А пока два одноклассника решили к Шахрину присмотреться.

(физиономия)

Невысокий, худой, носатый и застенчивый, Шахрин производил стойкое впечатление «правильного парня». Что было немодно и не в порядке вещей, не зря Решетников сразу связал его внешний вид с идейно-комсомольской принадлежностью…

Далее: был он улыбчив, открыт, очень общителен и явно одинок. Шахрин пребывал в том возрасте и положении, когда, согласно каким-то неписаным, но могущественным законам бытия, работа и семья вытесняют из жизни каждого трудового мужчины и друзей, и увлечения, и много чего еще…

Шахрин работал на стройке монтажником, «нулевые циклы» закладывал, то есть вел тяжелую муж- скую жизнь на свежем воздухе. Дома тоже была мужская жизнь не из легких: годовалая дочь, любимая жена Лена — девушка замечательная, но строгая; и все это в одной квартире с Бовиными родителями, квартире далеко не полнометражной, располагавшейся «на Пехоте» — в одном из самых угрюмых свердловских спальных районов. А пока своего жилья нет, жизни не будет, так что вел Шахрин жизнь не юноши, но мужа, ни на какие рок-н-роллы в ней места не оставалось. Но музыку слушал.

Не усмехайся, читатель, слушать музыку в те времена — тоже немало. Таскаться с кипой пластинок на Шувакиш, торчать под липкими взглядами оперов, чувствуя себя почти уголовником, бегать по лесу во время облав — немало. К тому же слушал Вова музыку, для Свердловска тех времен не совсем типичную. Слушал T-rex. А в окружающей среде, даже интеллектуальной, любителя T-rex отыскать было почти невозможно. Не зная английского, Шахрин слушал Rolling Stones, что тоже диковато. Слушал Stranglers — репертуар в образ «правильного мальчика» не вписывался никак.

Но что при ближайшем знакомстве Кукушкина с Решетниковым просто потрясло — оказалось, Шахрин когда-то играл в группе. Играл натурально, а не виртуально, как они! В конце семидесятых в школьной группе, где был даже знаменит, потом в техникумовской, а потом в ансамбле песни и пляски Краснознаменного Дальневосточного пограничного округа!.. Последний, конечно, не совсем чтобы «группа», но все же… Но и это еще не все.

Шахрин писал песни.

И давно этим делом занимался, еще с армии, потом продолжал понемногу, зачем — непонятно. Работал на стройке, друзей почти не было, жизнь с песнями не стыковалась. «С музыкой я тогда совсем скис, но песни писались, — вспоминает Шахрин, — и было непонятно, кому их играть. Поначалу я их показывал на строительных праздниках, ребята подходили, спрашивали: «Чьи песни?» — «Мои». — «Ну, здорово…».

Да и верно, стройка все-таки, а не филармония. Тут пришли Олег и Вадик. Пришли в нужное место и в подходящее время…

«Мы говорили с ними про музыку, и однажды у меня дома я сыграл пару песен. Олег сказал, что он учится в Чайнике, и начал по коленкам подстукивать, Вадик стал фантазировать на тему «надо группу делать, классно будет»… Так пошли разговоры о музыке, разговоры о группе» (Шахрин). Дальше разговоров дело не шло, Шахрин был бы и рад присоединиться к группе мечтателей о группе, но будучи человеком ответственным, отдавал себе отчет в том, что права такого не имел. Семья, дом и т. д., квартиру нужно, но даже это не главное, главным было вот что: болтовня о музыке со всех практических точек зрения была совершенно бессмысленна и бесперспективна. За окном стоял 83-й год, мечты о группе бродили в головах либо совсем мальчишек, вроде Олега и Вадика, либо совсем сумасшедших (о них позже). Почему?

Для тех, кто молод или запамятовал: общественно-политическая ситуация в 83-м году была хреновая. А в 84-м стала и того хуже. Ни о каких дурацких штуках типа рок-групп, песен, музыки и «вообще», речи не было и быть не могло. Не могло, и все тут. Это было очевидно, это знали все. Все знали, что это навечно. Или навсегда.

(продолжение)

Шахрин упирался, как мог, оборона его была почти идеальна. Не считая нескольких песен, которые девать некуда. Но Кукушкин с Решетниковым сбивали Шахрина с пути истинного преднамеренно, сознательно, даже изощренно. В гости ходили день через день, ста-рательно игнорируя строгие взгляды Володиной жены Лены, которая сразу поняла, что дело тут не чисто. Окучивали Шахрина по очереди и беспрерывно, как некогда ксендзы незабвенного пана Козлевича. Говорили о музыке, о том, что Бовины песни нужно записывать, что нужна группа, группа, группа… Бились, так сказать, за идею, но перемигивались у Шахрина за спиной. ^Что-то у нас вроде заговора было» (Кукушкин). Кроме идеи было подсознательное мальчишеское желание чужое благополучие подпортить. «Он такой солидный был…» (Кукушкин).

Шахрин очень не хотел осложнять семейное положение, но как ни стреляла глазами жена Лена, сразить этим оружием настырных юнцов не удалось, муж ускользал в музыкальную пучину. И ускользнул. Слава Богу, пучина сия не помешала ему и дальше любить жену, дочь, а потом еще одну дочь… Теперь у него еще и собака есть.

Преуспели Кукушкин с Решетниковым, пошел Шахрин в мечтатели. Дома музыкальные посиделки грозили обернуться последствиями, и Володя подошел к делу мечтания с опытом взрослого человека: пользуясь пролетарским положением, выбил комнатушку в Доме культуры строителей им. Горького «под якобы молодежный клуб по интересам. И мы стали там собираться» (Шахрин).

Так, видимо, назывался какой-то детский вокально-инструментальный ансамбль, от него в наследство досталась табличка на двери. Еще в наследство досталась куча всякого хлама в длинной, узкой, как кишка, комнате в ДК Горького. Однако комната была, и это была роскошь.

Стали собираться. «Собирались на посиделки, которые репетициями трудно назвать, мы больше болтали. Пили чай» (Шахрин). Тут прикол: в те стародавние времена, если несколько молодых людей собирались в одной не контролируемой никем комнате, они обязаны были пить портвейн. Слово свидетелю: «У них в комнате почему-то было много бутылок, я думал, они многопьющие. А потом оказалось, что они пьют чай. Гнали этот чай литрами и пили» (Нифантьев).

За этим чаем чувствовалась праведная рука Шахрина, который в те сильно алкоголизированные времена не пил. Во всяком случае, он думал, что праведная. И только много позже узнал, что не все с чаем чисто: «Была кофеварка «Бодрость», в которую засыпали чай Зугдидской фабрики, сквозь него прогонялась вода и получался такой чифирище — мама дорогая… Понял я это позже, когда общался с людьми отсидевшими, они угощали чифирем, я с опаской попробовал и понял, что это наш чай. Кто знает, тому чифирь, а у нас был чай» (Шахрин).

Сидели ребята, чифирили помалу. Вываренную заварку выбрасывали в форточку, поскольку до мусорки бегать было лень. Выбрасывали прямо из кофеварки, часто вместе с фильтром, приходилось за ним бегать с третьего этажа на улицу. Много говорили о музыке… Появились новые знакомые, соседи по ДК, среди них были настоящие музыканты, в смежных комнатах играли настоящие группы. Что играли — вопрос другой, но играли профессионально, на их фоне мечтатели еще больше уходили в себя, в свою кучку, замыкались и слушали, слушали…

Слушали советский рок, который в руки попадал.

(взгляд с Урала)

Так называемый московский рок можно не считать, в Свердловске он был пожизненно представлен «Машиной времени» в роли почетного динозавра и единственной песней «Воскресенья» «Кто виноват». Ходили смутные слухи о «Браво», но очень смутные. И все.

Хотя питерцы представлены были тоже не слишком широко — почти исключительно «Аквариум» и Майк. (Заметим по ходу: Цой был известен, но как-то на магнитофонах не прижился.) Зато первые два носителя культурных новаций буквально рухнули на уральских меломанов как раз году в 83-м, рухнули сразу всем накопленным багажом. Т. е. весь «Аквариум» вплоть до «Радио Африки». И Майк… «Это просто сумасшествие было!.. — вспоминает Шахрин, — особенно Майк!..»