Сталин считал, что русские контратаки должны быть направлены в первую очередь против немецких пехотных дивизий, оставшихся без танкового прикрытия. Такая точка зрения указывает на то, что противник верно оценил внутренний недостаток немецкой военной организации. Точно так же понимал ситуацию и немецкий Генеральный штаб во времена Бека (в 1935–1938 гг. Бек был начальником Генштаба сухопутных войск) и Фрича (Фрич в 1933–1938 гг. был командующим сухопутными войсками). Они считали, что наступательную мощь пехоты можно и должно увеличить за счет перераспределения танковых сил. Оба этих военачальника считали тактическое усиление пехоты главной задачей немецкого военного руководства в обеспечении стратегической обороны. Для них не было речи о «стратегически применимом наступательном оружии большого стиля»[18], так как в качестве цели имперской политики и программы вооружений они видели лишь сохранение Германии. В тех рамках промышленных и финансовых возможностей, каковые существовали в гитлеровском рейхе, было невозможно механизировать и моторизовать все сухопутные силы. Происшедший, несмотря на это, поворот в политическом и военном руководстве, имевший место после отставки генерал-полковника фон Фрича, потребовал наступательного инструмента, который было невозможно быстро создать. Тенденция – невзирая на объективные ограничения – видеть такой наступательный инструмент только в образе танковых корпусов привела к опасной переоценке возможности повысить боеспособность всей армии за счет частных политических и военных решений. Стремление к «стратегически применимому наступательному оружию большого стиля» способствовало лишь безграничному росту политических притязаний Гитлера.
Структура и организация современных армий подвергается влиянию со стороны политического и военного руководства в гораздо большей степени, чем в предшествующие эпохи. Изобретения и технологии нашего быстротекущего времени приводят к тому, что самое современное и дорогостоящее оружие может быстро устареть. Следовательно – с точки зрения руководства – возникает стремление использовать краткий миг нашего превосходства и применить новое оружие вовремя, пока оно не устарело!
Успешные действия командования и личного состава всех родов вооруженных сил, и прежде всего танковых корпусов, привели к быстрым победам в Польше, Франции и на Балканах. Однако этот успех можно было считать лишь предварительным, и окончательно оценить достоинства новой наступательной стратегии можно было лишь в другой войне, в которой каждая следующая победа приводила лишь к увеличению числа театров военных действий, ибо не была достигнута главная цель любой войны – установление мира. Оставался открытым вопрос: окажется ли наступательная стратегия, обеспеченная расчленением танковых и пехотных соединений и доказавшая свою эффективность в кампаниях 1939 и 1940 годов, стратегия, обнаружившая, с другой стороны, некоторую внутреннюю противоречивость своей структуры, столь же эффективной и против русской армии.
Ценность опыта предыдущих кампаний всегда является относительной: она определяется географическими особенностями театра военных действий и стратегией противника, и прежний опыт нельзя безоговорочно переносить в новые условия ведения войны.
Устаревшие военные доктрины западных армий трещали по швам под неудержимым натиском немецких танков; несомненно, именно танкам обязано своим возрождением искусство маневренной войны. Характер русского театра военных действий и русских вооруженных сил предъявлял куда более высокие требования к уступавшим им по численности и мощи немецким вооруженным силам[19], основную массу которых составляли пехотные дивизии. Попытка ценой перенапряжения всех сил уравнять их наступательную мощь с боеспособностью более подвижных и лучше вооруженных танковых дивизий заставила пренебречь важнейшим для успеха всей кампании требованием: сохранением сильной, отдохнувшей армии для решающего сражения за Россию. Высшим командованием не был принят во внимание главный принцип стратегии – достижение общего или, по крайней мере, локального – на решающих участках – превосходства (под которым следовало понимать не столько снижение потерь, сколько повышение боеспособности наличных частей и соединений). Пренебрежительное отношение к пределам выносливости людей и моторов[20], их хищническое использование измотало армию до решающего этапа сражения под Тулой и Москвой и до наступления зимы. «Только тот, кто прошел весь путь по месиву непролазной грязи, в которое превратились дороги, может представить себе неимоверную нагрузку, выпавшую на долю людей и техники, трезво судить о положении на фронте и делать выводы из создавшегося положения. То, что высшее военное руководство не желало учиться на этом печальном опыте и поначалу не верило нашим сообщениям, стоило нам неисчислимых жертв и неудач, которых в противном случае можно было бы избежать» (сентябрь 1941 г.)[21].
«Если вдуматься, скольких элементов требует сравнение сил (физических и моральных) противоборствующих сторон, то становится понятным, насколько трудно, во многих случаях, определить, кто из противников обладает преимуществом. Иногда такие оценки основываются лишь на силе воображения. Таким образом, определение момента кульминации борьбы требует высокого искусства и тонкого чутья» (Клаузевиц). Так, в ходе непрерывных наступательных операций 1941 года неизбежно должен был наступить момент, когда истощение сил перейдет допустимую меру, если вовремя не ввести в бой сильные резервы. Но, так как резервов не было, а высшее командование[22] не проявило «высокого искусства и тонкого чутья» в определении поворотного пункта и делало выводы лишь из непосредственных результатов происходивших событий и не осознавало, что кульминация борьбы уже миновала, наше наступление закончилось провалом и отступлением. Несмотря на героизм и верность долгу, немецкие солдаты, проявившие невероятную стойкость, были принесены в жертву амбициям несбыточных стратегических целей. В своих воспоминаниях Гудериан[23] весьма отчетливо указывает на несоответствие между убывавшей наступательной мощью его танковой армии (до 5 октября 1941 г. – танковой группы) и теми требованиями, какие ей предъявлял он сам и высшее командование вплоть до наступления зимы. Общие потери на Восточном фронте к 30 ноября 1941 года[24] Гудериан оценивает в 743 тысячи человек (23 процента от общей численности сухопутных сил в три с половиной миллиона солдат и офицеров)[25].
Невзирая на все победы лета 1941 года, ход военных действий не привел к желаемому результату – уничтожению вооруженных сил противника в европейской части России. Наоборот, сопротивление противника нарастало по мере продвижения германских войск в глубь русской территории. Мало того, уже в сентябре и в еще большей степени в октябре осенняя непогода начала оказывать неблагоприятное воздействие на состояние здоровья личного состава войск и на маневренность. «Ради того, чтобы завершить кампанию в 1941 году и использовать для этого вполне реальные шансы»[26] немецкое командование, проигнорировав весь опыт предыдущих зимних кампаний в России, упорно настаивало на продолжении наступления, имевшего целью захват Москвы. В изданном после сражений у Брянска и Вязьмы приказе фельдмаршала фон Браухича солдатам группы армий «Центр» говорилось: «После многонедельных, тяжелейших оборонительных боев вы 2 октября наконец перешли в наступление. С первых же его часов вы продемонстрировали полное превосходство над противником. Вы прорвали вражеский фронт и под выдающимся руководством командующего группой армий и армейских командиров окружили и уничтожили восемь армий противника.
