— Бэрон… — Эми беззвучно, одними губами произнесла его имя.

Да, по дорожке и в самом деле вышагивал к ней навстречу ее эгоистичный подлый братец, не подававший о себе вестей уже много лет, а ее первой и единственной мыслью была мысль о Луисе Кинтано, который сейчас спал мирным сном в ее постели. Что же произойдет, когда он проснется? Что произойдет, когда Бэрон узнает, что Луис здесь?

— Бэрон… — сказала она, с трудом обретая голос. — Я просто поверить не могу. — Она шагнула вперед, чтобы приветствовать его, в то же время лихорадочно соображая, как быть. — Что же ты нас не предупредил?..

Бэрон, который выглядел много старше своих сорока лет, вступил на каменное крыльцо. Его лицо, когда-то бесспорно красивое, было бледным и одутловатым; голубые глаза потускнели от постоянного пьянства и разгульной жизни. Он, прежде так заботившийся о своей наружности, теперь явился в родной дом в истрепанной и грязной одежде, мешком висящей на слишком худой фигуре.

Но улыбка, рассчитанная на то, чтобы покорять самые холодные сердца, все так же сияла, намертво приклеенная к лицу.

— Рад видеть тебя, сестренка, а ты?

Он раскрыл братские объятия, но от этой чести Эми уклонилась.

— Ты, должно быть, устал и натерпелся от жары, Бэрон, — сказала она, с трудом скрывая беспокойство. — Посиди здесь, в тени, я принесу тебе чего-нибудь прохладительного выпить. Как ты к этому относишься?

Бэрон поднял светлые брови и остался на ногах.

— С чего бы это мне вдруг захотелось сидеть тут на крыльце, когда я могу войти в дом, где все-таки попрохладнее? — Он шагнул к парадной двери. — Нет уж, поднимусь-ка я наверх, приму ванну да скину с себя хоть часть дорожной пыли.

— Подожди! — воскликнула Эми, преграждая ему путь. — Я… ах… может быть, мы сначала посидим вместе, а потом…

— Это что-то новенькое, ей-богу! — Его улыбка стала еще шире, и он укоризненно покачал головой; — У тебя раньше для меня и двух слов никогда не находилось. Откуда же сейчас взялась эта сестринская забота? — Он протянул руку и коснулся длинного золотистого локона, лежавшего на плече Эми. — Э-э, сестренка, уж не завела ли ты себе еще одного мексиканского жеребчика с горячей кровью, чтобы он согревал тебе постель, пока старина Дуг играет в солдатики под началом у Максимилиана?

— Ну что ты, конечно, нет. Не будь таким…

— Об заклад бьюсь, что попал в точку, — перебил он ее. — Держу пари, при тебе тут ошивается какой-нибудь Хосе, или Карлос, или Хесус и каждую ночь вставляет тебе то, что полагается. Что скажешь, сестричка? Все еще позволяешь объездчикам поездить на себе?

— Прекрати, Бэрон! Не смей так со мной разговаривать!

— Ладно, я иду в дом, — небрежно бросил он.

Эми, выведенная из себя, круто развернулась и бросилась в дом впереди него, пытаясь придумать, как быть дальше. Она стремительно пересекла коридор, надеясь увлечь Бэрона за собой в гостиную. Но Бэрон, едва ступив за порог, задержался и дальше двигаться не стал. Эми оглянулась: сначала на него, а потом — туда, куда воззрился он.

Наверху лестницы стоял обнаженный по пояс Луис Кинтано с «кольтом» сорок четвертого калибра в поднятой руке. При виде неукротимой ненависти, горевшей у него в глазах, Эми невольно вскричала:

— Господи помилуй, нет! Луис, не стреляй, это же мой брат! Затаив дыхание, она наблюдала, как медленно опустилась его рука. И сразу же раздался звук выстрела, и на бронзовой груди расплылось яркое крбвавое пятно. Эми в ужасе вскрикнула, но, прежде чем она успела шевельнуться, прозвучал еще один выстрел.

Словно все это происходило во сне, Эми повернулась и увидела, как Бэрон, не выпуская дымящегося револьвера, повалился на пол.

А к нему спокойно подходила Магделена, все еще сжимая пистолет, от которого также поднималась струйка дыма, и ее лицо являло собой застывшую маску ненависти. Не в силах ни двигаться, ни соображать, Эми словно вросла ногами в пол, сердце у нее бешено стучало от страха и потрясения, а тем временем пожилая мексиканка, которая на своем веку и мухи не обидела, решительно приближалась к умирающему светловолосому покорителю сердец.

Прижимая руку к животу, уставившись на эту женщину голубыми глазами, которые уже застилала смертная пелена, он пробормотал:

— Мэгги… Магделена, лапочка… За что?

— Было время, я любила тебя всем сердцем, — сказала она, стоя рядом и глядя на него сверху вниз. — Но потом ты убил мое дитя, мою Розу. А теперь я убыо тебя.

Она медленно навела пистолет.

— Нет! — разрезал гнетущую тишину голос Педрико, и этот голос услышали все. Он рывком распахнул парадную дверь, кинулся к Магделене и отнял у нее пистолет. И тогда, зарыдав, она уткнулась головой ему в плечо.

Полный ужаса взгляд Эми был прикован к брату. Не двигаясь, она наблюдала, как Бэрон Салливен испустил последний вздох. Эми не подошла к нему. Не разразилась слезами. Ни на секунду в ней не шевельнулась хотя бы тень сожаления.

— Луис! — отчаянно закричала она и кинулась вверх по лестнице.

На высоком лбу Эми пролегли складки беспокойства: она была измотана вконец. Эми Салливен Парнелл сидела подле кровати раненого капитана Луиса Кинтано, отказываясь кому бы то ни было перепоручить уход за ним.

С того момента, как разразилась трагедия, прошло три дня.

За эти три ужасных дня Эми прожила целую жизнь. Через час после перестрелки прибыл из Сандауна доктор Гонзалес, который извлек пулю из груди Луиса. Следующие двое суток его жизнь висела на волоске. Но этим утром наконец, когда взошло солнце, черные глаза Луиса открылись, и он попросил воды.

Теперь, когда солнце уже спускалось по небосклону, Эми сидела в полумраке и всматривалась в спокойное лицо на белой подушке. Его выступающие скулы, казалось, заострились еще больше.

Сдвинув брови, Эми наклонилась ближе к нему. Она откинула белую простыню с забинтованной груди и осторожно положила руку на его впалый живот. Если он не начнет в самом скором времени принимать пищу, последние запасы сил, еще оставшиеся у него, быстро истощатся.

Эми погладила его по животу, как будто он был больным ребенком, и горестно покачала головой. Снова укрыв простыней его грудь и плечи, она на цыпочках вышла из комнаты. Оказавшись в коридоре, она поспешила к лестнице и, позабыв об усталости, спустилась на кухню.

Там она нашла Магделену.

Мексиканка, сидевшая у стола, положив сцепленные руки на столешницу, подняла голову и взглянула на вошедшую Эми. С того времени, как стряслась беда, это была их первая встреча. Обильные слезы ручьями потекли по пухлым щекам Маг-делены.

Встав из-за стола, она заявила:

— Я убила вашего брата. Я должна оставить Орилью. Завтра я уеду.

— Орилья — твой дом. Я хочу, чтобы ты осталась, — возразила Эми, и эти слова шли от души. Широко раскинув усталые руки, она шагнула вперед, чтобы утешить друга… женщину, которая была ее другом всю жизнь.

Магделена рыдала, даже не пытаясь сдержать слезы:

— Неужели вы сможете простить мне то, что я натворила?

— Тут нечего прощать, — постаралась Эми ее утешить и погладила ее вздрагивающую спину. — Выкинь это из головы, и не будем больше об этом заговаривать.

— Dios, сколько же у вас доброты и терпения, — с благодарностью сказала Магделена. Она отклонилась назад, чтобы подолом передника вытереть слезы.

— Нисколько нет. — Эми тоже сморгнула набежавшие слезы. — Сейчас мне требуется твоя помощь. Капитану нужно поскорее поесть что-нибудь питательное, или…

— У меня уже сварен для него крепкий мясной бульон. Подогревается на плите. Он проснулся?

— Нет, но я собираюсь его разбудить. Я намерена его. кормить, хочет он или не хочет.

Кивнув, Магделена напомнила:

— Доктор Гонзалес говорил, что Луису повезло: пуля не задела сердце. Так что выкарабкается наш капитан. Или нет?

— Не знаю. Я очень беспокоюсь, Мэгги. Сегодня утром доктор Гонзалес сказал мне другое: он не замечает тех признаков выздоровления, которые уже должны были бы проявиться. По его словам, все выглядит так, будто Луис не борется. Как будто ему все равно, будет он жить или умрет.