— Бог мой, а это кто? — Даноли заметил в толпе тощего человечка с лисьей физиономией.

— Главный дворецкий Густаво Бальди. Тоже вдовец, но не рогоносец. Сам он провинциал и, приехав в Урбино, целый год преследовал своей любовью одну девицу. Она же не любила его, но доктора сулили ему смерть от множества хворей не далее чем через год. Девица была небогата, понадеялась вскорости похоронить супруга и наследовать его добро, поскольку он получил наследство и жил на широкую ногу. Однако супруга жестоко обманулась: Густаво по сию пору наслаждается жизнью, она же давно умерла от чахотки. Говорили, будто шельмец лишь притворялся болезненным и чахлым, дабы привлечь девицу надеждою на скорое наследство.

В зал вошли ещё три женщины: блондинка лет тридцати с глуповатой улыбкой, молодая женщина тех же лет с лицом красивым, но утомленным и измученным, и особа лет шестидесяти, чей нос с заметной горбинкой придавал лицу властное и несколько плотоядное выражение. Она беседовала со стройным пятидесятилетним человеком, и, авторитетно подняв палец вверх, втолковывала ему, что от чирьев больному лучше всего предложить несколько стаканов крепкого напара корневищ пырея, а смесь из листьев крапивы, одуванчика и терновника — это мертвому припарка. Мужчина вежливо спорил, утверждая, что последнее тоже дает неплохие результаты. «От геморроя, а не от чирьев», насмешливо уточнила женщина.

Песте продолжал вежливо знакомить Альдобрандо с придворными дамами.

— Это не фрейлины, но статс-дамы, особы замужние или вдовые. Блондинка — донна Бьянка Белончини, жена постельничего, шатенка — Джованна Монтальдо, супруга главного церемониймейстера, с ним вы уже знакомы, и Глория Валерани, мать хранителя печати, Наталио вы тоже уже видели. Рядом с ней — медик Бениамино ди Бертацци. Вечно они спорят.

Даноли выделил из речи шута уже слышанное им имя.

— Донна Белончини?

Шут поднял глаза к небу и свел руки в молитвенном жесте, словно умоляя Даноли оставить эту тему. Тот покорился.

— А кто вон та красивая девушка? — спросил Альдобрандо, заметив стройную девицу в чёрном платье с нефритовой отделкой, чьи яркие сине-зеленые глаза были заметны издали. Девица была писаной красавицей, Даноли залюбовался ею, и тут ему вдруг привиделось, что лицо девушки, отвернутое от свечей на люстрах, странно светится. Альдобрандо сморгнул и наваждение пропало.

Шут же бросил на девицу высокомерный взгляд и натянуто, чуть принужденно произнес:

— Камилла ди Монтеорфано, внучатая племянница епископа Нардуччи.

— И что вы о ней скажете, Песте?

Шут пожал плечами.

— А ничего. Она тут недавно. С месяц. Но если хотите узнать недостатки девицы, похвалите ее перед подругами. Большего не потребуется. У меня пока руки не дошли. О, а вот и клирики пожаловали…

В зал действительно вошёл человек в лиловом епископском облачении, бледный, лысеющий, с округлым и все ещё, несмотря на преклонные годы, приятным лицом. Губы его были растянуты в улыбке, но глядя в его быстро окинувшие зал серьёзные зеленые глаза, Альдобрандо усомнился, что он улыбается. «Его преосвященство Джакомо Нардуччи, главный раздатчик милостыни Урбино», представил епископа шут. По обе стороны от епископа шли молодые мужчины. Одного из них Альдобрандо уже знал — это был Флавио Соларентани. Второй, миловидный светловолосый человек лет тридцати пяти, выделялся большими светло-карими глазами, в которых светилась затаенная печаль. Песте представил его как каноника Дженнаро Альбани, старшего братца главного ловчего Пьетро, из старой местной аристократии, и Альдобрандо сначала удивился, что старший брат выглядит моложе младшего, а потом изумился еще одному странному обстоятельству: каноник, как ему вдруг показалось, стоял на воздухе, не касаясь ногами земли. Даноли несколько раз сморгнул и видение пропало. Теперь под ногами Дженнаро Альбани проступили плиты пола. Ещё двое вошли следом за ними, и один из них снова оказался их знакомым — инквизитором Аурелиано Портофино, чьи глаза-арбалеты мгновенно высмотрели их на балюстраде, он поднял руку, салютуя шуту. Стоявший же рядом с доминиканцем человек носил имя Жан Матье, он принадлежал к ордену францисканцев и был духовником герцога. Альдобрандо внимательно рассматривал лицо мужчины — холеное, умное, с правильными холодными чертами. Он был красив, но глаз этого почему-то не вычленял, возможно, потому что это была безжизненная красота мраморной статуи. Песте сообщил, что герцог Франческо Мария французов не любит, но для Жана делает исключение.

Затем в зал вошли — медленно и размеренно — главный церемониймейстер двора Ипполито Монтальдо, референдарий Донато Сантуччи, хранитель печати Наталио Валерани и маленький юркий рыжеволосый человек с крысиным лицом, которого Песте, поморщившись, представил как интенданта Тиберио Комини. Даноли заметил, как Ипполито, войдя в зал, сразу высмотрел глазами супругу, та, в свою очередь, поймав его взгляд, побледнела и опустила глаза.

Постельничий Джезуальдо Белончини, которого Альдобрандо уже знал по имени, оказался коротышкой с лоснящимся жиром лицом, с толстым носом и мясистыми губами, генуэзец Адриано Леричи, главный сокольничий герцога, был внешне довольно приятен, широкоплеч и высок. Его несколько портил заметный шрам на скуле — результат неудачной охоты. С ним вошел понурый и близорукий семидесятипятилетний Амедео Росси, архивариус герцога. С ним поздоровался человек, которого Песте назвал своим приятелем, лейб-медик Бениамино ди Бертацци, он был лет на двадцать старше шута, черты его, безмятежные и мягкие, несли печать здравомыслия и спокойствия.

Теперь вниз спустились и они с Песте, и шут сразу направился к Портофино.

— Дураков тянет к интеллектуалам, как кошек к огню, дорогой Аурелиано, — кривляясь, промурлыкал Грандони, — но, говорят, глупость и мудрость с такой же легкостью передаются, как и заразные болезни. Зарази же меня мудростью своею, Аурелиано, поведай, чему обязаны мы визитом столь выдающихся представителей нашей Матери-Церкви? Не умер ли Лютер? Здоров ли Его Святейшество?

— Мир, застрявший между ересью, чумой и сифилисом, пока неизменен и статичен, дорогой друг, — спокойно обронил Портофино.

— А раньше, я слышал, он стоял на трёх китах… — изумился Песте. — Ну что ж, эти новые опоры представляются мне тоже довольно устойчивыми, и, стало быть, прежде чем на землю спустится первый всадник Апокалипсиса, у нас ещё есть надежда выпить стаканчик-другой доброго вина?

— Есть все основания рассчитывать на это, — подтвердил Портофино, многозначительно улыбнувшись.

Глаза инквизитора искрились. Теперь, при большем и лучшем освещении Альдобрандо заметил, что они необычного оттенка ледяного синего, похожего на осколки лазурита. Сейчас инквизитор напоминал римского патриция, и для полного сходства с сенатором ему не хватало только алой тоги и лаврового венка на волосах. Грациано же по-прежнему кривлялся, приветствуя теперь епископа. Его преосвященство бросил на гаера долгий взгляд, и неожиданно проронил:

— Чем больше я слушаю вас, Чума, тем больше убеждаюсь в одной догадке. Но она настолько чудовищна, что мне страшно огласить её.

Песте вытаращил свои и без того огромные глаза, заморгал и испуганно вобрал голову в плечи.

— Не пугайте меня, ваше преосвященство. Догадка — озарение глупости, оставьте её мне. Вам надлежит прозревать Истину…

— Именно этим я и занимаюсь. Я прозреваю, а точнее, подозреваю… что вы кое-что скрываете, мессир Чума.

— Это ужасно, ваше преосвященство! — заверещал шут, — если люди подозревают, что вы что-то скрываете… это, как правило, означает, у вас слишком хорошая репутация, ибо это единственное, во что сегодня никто не хочет верить. Упаси вас Бог, ваше преосвященство, натолкнуть собравшихся на мысль, что я могу иметь добрый нрав и непорочное сердце. Что может быть хуже? Люди чистые начнут уважать вас, ввергая в стыд, а подлецы — обливать грязью, чтобы ваши белые перья не портили их вороньих рядов…

— Но что, по вашему мнению, этот фигляр скрывает, ваше преосвященство? — с любопытством осведомился Портофино.