— Эй, вставай, — приблизился к нему Малан. — Вставай давай!

— Бей, — не шелохнулся Шарп.

Малан настороженно глядел на стрелка.

— Бей, — продолжал Шарп. — Ты же этого хотел всегда? Валяй.

— Вставай, слышь! — Малан в поисках поддержки обернулся на высыпавших из церкви односельчан.

— Драться с тобой я не буду, Жак, — пожал плечами Шарп. — Не вижу смысла. И ты, и я нюхнули пороху, но мне не нужно кулаками добиваться уважения к себе. А тебе нужно. Не люблю таких людей. Впрочем, таких никто не любит. Даже твои земляки тебя не любят и не уважают. Терпят. Немудрено, пользы-то от тебя ни на грош. Ты обещал привезти кюре дрова, но и этого-то не собрался сделать. Объедаешь мать и без толку небо коптишь. А дел вокруг невпроворот. Взять шато: надо чинить мельницу, желоб чистить, а в следующем месяце прибудет груз камня мостить двор. Без сильного малого я не справлюсь. А прямо сейчас мне нужна помощь бывалого солдата. Только настоящего солдата, а не заплывшего жиром пьянчуги, сидящего на шее у матери.

Малан, сжав палку так, что костяшки пальцев побелели, шагнул к стрелку и прошипел:

— А ну, поднимайся!

— Зачем? — скучно спросил Шарп. — Бей так.

— Испугался?

— Кого? Пропойцу?

— Ты кого пропойцей назвал? — зарычал Малан. — Кто-кто, а вы, англичане, ни разу в бой трезвыми-то не ходили!

— Было дело, — признал Шарп, — пили. Когда предстояло сражаться с вами, пили много.

Сговорчивость стрелка сбила Малана с толку. Он поморгал и недоверчиво повторил:

— Пили?

— Не я, сержант Малан, не я. А наши надирались перед боем в стельку. Трудно их винить. Страшно драться с Императорской Старой гвардией. Как-никак, лучшие бойцы Европы.

Малан невольно расправил плечи и, помолчав, еле слышно выдохнул:

— Да… Были.

— Вот что я скажу тебе, Жак. Знаешь, что роднит нас с тобой?

— Что же?

— Мы — единственные солдаты в этой деревне, — Шарп встал. — Настоящие солдаты. Не то, что эта шушера, драгуны!

— Драгуны, ха! — Малан сплюнул. — Куколки на лошадках!

— Но ты же не куколка, Жак Малан? Ты — солдат, а солдат не раздумывает, он действует. Действуй, сержант Малан: или ударь меня, или помоги!

Малан прищурился и после паузы осведомился:

— И чем же я тебе помогу?

— Как мне попасть в шато, избегая обоих мостов? Они поставили на башню караульного. Мосты перед ним, как на ладони. Тебе же известен иной путь?

— Иной путь? Откуда же мне его знать?

— Оттуда. Когда в юности ты лазил на крышу подсматривать за мадам, на мостах тебя никто не видел. Значит, есть другая дорога?

Малан смущённо отвёл взгляд:

— Ну… есть.

— Покажешь? А потом, если не передумаешь, врежешь мне.

— Врежу от души, будь уверен, — широко ухмыльнулся Малан.

— Но первым делом организуем пару хоров.

— Хоров?

— Точно! — загадочно произнёс Шарп, хлопая здоровяка по плечу. — Когда заварилась каша, я был уверен, что без тебя мне не выпутаться. Именно без тебя.

Достав один из отобранных у драгунов пистолетов, стрелок протянул его Малану:

— Эффективней твоей колотушки, Жак.

— У меня дома мушкет есть. Схожу принесу.

— Давай. И… Жак, — Шарп замялся, — большое спасибо.

Провожая бывшего сержанта взглядом, Шарп почувствовал, что напряжение, владевшее им ближайшие полчаса, наконец, покидает его. Словно гора с плеч. Самое время заняться распевкой.

Сержант Шалон обглодал последнюю гусиную косточку, похлопал себя по животу и сыто откинулся на спинку стула. Люсиль с Патриком поднялись наверх, в спальню. Сержант искоса взглянул на потолок:

— Да, готовить она умеет.

— Гусь тяжеловат для моего желудка, — отозвался стряпчий. — Жестковат, жирноват.

Лорсе так и не удалось отыскать в расходных книгах шато ни единого намёка на то, что у семейства водятся денежки. Они были или скаредны, как откупщики, или бедны, как церковные мыши.

— А я бы сейчас ещё одного гуся умял, — лениво признался Шалон. — Как с англичанином и его бабьём поступим, когда англичанин золото привезёт?

Лорсе провёл пальцем по горлу:

— Не терплю насилия, но они непременно натравят на нас жандармов. Правительству завещанием покойного Дюко глаза не замажешь. Оно-то считает золото своим. Следует позаботиться, чтобы майор Шарп и его женщина никому ничего не разболтали.

— Если она всё равно помрёт, — покусал ус Шалон. — Думаю, большой беды не будет, если помрёт немного помятой. Зачем добру пропадать… А, мэтр?

Лорсе поморщился:

— Я нахожу ваше намерение отвратительным, сержант.

Шалон хихикнул:

— Находите каким угодно, мэтр, только позвольте мне потешиться с цыпочкой до того, как она отправится на тот свет. Мадам, — он поднял глаза кверху, — вы на пороге рая!

По лестнице загрохотали каблуки, и по ступеням сбежал караульный из башенки:

— Сержант!

— Что?

— Крестьяне! Целая орава! Сюда прутся!

Шалон выругался, и троица поспешила на смотровую площадку. К шато от деревни медленно приближалась толпа местных жителей с попом во главе. Священник был в праздничном облачении. Рядом шагал мужчина с серебряным распятием на длинном древке. У шато крестьяне разделились. Часть осталась у моста, идущего к воротам, остальных кюре повёл ко второй переправе через ров.

— Будь здесь, — приказал мэтр караульному. — Сержант, вы — за мной.

Сквозь окна кухни они наблюдали за огибающими усадьбу вдоль рва крестьянами со священником.

— Чего им надо? — пробормотал мэтр озадаченно.

— Чёрт их знает, — сказал Шалон, сжимая бесполезную в этой ситуации винтовку.

Лорсе прилип к стеклу:

— Я не понял, они, что, петь будут?

И верно, кюре повернулся к пастве, взмахнул руками. Толпа начала петь.

Они пели рождественские гимны в сыплющемся с неба снегу, старинные гимны о младенце и звезде, о яслях и пастухах, об ангельских крыльях, простёртых над Вифлеемом. Они пели о волхвах и дарах, о Марии и её чаде, о мире на земле и ликованию на небесах. Они пели нестройно, но во всю глотку, будто громкое пение сильнее разгоняло кровь в жилах, заставляя отступить холод.

— Скоро они захотят войти, — предупредила вышедшая на лестницу Люсиль. — Их надо угостить чем Бог послал. Таков обычай.

— Какое «войти»?! Вы что городите? — запаниковал стряпчий.

— И как же вы намерены их остановить? — скептически прищурилась Люсиль. — В окнах горит свет. Они знают, что в шато кто-то есть.

— Скажите им, пусть убираются к дьяволу, мадам!

— Я? — Люсиль подняла брови. — То есть, по-вашему, я должна выйти к моим соседям, пришедшим ко мне в канун Рождества, и предложить им убираться? Так? Нет уж, мсье, управляйтесь без меня!

— Двери запрём, и делу конец, — придумал Шалон. — Пусть поют до посинения. А вы, дамочка, лучше хорошенько помолитесь, чтобы хахаль ваш поскорее денежки привёз!

— Я молюсь, — бросила ему Люсиль, — но не об этом.

Она поднялась к ребёнку.

— Стерва! — процедил Шалон и, помедлив, пошёл за ней.

Снаружи крестьяне старательно и неумело выводили куплет за куплетом.

— Раньше мостов через ров было больше, — объяснял Шарпу Малан. — Один из них, добротный деревянный, на каменных быках, вёл прямо к часовне. Потом его снесли, но снесли как? Деревянный верх разобрали, а с каменными опорами кому охота возиться? Они и сейчас там под водой.

Малан принёс не только мушкет. Дома он надел форму. Потрёпанную бело-сине-алую форму Старой гвардии. Приготовившись на свой манер к драке, отставной сержант провёл Шарпа по широкой дуге сквозь лес к шато с востока. Участок рва, перед которым они остановились, закрывала от наблюдателя на башне крыша часовни. Малан проломил мушкетом тонкий ледок и потыкал оружием в воду.

— Ага! — вырвалось у бывшего гвардейца, когда оковка приклада грюкнула обо что-то твёрдое.

Малан осторожно шагнул в ров. Опора находилась у самой поверхности, воды было сержанту по щиколотку. Нащупывая следующий бык, Малан предостерёг: