Теперь И. С. Остроухов не просто один из десятка экспонентов ТПХВ, а еще и зять Петра Петровича Боткина, потому-то многие вещи начинают видеться ему в несколько ином свете. Если бы Остроухов только отказался подписать петицию, но ведь он начинает настоящую кампанию против тринадцати подписантов. «После приезда Ярошенки Семеныч, который до тех пор был совершенно спокоен, вдруг проникся пылким чувством к передвижникам и на днях приехал объявить мне войну, — писала возбужденная Поленова, уверенная, что виной произошедшей перемены (еще недавно Семеныч «рвал и метал против товарищества») — влияние Ярошенко, «идейного вождя» и «совести» передвижников[152]. — Он виделся с Серовым… и так на него напал и отчитал его, что Серов будто бы готов отказаться от своей подписи… То у него выходило, что Серов не сочувствует нашей затее и готов будет подписать то контрпослание, которое Семеныч составит и пошлет в общее собрание для парализования нашей, то напротив…» Елена Дмитриевна, с такой нежностью всегда об Остроухове говорившая, не смогла сдержаться: «Перед передвижниками хочет, должно быть, выслужиться, в члены попасть не мытьем, так катаньем: очень он становится неприятен…»
После XIX Передвижной Остроухов прошел бы в члены Товарищества и без всякого «выслуживания», исключительно благодаря «Сиверко». Кроме него в числе десяти осчастливленных еще двое пейзажистов — Левитан и Степанов [153]. В юбилейной XX выставке Товарищества в 1892 году Остроухов не участвует (XVIII выставку молодожен Остроухов тоже манкировал), зато «бракует» работы покруче стариков передвижников. Особенно он накинулся на картину зачинщика недавней петиции Сергея Иванова и сделал все, чтобы жюри «Этап» не пропустило. «…Мясоедов, а главное, Семеныч приняли его картины за личное оскорбление, как осмеливается быть такая неприятная для знакомых Ильи Семеныча вещь на выставке, где будут стоять его произведения! Он составил целую партию даже молодых, которая его побаивается…» — описывает Поленов баталии вокруг ивановского полотна жене (сюжет картины был позаимствован Ивановым из арестантского быта [154]). Еще жестче о нашем герое написал пейзажист Сергей Виноградов автору возмутительного «Этапа»: «Особенно браковал Остроухов, ну да и Левитан. Когда Ваша картина была не принята, Поленов был возмущен и за глаза назвал Остроухова "сволочью"…»
До чего же происходившее в Товариществе напоминает обстановку в Союзе советских художников или в Ассоциации художников революционной России! Неудивительно, что АХРР стал правопреемником ТПХВ. В 1890-х Ярошенко доходит до того, что рассылает циркуляр: какие сюжеты следует писать членам Товарищества, указывая вдобавок желательную манеру исполнения (соцреализм рождался на отлично унавоженной идеологической почве). Остроухов своим поведением тоже напоминает функционера от искусства: все заискивают перед ним, прося повыгодней повесить картины. Сам он выставляется нерегулярно, зато неизменно назначается «распорядителем по устройству».
Отказаться от собственного творчества Остроухова заставляет отнюдь не финансовое благополучие, а Третьяковская галерея, занимающая с 1898 года почти все его время. Необходимость присутствовать в конторе тестя тем не менее с него не снимается.
Тесть Петр Петрович Боткин, названный Грабарем суровым, строгим и жестким, при наличии вышеперечисленных качеств человеком был явно незаурядным. Возглавив отцовское дело, он превратил его в процветающее Товарищество чайной торговли «П. Боткин и сыновья». Торговый дом имел даже свое представительство в Лондоне. Петр Петрович был не похож ни на старших братьев, ушедших в литературу, искусство и медицину, ни на младшего Дмитрия Петровича. Последний, хотя и руководил «конторой» из дома на Маросейке, но больше интересовался собирательством картин и деятельностью Московского общества любителей художеств, в котором председательствовал. Торговля и ведение переговоров с покупателями целиком лежали на родителе Надежды Петровны, безвылазно сидевшем в «амбаре» в Гостином дворе. За границу, как пишет современник, Петр Петрович выезжал редко, да и в обществе совсем не бывал.
У Петра Петровича и его жены Надежды Кондратьевны, урожденной Шапошниковой, было три дочери: Анна, Вера и Надежда. Анна вышла за купца Андреева, с которым вскоре развелась (страдая нервным расстройством, она большую часть жизни провела во французских клиниках). Вера в 1887 году стала женой Н. И. Гучкова, будущего московского городского головы и общественного деятеля, брата знаменитого политика А. И. Гучкова. Спустя два года Надежда вышла за Остроухова. Основой благосостояния Боткиных всегда оставалась торговля чаем — китайским, индийским, цейлонским (их чаеразвесочная фабрика функционировала в Москве с 1869 года), хотя в начале 80-х они серьезно занялись перспективным сахарным делом. На свекловичных плантациях в Курской губернии работали почти десять тысяч человек, а сахарный завод в имении «Таволжанка» в лучшие времена вырабатывал до 800 тысяч пудов сахара в год. В 1915 году, когда Петра Петровича уже не было в живых, завод продали за хорошие деньги: этим занимался Остроухов, входивший в совет директоров. «Мы продали Таволжанку. Это надо было сделать. И сделал это я. В хорошие и мощные руки — наследникам Ивана Николаевича Терещенко [155] и, слава Богу, за хорошие деньги… получаем наличными до 2155 рублей за пай с текущих дивидендов купоном, — сообщал Илья Семенович бывшему управляющему Александру Ивановичу Иосту, по совместительству мужу одной из сестер Щукиных. — Я долго и упорно мучился и возился с этим вопросом. Между нами, я плакал над ним. Но другого выхода не было… Нелегко вести такое дело при наличии двадцати пайщиков, смотрящих в большинстве на него как на доходное предприятие». (Подчеркнуто автором письма.) Имея богатую жену, паев в Товариществах П. Боткина и Ново-Таволжанского свеклосахарного завода И. С. Остроухов имел в сорок раз меньше, чем его супруга (как, впрочем, и его свояк Гучков).
