— Бог мой… — Песте побледнел, увидев в воде человека, — сверху, с башни сбросили. Кто это? Надо вытащить.
— Если он мертв — надо подняться наверх…
— С башни спуски на каждом этаже. Там и сейчас уже никого нет. Лучше помоги — я подтяну его к берегу, а ты подхвати с уступа, — и Чума, плававший как рыба, торопливо скинув дублет и рубаху, нырнул в воду.
Аурелиано Портофино злобно посмотрел на тело мужчины, спиной выступившее на поверхности рва, пытаясь понять, жив ли он, потом прошёл по двум коридорам до лестницы, спустился вниз и оказался на гранитном уступе, отделявшем воду от стены. Чума, отплевываясь, тянул тяжёлое тело к берегу. Портофино помог ему извлечь упавшего из воды, и едва увидел утопленника, отказался от намерения вызвать Бертацци. Никакая помощь была невозможна. Он подал руку дружку, Грациано вылез на берег, закованный гранитом, пригладил волосы, с которых стекала вода, и подошёл ближе. Искажённое лицо покойника не помешало Чуме узнать его. Он жестоко и грязно выругался, потом тяжело вздохнул.
Перед ними в струях стекавшей воды лежал постельничий герцога мессир Джезуальдо Белончини.
Несколько минут дружки смотрели друг на друга — молча и мрачно. Чума был до гневного сокрушения и досады огорчен смертью врага, при этом с удивлением поймал себя на том, что сожалеет о хрустящем хвостике сазана, который он не успел доесть, а мессир Портофино, злясь на новое убийство, сокрушался о бальзаме, оставшемся в рюмке, и, поняв по взглядам друг друга о мыслях каждого, оба помрачнели ещё больше и опустили глаза. Но, опустив глаза, снова увидели мокрый труп. Господи, как хотелось бы обоим вернуть те минуты незамутненной радости, что услаждали обоих всего четверть часа назад! Но, увы…
Были спешно отправлены челядинцы — за мессиром Тристано д'Альвеллой и управляющим Салингера-Торелли, и не успели они подойти — набежала толпа придворных, раздался женский визг, истошные крики, дурацкие возгласы и глупые вопросы. У Тристано д'Альвеллы от ярости потемнело в глазах, лицо побагровело. Он разогнал собравшихся, приказал своим людям оцепить уступ и никого не пропускать к трупу, велел медику Бениамино успокоить синьору Бьянку, бьющуюся в истерике, потом осмотреть тело, а сам вместе с Портофино и Чумой прошёл в покои шута.
Те внятно в один голос повторили, что ужинали вместе и услышали звук падающего тела. Грациано Грандони даже показал, как они сидели, при этом шельмец отправил в рот хрустящий хвост сазана, а Аурелиано Портофино, заметив это, кивнул и допил бальзам. Потом, объяснил инквизитор, Чума разделся и прыгнул в воду, а он, Аурелиано Портофино, плавать не умеющий, обошёл лестничный пролёт и помог вытащить тело.
— Значит, упал он сверху… — начальник тайной службы старался говорить спокойно, но сам бесновался. Кстати, ничего не скажешь! — Это уже не бабёнка, мессир Портофино. Такое бабе не под силу… — Тристано вовсе не пререкался с инквизитором, просто злился. — Пойдём, посмотрим, откуда его сбросили.
Песте, сказав, что ему надо переодеться в сухое, остался, инквизитор же и начальник тайной службы поднялись наверх. На террасе башни никого не было. Чума подошёл спустя несколько минут и удовлетворенно кивнул. «Что и требовалось доказать…» Все трое плюхнулись на скамью, д'Альвеллазастонал.
— Мало мне проблем…
— Totum revolutum… — отстранённо и горестно прокомментировал шут.
Грациано ди Грандони злился не менее Тристано д'Альвеллы. Подумать только! Белончини! Кто мог убить этого идиота? Не хватало, чтобы подумали, что это он отомстил Джезуальдо за его дурацкие покушения и решил избавиться от него! Сам Грациано никогда не принимал постельничего всерьёз — даже когда трижды натыкался на свидетельства его мстительности, тот всё равно оставался в его глазах просто глупцом. Грациано задумался. Почему неизвестный убийца выбирает столь странные жертвы? Что общего у статс-дамы Черубины Верджилези и мессира Джезуальдо Белончини? Джезуальдо….
Песте погрузился в воспоминания. Невысокого роста, плотный, лысоватый, с округлым, вечно лоснящимся жиром лицом, небольшими блекло-зелеными глазками, толстым носом и мясистыми губами, — он был неприятен Чуме. Сразу по появлении шута во дворце постельничий герцога невзлюбил его: Грандони, по его мнению, нагло втерся в доверие дона Франческо Мария, строил из себя умника, тогда как был просто нулём и ничтожеством. Узнав, что род Грандони известен в Пистое уже свыше пятисот лет, почему-то взбесился ещё больше, и, придравшись к какому-то пустяку, вызвал шута на дуэль.
К этому времени Джезуальдо успел уже порядком осточертеть Чуме, и постельничему впервые довелось видеть оружие в руках того, кто до этого в течение двадцати лет, с самого детства, не выпускал меча из рук и владел им в совершенстве. Грациано удовольствовался тем, что в присутствии пяти секундантов пятикратно разоружал противника, надменно швырял ему под ноги оружие, и минуту спустя снова выбивал его из рук Белончини. Но не убил, ибо, повторимся, не принимал дурака всерьёз. Чума полагал, что этим поединком сумел показать мессиру Джезуальдо его подлинное место в дворцовой иерархии, и считал инцидент исчерпанным, но тут к нему, как назло, воспылала страстью синьора Белончини…
Этого удара Грандони Белончини наносить не хотел, тем более — что может быть смешнее, чем стать предметом страсти вздорной замужней дурочки? Грациано полагал, что у Джезуальдо хватит мозгов образумить супругу, вместо этого стал натыкаться на наемных убийц, одного из которых разговорил. Тому было приказано уничтожить мерзопакостного кривляку любым способом. И вот теперь кто-то весьма экстравагантно расправился с самим Джезуальдо… Воистину, qui fodit foveam incidet in eam, et qui volvit lapidem revertetur ad eum. Но кто это сделал? Кому был нужен Джезуальдо?
— А у мессира Белончини была любовница? — любезно поинтересовался инквизитор у начальника тайной службы.
— Нет, — резко обронил по-прежнему взбешенный д'Альвелла, — какая там любовница? У него же дрянная болезнь. В смысле, была, — поправился он.
Эти слова произвели на Грандони неожиданное и страшное впечатление. Песте побелел. Он не ослышался? Белончини? Господи! Он не знал этого. Чума вскочил и почти в беспамятстве сделал несколько шагов по террасе, потом остановился, не понимая, куда идёт. Руки его заледенели. Он уставился на Тристано невидящими глазами.
— Почему ты не предупредил? Какого чёрта я его вытаскивал? — Голос Грандони звенел. Он лихорадочно размышлял, и, весь трепеща, спросил, — а от покойника можно заразиться? — Губы шута тряслись, в глазах застыл ужас.
Портофино бросил изумленный взгляд на дружка, не понимая его волнения, а до д'Альвеллы наконец дошло, о чём спрашивает Грациано.
— Тьфу ты, Господи, да не французская зараза у него! Ты, что, идиот? Tigna, чирьи на животе, и шелушился он весь. Но Анджело его осматривал и сказал, что это… — Тристано пощелкал пальцами, но это не помогло подстегнуть память, — эх, забыл…malattia della pelle… Но это не заразно, просто бабы шарахались, потому что страшные они… А, foruncolo!
Чума одарил подеста очумелым взглядом, плюхнулся на скамью и вздохнул. Молчал он долго, не принимая никакого участия в дальнейшей беседе и, кажется, даже не слыша. Аурелиано и Тристано тем временем обсудили дальнейший ход расследования. Было решено восстановить события дня, точно установить, кто ошивался рядом с Белончини, кто враждовал с ним, каким образом и за каким чёртом он оказался здесь, на террасе Южной башни, и кто мог быть с ним?
На площадку поднялся Бениамино ди Бертацци. Вид медика, закусившего губу и смотрящего в землю, был растерянным и несколько ошарашенным.
— Ничего не понимаю. Он отравлен, это видно, но… то ли яд действовал медленно… то ли…
— И его решили утопить?
— Да, его напоили чем-то вроде того же аконита, но он, видимо, не хотел умирать и его поторопили, острием кинжала спихнули вниз, в воду, чтобы избавиться от тела. Под левой лопаткой синьора Белончини — отверстие от клинка, но крови на одежде нет, то ли потому, что он уже был мертв от яда, и кровь успела свернуться, то ли — вода остановила кровь и смыла её следы с рубашки. Он холодный, но вода не теплая. Я не могу сказать, как давно он убит. Ты надел бы колет, Чума, простудишься, — элегично заметил медик шуту.
