Вечером мы собрались в кружок у костра, и спели «Бригантину». Никто не курит. У Жени очень приятный грудной голос, а Вадик Коровин заснул.

21 октября.

Утром, пока еще все спят, мы с Борисом пробрались на заброшенную пограничную базу. Борис нес потенциометр, а я разыскал в красном уголке неплохую библиотеку. Чабаны появились позже, и пока Борис наблюдал за ними через пробоину в стене, я нашел то, что мне нужно – самоучитель голландского языка. Переводчик переводчиком, а приветствовать Ван Хаартмана, знаменитого востоковеда и специалиста по Куэн – Луню я хотел бы лично. Очень полезно, что в экспедиции окажется представитель университета Сорбонны, одного из старейших в Европе.

Заслонив пробоину в стене портретом Дзержинского, мы с Борисом измерили электромагнитное поле. Оно исчезающе мало. Неудивительно, после того, как в этом здании царила идеология примитивного марксистского материализма, отрицающего связь духовных верований прошлого с электромагнетизмом.

На обратном пути нас встретил Тойли. Верные мои читатели хорошо знают этого старика, знатока гор и обычаев, не раз выручавшего нашу экспедицию раньше. На этот раз Тойли поведет нас в самое сердце Куэнь – Луня, если ему позволят духи. Пока они ему позволяют. Знакомая тощая фигура, завернутая в засаленный халат, появилась на фоне неба, когда мы проползали по расщелине. Он помахал нам рукой, и указал на восток. Это означает, вопрос, на чем мы собираемся ехать. Вопрос важный, потому что дальше джипы не пройдут.

Никогда не мог понять, сколько лет Тойли.

Позднее.

У нас будут ослики. Я связался с Заксом по рации, и он сказал, что уже заказал шесть ослов по количеству участников экспедиции. Объявляя об этом, я показал ладонями уши над головой, и Плавич радостно зааплодировала. Потом погрустнела. Она, оказывается, где‑то прочитала, что по Куэнь – Луню принято путешествовать на мулах. Я сказал, что ослики это почти мулы, но она что‑то дуется.

Вадика Коровина у костра не оказалось, хотя уже одиннадцать часов. Я быстренько влез в его одноместную, оранжевую палатку и с ходу спросил по – голландски. Переводчик, оказывается, брился. И, услышав вопрос «сколько масла ты собьешь в своей ступке пестиком, если твоя корова не видела быка третий месяц?», так и застыл с намыленной щекой. Я повторил вопрос, придав голосу угрожающие ноты.

Я хорошо знаю это выражение в глазах нерадивого студента – как у собаки, все понимает, но не говорит. Приглядевшись к Вадику, я понял, что это и есть студент. Прислали какого‑то нестриженного вундеркинда из языкового. Такие люди в экспедициях не выживают.

Тут Вадик Коровин наконец‑то проглотил умственную жвачку и спросил:

– Это вы, Алишер Эдгарович, что ли по самоучителю Верховенского шпарите?

Я вытащил книжку из кармана штормовки. Действительно оказалось, «под редакцией профессора Верховенского, 1936 год».

– Вы понимаете, – сказал Владик Коровин, вытирая лицо бумажным полотенцем, – книжка конечно хорошая, но ей все‑таки восемьдесят лет в обед. И вот это выражение, которое вы сейчас произнесли, это не загадка, как вы может быть думаете, а довольно‑таки скабрезная идиома, которой голландские моряки выражали… Ну это неважно, что они выражали. Вы главное, не повторите этого при Ван Ханртмане, или его супруге.

Впечатляет. Я потряс руку студенту, и спросил его, где он учился, и откуда знает, что Ван Хаартман женат. Он промямлил что‑то вроде «Липецкий педагогический…». Неужели из Липецка посылают на стажировку в Сорбонну? Тогда у России есть будущее.

22 октября.

День осеннего равноденствия. Собственно говоря, эзотерически верно начать экспедицию именно сегодня в полдень, с поправкой на поясное время. Зная это, появился Тойли, все в том же халате, повязавший вокруг головы праздничную шелковую ленту. Но мы ждем Закса и Ван Хаартмана.

Женя Плавич сварила старику национальный памирский чай, зеленый, с солью и маслом, чем немало старика удивила. Со мной она все еще не разговаривает. Борис шьет упряжь, Коровин уединился в палатке и читает ноутбук. Я заметил, как Агей, выйдя из палатки с гитарой, машинально достал из кармана портсигар, но поймал мой взгляд и, не открывая, запихал его обратно. Бездействие губительно для исследовательской партии. Чабаны наблюдают за нами в бинокль.

23 октября.

Чтобы мобилизовать силы, я устроил показательные тренировки по пользованию рентгеновским аппаратом. Чтобы получить четкий фотоснимок гайморовой пазухи в обычных условиях требуется месячная подготовка, но Женя, Владик и Агей обучились за пару часов. Вот что значит прецизионная техника завода из подмосковной Ельни. Словно школьники они радовались, разглядывая изображения черепов друг друга, а потом захотели сфотографировать гайморовы пазухи старика Тойли. Тойли отбежал за ближайший валун, и снял с головы белую повязку. Я подозвал расшалившуюся молодежь и велел вечером прийти к костру, чтобы прослушать лекцию об уважении к местным обычаям.

Вечером того же дня.

Сегодня лучший день за время экспедиции. Мы помирились с Женей, она сказала, что такой лекции не слышала даже в МГУ. Сначала специально приглашенный к костру Тойли при помощи нашего переводчика объяснил, что фотографироваться в рентгеновском аппарате запрещают ему горные духи. Я предложил провести мозговой штурм, и выдвигать версии, предполагающие научное объяснение этого феномена. Борис сказал, что дело возможно в инфразвуке. Агей сказал, что его дед тоже отказывался делать флюорографию. Женя Плавич вспомнила Фрейда, и попыталась расспросить Тойли о его детских комплексах, но Владик Коровин расхохотался и переводить отказался, сославшись на то, что краснеет.

И тут выступил я. Я напомнил теорию, по которой функция гайморовых пазух в универсальном резонансе. Подобно тому, как звуковой резонанс создает особенности нашего голоса, электромагнитные резонансы способны даровать человеку то, что мы обычно называем аурой и паранормальными способностями. Современный человек утратил это умение, и не нуждаясь в нем, подвергает свои гайморовы пазухи любому риску, включая никотиновую интоксикацию. Но Тойли другой. Он вырос в этих горах, и до сих пор вольно или невольно несет в себе генетическую память духовных и физических практик, которыми обладали представители древней цивилизации.

Выслушав перевод моих слов, старик степенно кивнул, а потом поднялся и, подойдя к краю глубокого обрыва, устремил руку на запад и замер. Некоторое время царила тишина, только костер потрескивал. И вот издалека донесся приглушенный, но мощный гул. Медленно, но неуклонно он нарастал, потом по звездам скользнула огромная черная тень, и Женя Плавич сказала «Мамочки!», но тут же загорелись посадочные прожектора, и огромный двухвинтовой вертолет с эмблемой НАТО на борту безошибочно опустился в ста метрах от нашего лагеря.

По ярко освещенному трапу сошел мой большой друг, профессор Ван Хаартман, и его стройная, юная, черноглазая и молчаливая жена. Следом боец голландских ВВС вывел двух оседланных белоснежных мулов. Ван Хаартман, как я погляжу, обожает театральные эффекты. Старик Тойли, и без того истощенный духовным упражнением, побелел, как мел при виде боевой машины, и рухнул на руки Бориса и Агея.

24 октября.

Можете себе представить, ее зовут Ирина. В жизни я не видел женщины более красивой и более молчаливой. На все вопросы она отвечает либо «возможно», либо «безусловно», и практически не улыбается. Моих предыдущих книг она не читала, что конечно задевает, но и предоставляет возможность рассказать о моих поисках Шамбалы, начавшихся много лет назад с анализа рентгеновских снимков пациентов, страдающих гайморитом. Слушает Ирина внимательно, только иногда поправляет косу, достигающую подколенок. Как она с этой косой пойдет в горы, я не знаю, но предложить подстричься не решаюсь.