Не «замышления», но быль кладет он в основу песни, как бы декларируя этим жизненную правдивость своего повествования, и затем с необычайной поэтической силой и смелостью поет о Руси, возводя политический манифест в поэзию высокого напряжения, открывая перед русским искусством великую дорогу единства политики и поэзии.

«Слово» — первая книга русской поэзии. Манера, в которой написано «Слово», смела и открыта. Не прибегая к символике мифологических образов, автор «Слова» пишет историческую хронику с именами реальных людей. Поэт переходит в оратора, поэзия — в красноречие, песнь переплетается с прозой и звучит как речь зрелого политического деятеля, как гимн могучего патриотизма.

«За обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буйного Святославича!»

Не много на свете книг, где бы в такой гармонии раскрылся перед нами великий образ поэта-гражданина, политика песни и певца политики. Все истинно великое, не умирающее, способное оплодотворять человеческую мысль в веках, рождается в огне и буре своего дня, как его высший патриотический лозунг.

Борьба за живую любовь, основанную на чести и добре, создала «Витязя в тигровой шкуре».

Борьба с областнической ограниченностью Руси, клич к единению родины создали «Слово о полку Игореве».

Человек, написавший «Слово», нашел среди испытаний своего века то основное испытание, которое стало поучительным для молодой, начинающей складываться Руси и помогло родиться ей как великой державе мира.

Но что же собственно сделало «Слово» величайшим литературным произведением средних веков, не утратившим поэтической свежести и в наши дни, несмотря на устарелость языка и темноту многих оборотов речи?

Пафос любви к отчизне, вера в силу Русской земли и горячая, взволнованная привязанность к ее людям, рекам и степям. И наряду с этим — свобода поэтической фразы, свобода композиции. После глубоких, но узкоморалистических и философских поучений русской духовно-светской литературы впервые рождается книга образов Русской земли, ее пейзажей, ее ландшафтов, впервые возникает лирическая песня о своей родине. Солнцу и полям Руси спета она и адресована всем, у кого болит сердце за отцовы гнезда, за дедовы могилы, — всем, кто любит и борется за родную землю.

Как прекрасна в «Слове» певучая характеристика русского человека:

Кто так пел о природе:

С какой сильной и нежной грустью говорит он о родной земле:

Какой тончайшей лирикой звучит:

И, наконец, как силен и смел его призыв к князьям объединить свои силы на благо Русской земли:

Трижды повторяет он этот зов, придавая воззванию характер необычайного величия. Крик поэта становится криком всего народа, его заветом, его наказом потомству, а вся повесть — глубоко народной, как бы созданной самим народом, исполненным обиды за свои раны, за свою кровь.

Историки до сих пор не назвали нам равновеликого памятника. Не о «спасении души», не о мистических откровениях, нет, — о храбрости, о мужестве, о благородстве, о боевой славе говорит «Слово».

Родина — героиня поэмы.

В «Слове» с предельной законченностью охарактеризованы лучшие князья того времени, а через них и вся слагающаяся держава Руси. Уже в ту младенческую пору своего существования мужала она в жестоких боях с венграми, с литовцами, шведами, немцами, с бесчисленными ордами степняков, идущих с Востока. Еще не окрепшая, раздробленная на отдельные княжества, она — страна воинственного рода — создала миру сокровище поэзии, чистое, ясное, свободное и от религиозной схоластики и от мистицизма.

Даже наиболее печальная глава «Слова» — плач Ярославны о муже Игоре — напоена особой верой в силу и славу родной земли. Среди женских плачей в древней руской поэзии плач Ярославны стоит особняком: это не плач отчаяния, это слезы верной, не знающей сомнения любви, это голос надежды. Нет любовной речи у нас, сильнее выраженной, чем в плаче Ярославны, и, быть может, лишь сцена прощания Гектора с Андромахой по своему эпическому звучанию приближается к плачу Ярославны.

Призыв автора слова к объединению русских сил прозвучал пророчеством. Вслед за Южной Русью, оборонявшей свои дороги на Запад, вставала против шведов и немцев Русь Северо-Западная.

Через несколько десятилетий из глубин Азии надвинулась на Русь, угрожая всей Европе, монгольская лавина. В те начальные годы своей исторической жизни Русь приняла на себя удар, угрожающий всей западной цивилизации. Нашествие монголов принесло с собой неисчислимые бедствия и разорение. Понадобилось время, чтобы на пепле старых русских городов возникли новые, и тогда с утроенной силой, ничем уже не ослабляемой, снова зазвучал страстный призыв, повторивший клич «Слова о полку Игореве»:

— За землю Русскую!

Под этим знаменем сформировался великий русский народ, не раз в кровавых битвах отстаивавший свою самостоятельность.

Мы — в другой эпохе. Но и для нас — людей социализма, создавших строй, еще не существовавший в мире, — и для нас «Слово» остается высоким поэтическим памятником любви и верности родине.

Автор поэмы — воин, политик и поэт — образ живой и близкий нам. Это тот образ поэта-гражданина, который развивался дальше на всем пути русской поэзии. В авторе «Слова», безвестном ратнике XII столетия, нам дороги та цельность его натуры, та благородная идейно-творческая устремленность, которые — с иным социальным содержанием, на неизмеримо более высокой, коммунистической основе — в наше время становятся чертами характера миллионов.

1938

Не знаю, как для других, а для меня нет ничего более великого в старом русском искусстве, чем Толстой.

Он всеобъемлющ, в нем одном заключены все страсти, которые когда-либо волновали искусство, и выражена с титанической силой та особенная, русская по истокам, простота художественного письма, которая является лучшим выражением реализма.

Никто не писал так просто и вместе с тем так богато, сложно, умно, как он. А после него только Чехов и Горький.

От Льва Толстого пошла школа русского психологического романа, романа простой эпической формы. Сложный психолог, удивительный пейзажист, портретист стендалевской остроты, моралист и просветитель, Толстой опять-таки, как никто до него, проложил своим книгам широкий путь к миллионному читателю великим умением говорить просто о самых сложных вещах. Он был, по природе своего гения, писателем массовым, всенародным, и таким стремился стать в течение всей своей жизни, сложной, противоречивой, окутанной христианской мистикой, зашедшей тупик, казалось ему, непреодолимых социальных противоречий.