— Господи, Лукас, в один прекрасный день мы окажемся парочкой богатеньких ребят. — Бэрон открыл банковские книжки, и его синие глаза заблестели от радости при виде огромных счетов в Пасо-дель-Норте, Сан-Антонио, в Пекосе и в скромном Фермерском банке небольшого техасского городка Сандауна.

Одобрительно кивнув, Лукас отхлебнул большой глоток виски:

— И много там, Бэрон? На сколько мы с тобой потянем?

— На миллионы. Если дон Рамон будет еще жив, когда отец умрет, то мы предложим ему деньги и выкупим его долю.

Лукас проглотил еще порцию виски.

— Не знаю. Этот маленький испанец — хитрая бестия. Я не очень-то уверен…

— Ну а я уверен, — оборвал брата Бэрон. — Когда придет время, я доходчиво растолкую этому «дону», что ни он сам, ни его смазливый индейский сынок никому больше в Орилье не нужны. К тому моменту, когда я закончу свое объяснение, он будет прямо-таки сгорать от желания исчезнуть, прихватив с собой Луиса и немного денег.

— Думаешь, мы сумеем прибрать к рукам и долю Эми тоже? — спросил, ухмыльнувшись, Лукас.

Бэрон встал со стула. На его физиономии также играла усмешка.

— Я уже кое-что придумал.

— В самом деле? И что же? Она ведь еще ребенок. Ты не можешь…

— Эми — взрослая девица, и пора подумать о ее замужестве. — Бэрон собрал деньги, расчетные гроссбухи и банковские книжки и понес их в сейф. — У меня уже есть на примете отличный муж.

Лукас громко фыркнул. Он знал, что Бэрон говорит об их близком друге Тайлере Парнелле. Тайлер, как и братья, любил повеселиться, и они провели втроем немало разгульных ночей в салунах и борделях по обе стороны границы.

— Вот потеха-то будет — заполучить старину Тайлера в зятья! Одна беда: он гол как сокол — ни денег, ни земли, ни чего другого.

— Вот именно, — подтвердил Бэрон. Он закрыл сейф, набрав пальцем комбинацию цифр, повесил на место портрет матери и повернулся лицом к брату. — Тайлер быстро смекнет, как это заманчиво: жить в Орилье и забот не знать. А как только наш дружок это сообразит, он мигом загорится желанием увидеть нашу сестрицу в роли своей разрумянившейся молодой супруги.

— Что ж, он, может быть, и загорится, только как мы сумеем уговорить Эми сказать ему «да»?

Бэрон пожал плечами:

— Похоже, женщины находят Тайлера привлекательным. Я пригласил его на сегодняшний вечер. Надеюсь, они с Эми поладят.

Лукас хмыкнул:

— Вот если бы еще Эми выглядела сзади поаппетитней, чем при отъезде из Техаса, а то здесь не найдется охотников с ней «поладить».

— И то правда. Зато в охотниках наложить лапу на Орилыо недостатка не будет, — напомнил брату Бэрон.

— Черт побери, об этом я не подумал. Да кто угодно может объявиться и жениться на нашей скромнице, лишь бы отхватить кусок ранчо.

— Попал в точку, братец. — Бэрон обогнул стол и присел на край столешницы. — На Эми должен жениться Тайлер Парцелл. Я из него могу веревки вить. Эми, естественно, передаст право собственности на свою землю новоиспеченному мужу, вот тут за дело возьмусь я и облегчу ему это бремя. Пока у Тайлера будет хватать денег на выпивку и хорошеньких мексиканочек, он будет доволен.

— И я с ним вместе, — со смехом добавил Лукас.

Бэрон лишь улыбнулся.

Низко надвинув шляпу и сощурив глаза от нестерпимого блеска солнца, Уолтер Салливен верхом на любимом пегом мерине обозревал свои владения с вершины пологого холма. Загорелой рукой он гордо указывал гостям на огромные гурты длиннорогих коров — техасских лонгхорнов, щиплющих траву на широких плоских равнинах, которые расстилались внизу. В облике Уолтера Салливена угадывались черты, роднившие его со здешней землей, — в нем были те же простота и сила. Его широкое, грубо высеченное лицо с неразглаживающимися морщинами в уголках прищуренных глаз, с собранным в глубокие складки лбом, потемневшими от солнца щеками и тяжелым подбородком напоминало суровый ландшафт пустыни. Человек твердых правил, бесхитростный и упорный, стареющий Салливен был наделен своеобразным безыскусным обаянием, присущим дикой природе.

Могучий пегий мерин под седлом у Уолтера был скроен из того же прочного и надежного материала. Широкогрудый и быстроногий, он отличался смелостью, умом и поразительной выносливостью. Восемь лет нелегкой жизни оставили на его теле свои отметины так же, как и на теле хозяина. Знай он, что такое гордость, он по праву мог бы с гордостью носить не только клеймо SBARQ на крестце, но и многочисленные знаки, оставшиеся на память о переделках, в которых ему довелось побывать: половину правого уха он потерял при нападении пумы, а глубокий рубец от давно зажившей раны указывал место, куда впилась горящая стрела кочующего в одиночку индейца из племени апачей. Ноги над копытами были все испещрены следами бесчисленных уколов длинных колючих листьев лечугильи — кактуса, произрастающего только в суровой пустыне Чиуауа.

И человек, и конь отлично приспособились к своему дикому краю. Оба любили его: здесь они выросли, здесь и умрут. И оба без ропота принимали ту долю, что выпала им в жизни.

Второй совладелец Орильи, все еще красивый седовласый дон Рамон Рафаэль Кинтано, был столь же стоек и мужествен, как и его техасский компаньон.

Уравновешенный, никогда не повышающий голоса Дон проработал в Техасе бок о бок с Салливеном много лет и, как и тот, знавал тяжелые времена, но и в пятьдесят он выглядел почти так же, как в тридцать, когда дерзкий молодой аристократ покорил сердце шестнадцатилетней экзотической ацтекской принцессы. Красивое лицо кастильца не изрезали морщины, тело осталось стройным и гибким, а манеры сохранили спокойное достоинство.

Дон любил Орилыо. По правде говоря, больше, чем Орилью, он любил только единственного сына, Луиса. Как он гордился своим сильным красивым мальчиком, наделенным и умом, и почтительностью к старшим, и трудолюбием. Дон не уставал благодарить судьбу: после того как окончится его земной путь, Орилья по наследству достанется сыну.

Всякий раз, когда дон Рамон садился на чистокровного гнедого жеребца и из-под широких полей сомбреро окидывал взглядом просторы ранчо, его испанское сердце переполняла гордость. Половина всего, что мог охватить глаз, и еще многого, скрытого за горизонтом, принадлежала ему. И его сыну. И сыну его сына.

Когда ландо подъехало к высоким белым воротам ранчо Орилья, Эми попросила Луиса на секунду придержать лошадей.

Очарованный индеец с радостью повиновался и, добродушно улыбаясь, наблюдал за девушкой. А она, едва дождавшись, когда экипаж остановится, вскочила с сиденья, сорвала с головы соломенную шляпку и раскинула руки, как будто хотела заключить в объятия весь мир. Запрокинув белокурую головку, она взглянула на высокую, освещенную солнцем арку.

С мощной поперечины свисали, ярко сияя в блеске солнечных лучей, двухфутовой высоты чеканные серебристые буквы: ОРИЛЬЯ.

Эми, смеясь от счастья, простерла руки вверх, словно хотела дотянуться до букв, но кончики пальцев не доставали до них на добрых восемь — десять футов, хотя она и стояла не на земле, а в ландо.

— Ты сейчас упадешь и расшибешься, Эми. — Луис протянул руку, чтобы поддержать девушку за талию. Эми с улыбкой повернулась к нему:

— Не упаду. Ты меня удержишь. — Она снова медленно опустилась на сиденье кареты, накрыв своими ладонями руки Луиса. Бесконечное доверие к нему — вот что выражало сейчас ее лицо. — Ты никогда не допустишь, чтобы я расшиблась. — Она взглянула прямо в глубину его бездонных глаз. — Ведь не допустишь, Тонатиу?

— Никогда, — пылко и решительно подтвердил он. Его руки властно сжали талию девушки. Неожиданная, странная сила этих изящных пальцев заставила Эми задохнуться в сладостном испуге. А когда Луис привлек ее ближе к себе, так близко, что его лицо оказалось в какой-то жалкой паре дюймов от лица Эми, ее охватило пьянящее восторженное чувство, которому она не находила названия.

Напряженное лицо Луиса смягчилось.

— Никогда, — повторил он тихо и улыбнулся.