Конечно, он мог воспользоваться наукой учителя: хватило бы двух слов — и дерзкие кочевники полегли в траву, подобно сбитым птицам. Но нарушение обета молчания закрыло бы Ото-лаю путь в Нижний мир, заставив его душу скитаться между куполом небес и землей мертвых, а этого Маатан никак не мог допустить. К тому же подобное неуважение по отношению к ушедшему жрецу лишало ученика возможности вообще когда-либо занять место в Круге.
Сами того не зная, похитители не оставили Маатану выбора: что бы он ни совершил в момент нападения, все было плохо. Единственное, что Маатан мог сделать — выбрать из двух зол меньшее. То есть молчать, храня верность учителю и его последней воле.
Наверное, стоило злиться на глупых мортов, одним махом перечеркнувших всю его жизнь. Но Маатан почему-то не злился. С неожиданным смирением принял он новый удар судьбы и со сдержанным интересом вглядывался в непонятных, всегда таких далеких от жрецов людей. Наблюдал за их привычками, повадками, взаимоотношениями…
Неотданного остальные явно не любили, но почему-то не прогоняли. Хотя он даже внешне отличался от них. Маатан искоса снова окинул взглядом чернокожего — мальчик был красив. Не по-здешнему, не по-мортовски и даже не по-ваевски, но красив. Гибок, строен, голубоглаз… А еще он был сердоболен — тоже не по-здешнему. Мало кто в Вай проявил бы внимание к нуждам ученика или жреца. Да, их не трогали, их боялись, их щедро кормили и одаривали, если приходилось преодолевать Круг в какую-либо сторону, но ими брезговали.
— Не думай о людях. И не жди от них благодарности. Они все равно никогда не поймут, — учил Ото-лай.
И Маатан привык относиться к редко видимым им ваям, как к овцам в своем загоне — пьют, едят, блеют, приносят мясо, сыр, молоко, ты должен заботиться о них, но они слишком глупы, чтобы ждать от них чего-то хорошего в ответ. Каких-то чувств…
Неотданный помог Маатану взобраться на хабтагая и предложил держаться за себя. Маатан медленно положил руки ему на плечи, спрятанные под мягкой накидкой. Странное ощущение — чужое тело под руками. Раньше он не прикасался так ни к кому, кроме поджарого, щуплого Ото-лая, которого, казалось, насквозь просушил старый Го. А плечи морта оказались крепкими, и плоть под кожей упруго напрягалась, когда Неотданный брался за повод. Покачиваясь на спине хабтагая, Маатан постепенно расслабился, съехал ниже, и его колени соприкоснулись с бедрами Неотданного. Тот не отреагировал никак, словно привык к постоянному телесному контакту с другими людьми.
Когда Маатан был совсем маленьким, он иногда по ночам пытался залезть на кошму Ото-лая, прижаться к теплому боку учителя, даже обнять, чтобы ночь казалась не такой страшной и пустой. Но проснувшийся жрец неизменно прогонял его на свое спальное место, и ночь оставалась одинокой и стылой. За это Маатан не любил время Заришах. А однажды спросил:
— Учитель, ведь когда Ёй вслед за Таном приносит холодный снежный плащ, спать вдвоем теплее. Почему ты не разрешаешь мне?
— Каждый из жрецов спит, как и живет, один, — ответил Ото-лай. — Это ваи сбиваются в стада. Но на то они и ваи.
И больше к этому вопросу не возвращался.
Даже после близости они ложились каждый на свою кошму. Потребности организма — одно, а быть жрецом — другое. Во время соития допускались прикосновения, объятия, даже легкие поцелуи, но не больше того, что требовалось для избавления от семени.
Правда, когда Маатан дорос до естественных потребностей, он был уже достаточно взрослым, чтобы усвоить эту разницу, и не пытался перейти раз и навсегда установленные границы.
Так что теперь с удивлением и смутной тоской впитывал ощущения от молодого сильного тела морта, позабыв, как тупо ноют ноги от непривычной верховой езды.
Ваи сбиваются в стада. Морты живут гуртами. Одни только корды ведут сходную с жрецами жизнь, разве что питаются отбросами… Так почему Тогомо сказал: «Вы — мои дети, и служение ваше — в единстве с одним мной»? Почему верховный бог, сын Томо и Го, не позволил своим детям жить как людям, а не как отверженным?..
Подумав такое, Маатан испуганно отклонился назад, но потом вспомнил, что он больше не принадлежит к Кругу, и его глупые мысли вряд ли отныне заинтересуют Тогомо. Успокоился и вернул руку на плечо Неотданного.
Конечно, Маатан пытался предугадать, что его ждет. Убить, видимо, не убьют, напротив — обещали шатер и рабов. А зачем Маатану чужой шатер, если у него по-прежнему есть свой? И зачем рабы, если обслуживать себя он привык с детских лет?..
Старый Го уже добрался до Нижнего мира, и Заришах вовсю погоняла молодых кобылиц, когда морты наконец-то остановились, и Маатан очнулся. Оказывается, он умудрился задремать, ткнувшись лбом в затылок Неотданного. От того пахло пылью, дорогой, степью и чем-то неуловимым, но приятным. Маатан осторожно втянул носом воздух, пытаясь запомнить запах.
— Что, Лорк, понравилось с жрецом обниматься? — раздался насмешливый голос одного из мортов, которых Маатан еще не научился различать. — Отправляйся искать сухостой для костра.
Лорк, промолчав, заставил хабтагая преклонить колени, спешился, помог спуститься Маатану.
Зад и ноги одеревенели, тело казалось высеченным из камня. И еще хотелось пить. Неотданный, наверное, понял по ищущему взгляду — протянул бурдюк.
— Я пойду, — сказал Лорк. В лунном свете его атласная кожа матово блестела, ярко выделялись зубы и белки глаз. — А ты сядь рядом с Раганом, чтобы братья тебя видели.
Братья, вот как…
Маатан отрицательно мотнул головой и указал в сторону потягивающихся мортов.
— Что? — удивился Неотданный. — Я не могу, мне надо за сухостоем. Иначе мы останемся без огня.
Маатан опять отрицательно качнул головой, взял один из своих тюков и решительно зашагал вперед, взмахом руки предложив следовать за собой. Позади, вздохнув и чмокнув губами, поднялся на ноги хабтагай. За этими звуками не было слышно, идет ли Неотданный, но Маатан не сомневался — идет.
Поблизости от места, где, судя по всему, предполагалось развести огонь, Маатан остановился, развязал тюк, достал заветный мешочек, высыпал в наспех вырытую ямку две горсти серого порошка, ударил кресалом. Ровное жаркое пламя весело поднялось над землей, разбрасывая легкие искры. Если бы Тогомо не открыл жрецам секрет горючего порошка, им бы с каждым днем приходилось уходить все дальше от Круга, чтобы найти растопку для приготовления пищи. А ведь чем дальше жрец от Круга — тем беззащитнее Ойчор…
Ойчор! — воспоминание обожгло Маатана. Как он мог забыть? Все это время он думал только о себе — о том, что ему теперь не стать жрецом. И ни разу не подумал о защите Великого города!.. Не то чтобы Маатан верил, будто кто-то вроде этих смешных мортов, с удивленными восклицаниями сгрудившихся вокруг необычного костра, мог действительно нанести вред Ойчору. Но все-таки он готовился стать одним из Круга и, значит, должен бы был в первую очередь волноваться о центре своего мира, а он…
Впрочем, очень скоро Маатан снова забыл об Ойчоре, Повелителе, жрецах и покинувших его богах. Он следил за кокетливо прячущейся в облаках Заришах, ощущал ноющую боль во всем теле, слушал, как пережевывают что-то бродящие вокруг стоянки хабтагаи и ловил себя на желании протянуть руку и дотронуться до черного предплечья с таким знакомым узором. Лорк спал неподалеку, и сон его, по-видимому, был мирным. Но едва Маатан успел об этом подумать, как Лорк вздрогнул, завозился, задышал чаще, а потом и вовсе простонал что-то сквозь зубы. Словно дочь морока Киешат опустилась на его кошму и, коварно улыбаясь, укрыла своей накидкой.
Маатан, не думая, коснулся ладонью непривычно-светлого знака богов, потянулся, мысленно шепча отворот, и через какое-то время Неотданный затих. Маатан отвернулся в сторону костра, наткнувшись взглядом на одного из братьев Лорка, оставленного в дозоре. Глядя в его прямую напряженную спину, Маатан закрыл глаза и наконец-то уснул.
05.01.2013
