Каждая психиатрическая больница специализированного типа с интенсивным наблюдением (а их в Голландии девять) проповедует свою систему лечения. Тон задает главный психиатр. В нашей больнице решено работать по так называемой методике конфронтации с преступлением. Ключевую роль в этом процессе играет жизнь отдельно взятого пациента во время совершения им правонарушения. Только после того как он проанализирует каждый аспект своей жизни на момент содеянного, его можно будет подвергнуть лечению.

Сначала мы, конечно, должны дать выход своим чувствам и поговорить о Метье.

– У Метье все в порядке. Она лежит в больнице в Бейфервяйке и, скорее всего, уже через несколько недель снова будет с нами, – успокаивает нас доктор-неумейка.

А потом чешет напролом:

– А как вы восприняли случившееся?

Недолго думая я принимаю решение просто-напросто его не слушать. Иногда я так поступаю. Посылаю всех к черту и начинаю напряженно глядеть в окно. Втягиваю голову в панцирь, как черепаха. Время от времени я осознанно страдаю некой формой социальной нарколепсии. Если ко мне обращаются, я отвечаю заученной фразой: «Да, я как раз об этом размышляю, да».

Через полчаса мы наконец приступаем к первому раунду. Как заправский ведущий телевикторины, доктор-неумейка фокусирует всеобщее внимание на Хакиме.

– Сегодня начнем с тебя, Хаким. Что тебя волнует?

Хаким – парень сообразительный. Сразу после окончания института (по специальности «маркетинг-менеджмент-коммуникация» или что-то в этом духе, только на английском, или это и так по-английски?) он повстречал любовь своей жизни. Массима Фортуна (ее действительно так звали), к сожалению, была не совсем обычной женщиной. Во-первых, она была транссексуальной исполнительницей (-лем) танца живота, а во-вторых, магистром вуду (или магисторшей – давайте уже покончим с этим).

Она подарила Хакиму особенное кольцо – оно-то его и сгубило. Кольцо (которое он еще ни разу не снимал и в данный момент прикрывает его правой рукой) позволяет ему наладить прямой контакт с божественным измерением Массимы Фортуны, если на то будет ее желание. Таким образом она посылает ему задания, с точки зрения нормального человека противоестественные и наказуемые. И тогда Хаким уже не просто Хаким, но заколдованный Хаким («Хаким-Сим-салабим» – зовем мы его для удобства и сразу узнаем, стоит нам с ним считаться во время ужина или нет).

Хаким-Сим-салабим то и дело получал указания попрать сексуальное достоинство девушек, в свою очередь поправших достоинство Массимы Фортуны. На божественном языке это называется «глаз за глаз, зуб за зуб» (да простит меня Гровер). На человеческом – «изнасилование и пять лет тюремного заключения с принудительным лечением в психиатрической больнице».

Хаким рассказывает, что уже два дня не может связаться с Массимой Фортуной. В последний раз они поссорились. По его вине, так как он долгое время хранил молчание.

– Почему? – доктор-неумейка стреляет наугад. – Может быть, потому, что ты с ней уже развязал? Она вообще тебя еще помнит? А сам ты еще помнишь, кто ты такой?

«Переходим к следующей теме», подсказывает Маттяйсу ван Ниукерку телесуфлер.

– Поразмышляй-ка об этом на досуге, завтра нам расскажешь.

Некоторое время все молчат (в ожидании аплодисментов) и вдруг:

– Я…точно…знаю…кто…я…такой! – голос Хакима меняется. Он говорит монотонно, чеканя каждое слово.

Доктор в панике смотрит в окно. На охранника.

– Я тебе…сейчас расскажу, кто я такой! Сидеть! Не двигаться, пока я говорю!

Доктор-неумейка машет охраннику.

– Я Хаким… сын Ра, и ты сейчас в этом убедишься! Ты почувствуешь, что случается с теми, кто надо мной насмехается! – Хаким-Сим-салабим поднимается с места и костяшками сжатых в кулаки пальцев принимается колотить по столу. Затем хватает кофейную чашку и швыряет ее в доктора. Мимо. Вслед за чашкой он сам устремляется к психиатру. В глазах огонь. Дженга!

Прибегают двое охранников и силой уволакивают Хакима-Сим-салабима в карцер. В воздухе еще ощущается паника, и я продолжаю пялиться в окно, на бесконечную восьмерку, которую мы с Гровером сегодня облагораживали. Внешней стороной ботинка доктор-неумейка сгребает осколки чашки в угол и усаживается на свое место. Как ни в чем не бывало. Что он пытается этим доказать?

Обычно во время групповых сеансов меня не трогают. Дело в том, что я не согласен с приписываемым мне преступлением. Поэтому терапия мне не помогает.

«Как можно обсуждать преступление, о котором ты якобы понятия не имеешь?» Так аргументирует это доктор-неумейка. Однако сегодня он припас для меня нечто новенькое. Мой выход.

Ему прекрасно известно, что я ничего не помню или не хочу помнить, но сейчас он предлагает мне «просто описать», кем я был три с половиной года назад.

– Ты же учился в академии художеств или что-то в этом роде? Или же тебе только очень хотелось там учиться, но у тебя ничего не вышло? Внеси-ка ясность в этот вопрос. Расскажи нам, чем ты занимался три с половиной года назад. Подробности можешь опустить, главное начни. И не торопись, времени у нас предостаточно.

На последней фразе мои кубики таки падают, но меня не так просто сломать. Уже нет. Я закрываю глаза, кладу голову на стол и концентрируюсь на следующей сигарете. Медленно активирую свой невидимый дефлекторный щит из вселенной «Звездный путь». У меня нет желания слушать. Нет желания вспоминать. Нет желания снова, неизвестно зачем, все потерять.

Мне нравится играть в «дженгу» с самим собой – по крайней мере, я могу выиграть. И мне нравится это чувство, когда все рушится к чертовой бабушке.

Позже, в половине десятого, лежа в своей односпальной бетонной кровати для пыток, я раздумываю над тем, что сказал доктор-неумейка. Иногда мне снятся дни из первой серии моей жизни. Я пытаюсь окликнуть отдельных персонажей этих снов, но они меня в упор не видят. В некоторых снах я разгуливаю с оружием размером с вертолетный пулемет. И палю из него по сторонам куда попало, но безрезультатно. Снаряды оставляют лишь булавочные уколы. Комариные укусы. И того меньше.

Иногда, когда я осторожно окунаюсь в прошлое, оно кажется мне призрачным. Как будто его и не было вовсе. И все же я скучаю почти по всему в моем старом воздушном замке.

Скучаю по друзьям. По кафешкам. По белому пиву. По симпатичным девушкам. На которых можно просто смотреть. А они в ответ смотрят на тебя. Скучаю по моему прежнему облику. По своей снисходительной гордости. По своему чванству. По шоколадной стружке, мобильнику, поздним утрам, каникулам, по своим бесцельным занятиям. По самовольно выбранной пустоте ничегонеделанья. По своему дому-барже. Я скучаю по своей жизни. И по своей ванной.

С каждым пробуждением я чувствовал себя опустошеннее, чем накануне, – как будто из меня выпускали воздух. Но, лежа в ванной и оставляя на поверхности воды лишь глаза, я не видел вокруг себя воздушных пузырей. Может, я сдувался через глазные отверстия.

Как-то в августе, в пятницу, больше трех лет назад, я припарковал свой помятый микроавтобус «мерседес» на улице Валериусстрат. Сигналил какой-то таксист. Я же стоял, склонившись над последним своим творением: собачкой, выполненной в манере Кита Харинга[5], с поднятыми кверху лапками и массивной пружиной на спине. Детская качалка в стиле неопоп.

Мамаша Винг хотела подарить своей дочурке какую-нибудь оригинальную игрушку в художественном исполнении.

«Нет проблем, вы заказываете – мы работаем» – таков был мой девиз. И за двадцать тысяч евро я быстренько сварганил эту собачонку. С ловкостью клоуна, скручивающего фигурки из воздушных шаров. Только мои фигурки были для богатеев.

Довольно тяжелые фигурки, надо заметить, потому что как раз в тот момент, когда я с предельной осторожностью засовывал эту штуковину в выкопанную мною ямку, я услышал за спиной:

– А почему у нее лапки кверху?