Я на мгновение пожалела, что пришла. Очень противная тетка. Баба. Не знаю, как с ней разговаривать.

– Я хочу… Вы ведь Александра?

– Шура, – величественно кивнула маленькая женщина. Баба. Тетка.

Темное лицо, задубевшее от пребывания на свежем воздухе наших полей с марта по ноябрь. Да и зимой, я думаю, у нее находится какая-то работа во дворе. Воды набрать, снег сгрести, белье развесить… Яркие, очень яркие глаза. Редкий цвет. Зеленый. Густой, с оттенком бирюзового. Правду говорят, что она старше Санька, что он жену бросил, уехал, а Александру эту привез? Может, спросить? Чтобы спеси поменьше у нее было.

– Ну? – подогнала меня Шура. Он посмотрела внимательно на меня, на Катьку и неожиданно мирно и просто добавила: – У меня времени мало, прополоть нужно, потом Саню кормить.

– Да понимаете, мне надо, чтобы кто-то полил цветы, пока нас не будет. Я хотела вас попросить.

– Цветы какие? В саду? Розы, что ли?

– Да нет, комнатные. Тридцать два горшка, я из Москвы на лето привезла.

– Давай, полью, – сразу согласилась Шура. – Скажи, во сколько зайти, я зайду, покажешь, что да как.

– Давай, – тоже сразу согласилась я, перейдя спокойно на «ты».

С некоторых пор мне стало легко переходить с людьми на «ты». Еще несколько лет назад, когда мы только сняли дачу и пошли первый раз покупать молоко и творог у живущего неподалеку фермера, я была по-столичному потрясена, когда фермер спросил меня, нимало не смущаясь:

– Тебе сколько творогу?

Я даже подумала, что он спрашивает это у стоящей рядом Катьки, полагая, что она пришла сама по себе.

– Бери больше, девчонке запеканку сделаешь, – развеял мои сомнения фермер. – Хороший сегодня творог. Траву сейчас такую коровы едят, очень сладкое молоко. Тебе литр или два?

Я не смогла ему ответить так же. Но с тех пор прошло несколько лет, я изменилась. Мне стало просто и легко говорить человеку «ты». Я поняла, почему фермер всех людей зовет на «ты», хотят они того или нет, отвечают ему или продолжают «выкать».

Шура пришла в тот же вечер, внимательно и сосредоточенно оглядела все мои цветы, достала из кармана длинной темно-зеленой туники блокнотик и карандаш и сказала:

– Так, говори, что и как поливать. Кому больше, кому меньше. Цветы у тебя все капризные, небось!

– Да нет, я капризных не держу. Декабриста вообще можно пореже поливать…

– Да, шлёнбергу заливать нельзя, – спокойно кивнула Шура.

Она оказалась заядлой цветочницей, почище меня, знала латинские названия почти всех цветов, удивила меня своей грамотностью. Тут же попросила у меня отростки редкого цветка, который я по случаю купила в Икее, восхитилась орхидеями на фотографии – их я отвезла маме на постой. В общем, через час разговора я поняла, как же ошибочно может быть мнение о человеке издалека. Бойкая, смешливая Шура просто выглядит неприступной бабой. А так – она простая и вполне симпатичная, и при этом начитанная, образованная женщина. На руке кожаная фенечка, браслетик с костяным красным сердечком. Саня подарил…

– Я вообще-то зоотехник! – поспешила похвастаться она образованием. – Почти закончила институт когда-то, госы только не сдала. Ушла в декретный, родила, тут же вторым забеременела, так и бросила все… А! Уж как вышло. Но знаю много.

– Понятно, – вежливо кивнула я.

– Да. Осеменением быков я занималась. Работа, скажу тебе, не сахар. Но лучше, чем в земле копаться. Это я только тут, от нищеты нашей, огородами занялась…

– Да, кстати, об оплате, – спохватилась я. – Я за цветы хорошо заплачу, не переживай.

– Да я не переживаю! – засмеялась Шура, прикрыв загорелой рукой беззубый рот.

– Я Саше твоему всегда хорошо плачу.

– Ой, это я не знаю, разбирайтесь сами! – замахала она обеими руками. – Он сам по себе, это его деньги!

Шура хорошо ухаживала за моими цветами, даже по своей инициативе поливала немудреную клумбу, на которой мы, как и раньше, оставили самодельный автополив из обрезанных пластиковых бутылок. Сколько дождя нальет – столько и будет воды в бутылках. А тут Шура и полила, и траву вокруг дома покосила. Я заплатила ей, сколько смогла, сувенир из Прибалтики привезла – красивое янтарное ожерелье, – она была довольна.

– Девочку свою присылай, я кролей тут надумала разводить. Пусть покормит.

– Кролей?

– Ну да, кроликов. Ты только не говори ей, для чего. Скажи – просто развожу, чтобы нескучно было. Как зоопарк.

Шура покорила меня проницательностью и неожиданной чуткостью. Надо же, подумала о чужом ребенке, увидела, что Катька трепетная, расстроится, если узнает, что сторожа взялись разводить кроликов, потому как самим есть нечего, да и продать можно дачникам нежное свежее мясо. Шура выкормит, Саня забьет, освежует. Соседи съедят, детей побалуют. Что тут такого? Я очень городской человек, и мне знание цикла «бегает пушистый, трогательный – зарезали – содрали шкуру – порубили на части – я приготовила Катьке в сметане и доела все, что не доела Катька» действует на нервы. Я не хочу знать, что я – тупой, примитивный варвар, который ест все, что двигается и что хорошо переваривается моим варварским желудком. Предпочитаю забывать о середине цикла. Бегают беленькие, черненькие, пушистые, ушастые – одни, а тушим и жарим мы других, которые в магазине продаются. Мы котлеты и отбивные едим, а не беспомощных детенышей, у которых мясо нежнее и которые могу ткнуться влажным носом в руку, облизать ее, сказать «му-у», «бе-е», доверчиво посмотреть, повилять хвостиком – с кисточкой, или кудрявым, или маленьким смешным меховым шариком, у кого какой вырос на радость их маме…

Катька стала собирать траву на нашем луговом участке, Шура показывала ей, какую именно лучше искать. Катька кормила кроликов, взахлеб рассказывала мне о большом черном «папе», о смешных крольчатах, об их ревнивой маме, которая чуть не укусила Катьку. Шура угощала Катьку невкусными печеньями, которые та не ела, но приносила мне, прося не выбрасывать, а «сохранить на завтрак». Они говорили о чем-то интересном для Катьки – о том, как Шура раньше жила в поселке («не в деревне, мама!»), как работала на ферме, ухаживала за животными, какие свиньи и боровы, оказывается, умные, умнее коров и быков.

Как-то я пригласила Шуру на чай. Она пришла принаряженная, с букетом из укропа, петрушки, базилика, других огородных трав, с баночкой варенья… И пошло-поехало.

«Я дружу на даче со сторожами!» – слегка кокетничая, говорила я городским знакомым. Это экзотично. Это благородно. Это удобно – всегда есть люди, которые помогут со всем – Саша починит, Шура польет или уберет. Забыли выключить рубильник – придет Шура. Траву покосить – оба Саши в четыре руки покосят. Косилка у нас есть, но сломанная, поработают доисторической косой… Но за «удобно» я бы просто платила деньги. А я платила деньги и дружила.

Шура мне нравилась искренне. Да и муж ее, Саня, со временем стал все более и более симпатичен. Здоровый, почти лысый, стесняется своей блестящей лысины, ходит в клетчатой тирольской шляпке, которая делает его похожим на бедно одетого немца. Глаза голубые, сам рыжеватый – остатками волос, тоже смешливый, как Шура, голос высокий, ломкий, от этого все, что он говорит, звучит забавно и незло. Да он злых вещей и не говорит. Меня то на «ты», то на «вы» называет, получается то по-дружески, то уважительно.

Дальше – больше. Я стала подвозить Шуру до Москвы – у нее где-то в другом Подмосковье, с другой стороны необъятной столицы живет в каком-то старом общежитии дочь с семьей. Нездоровый внук, с задержкой развития, которого Шурочка трогательно называет «мальчик».

– Мальчику пойду горошка наберу, собираюсь завтра… Ты не едешь на станцию?

– Еду, конечно, Шура, мне как раз в магазин надо!

– Ты ж ездила вчера вроде? Или что забыла?

– Забыла, не важно. Отвезу тебя с удовольствием!

Наконец я пригласила ее к себе в гости, в городскую квартиру. Сильно не раздумывая. Не вспомнив о том, что Шурина дочка живет в плохих условиях. Что сама Шура все жалуется на то, что в их избе – в одной комнате с маленькой верандой – им с Саньком тесновато, особенно зимой, когда не разбежишься в разные стороны на участке.