Исключительным педагогом был преподаватель французского языка Луи Мартен. Он был соавтором классического учебника «Morceaux choisis». За все время он не сказал ни одного слова по-русски, и мы должны были говорить только по-французски, как бы у нас ни получалось. Он так объяснял, что даже мы, имея вначале небольшой запас французских слов, все же понимали его. Он был строгий, сидели при нем в классе тихо. Вспоминаем и видим перед собой его высокую фигуру, чисто галльский профиль, приятный низкий баритон. Знали французский язык хорошо, в седьмом-восьмом классе свободно читали и переводили без словаря, неплохо говорили по-французски, конечно, выговор у некоторых оставался «нижегородским», этого Мартен преодолеть не мог.
Особняком стояли преподаватели гимнастики и военного строя. В гимназии преподавалась «сокольская» гимнастика. Приходил из гимнастического общества «польский сокол» Ян Беганский. В торжественных случаях он появлялся в кунтуше, конфедератке с белым пером. Гимнастику он поставил образцово, при нем приобрели хорошие снаряды. Учил он и фехтованию на рапирах, и бою на саблях. Красиво ставил вольные движения, пирамиды, упражнения с булавами. В обращении был грубоват, иногда мог дать и кулаком в бок, но на него не обижались. На гимназических балах он появлялся во фраке и танцевал лучше всех.
Военный строй преподавал штабс-капитан Измайловского полка, начальник учебной команды. В гимназию доставили старые берданки без замков. В тесных помещениях развернуться строевыми занятиями было неудобно. Этот умный офицер, которого мы встретили сухо, постепенно заинтересовал нас не самими упражнениями с ружьем, а объяснениями, почему применяется тот или иной строй, как избежать больших потерь в бою, какая польза знать ружейные приемы, какое значение имеет снаряжение, т. е. объяснял он нам не парадную, а боевую и строевую часть дела для похода и боя. Объяснял, как вырабатывалась военная форма, касался истории изменения форм и оружия. Военному строю мы не научились, но он открыл нам новый мир.
Хорошим педагогом был историк в старших классах А. О. Круглый. Внешность его соответствовала фамилии: круглая лысая голова, сама фигура тоже круглая. Это был строгий и даже сердитый учитель, беспощадно пресекавший всякие вольности, — сразу записывал замечания в журнал. Требовательность у него была высокая, учиться было трудно. Он практиковал письменные работы, вызывая к устному ответу, давал ученику какой-нибудь век, например XVIII, приказывал выписать на доске все значительные даты в России, Англии, Франции, Италии и т. д. и требовал рассказать о событиях, происшедших в эти годы.
Теперь, когда прошло много лет, можно спокойно и объективно оценить своих учителей. За редким исключением, это были знающие, добрые, честные и преданные своему делу люди. Какое надо было иметь терпение и выдержку, чтобы преподавать в классах, где было много шалунов, упрямых и неразвитых мальчишек! Они свято исполняли долг, передавая нам свои знания.
Говоря о становлении юноши, его внутреннего мира и характера, необходимо помнить, что воспитывают не только учителя, но и среда соучеников. Надо сказать, что большинство из них усвоили прививаемые в гимназии положительные основные человеческие качества: как правило, мальчики, а потом и юноши были честны, справедливы, не трусливы, хорошие товарищи. Но, как говорится, в семье не без урода. Были среди гимназистов и подхалимы, и фискалы, и вруны. Но вся масса учащихся в нашем, например, классе относилась к таким типам нетерпимо. Это выражалось нередко и в определенных реакциях. Особенно активно боролись с фискальством. Так, если ученик фискалил, выдавал товарища, ему устраивали «темную». Такие меры применялись в младших и средних классах, в старших выдерживался бойкот в отношении таких типов: им не подавали руки, с ними не разговаривали, не принимали в компанию, пока провинившийся не попросит извинения и не покажет своим поведением, что стал настоящим товарищем. Нетерпимо относились и к жадности, зазнайству, нежеланию помочь товарищу в учебе.
Строго отрицательно относились к фискальству и учителя гимназий, а также других мужских учебных заведений, особенно закрытых. Один лицеист рассказывал, что его товарища не допустили к дальнейшим вступительным экзаменам, так как он пожаловался на соседа, который якобы толкнул его, из-за чего он опрокинул чернильницу на сочинение.
В средних классах многие чрезмерно увлекались детективной литературой. Продавались по пятачку книжечки о знаменитых сыщиках: Нате Пинкертоне, Шерлоке Холмсе, Нике Картере. Зачитывались приключенческой повестью «Пещера Лейхтвейса». Эта бульварная литература была настолько распространена, что педагогам и родителям приходилось принимать меры, так как мальчики начинали плохо учиться, не спали по ночам, воображая себя неуловимыми преступниками. В эти годы случались даже побеги из дома. Многие увлекались кинематографом, с чем бороться было трудно — густая сеть синема раскинулась по всему городу.
Старшеклассники вели себя солиднее — начинали подтягиваться в учебе, мечтать о будущем, в перемены обсуждали вопросы учебного порядка, пересматривали свое отношение к педагогам, думали о предстоящих экзаменах и дальнейшей учебе. Выпускному классу была выделена для отдыха особая комната. Была такая традиция: классный руководитель или педагог, желая войти в эту комнату, предварительно постучит и спросит, можно ли войти. Ученики почтительно вставали, вошедший делал вид, что не замечает, что накурено. Сделав нужное объявление, он тотчас уходил. Почтительное отношение со стороны учителя обязывало и учеников к подобному же поведению.
Кроме учения гимназия занимала учеников хоровым пением, игрой в великорусском и духовом оркестрах, за отдельную плату можно было обучаться танцам и игре на рояле или скрипке. Прогимназический хор кроме духовного пения разучивал произведения светского характера: торжественные кантаты, русские песни. В великорусском оркестре играли больше тихие, послушные мальчики, а в духовом оркестре было много озорников. «Духовики» презирали балалаечников, с их точки зрения, те занимались пустяковыми делами. Великорусским оркестром руководил большой любитель и знаток этого дела, бывший ученик той же гимназии, Михайлов. А духовой оркестр образовался так: соседний Измайловский полк менял инструменты оркестра и продал старые 10-й гимназии по дешевой цене — все трубы и барабаны за 300 рублей.
Играть на трубах учил унтер типа Пришибеева. Строгий, с хриплым голосом, допускавший солдатские приемы: то стукнет дирижерской палочкой по голове, то ударит по раструбу трубы и этот удар передастся через мундштук в зубы играющему. Учил он усердно, и через полгода оркестр уже играл гимны, два марша — «Тоска по родине» и «Старые друзья», два вальса — «На сопках Маньчжурии» и «Осенний сон», какую-то польку и несколько русских песен.
Директор любил духовой оркестр, а инспектор — струнный. Объяснялось это просто: репетиции духового оркестра происходили на четвертом этаже рядом с квартирой инспектора, а струнный репетировал близ квартиры директора. Вскоре унтер ушел, руководителем оркестра стал некто Лабинский. Он кончил консерваторию, был человек пожилой, со слабым характером и большой плешью. Гимназисты звали его «фон дер Плешь», за глаза, конечно. Вначале он преподавал рояль и скрипку, потом взялся руководить духовым оркестром. Медные инструменты знал плохо, толком объяснить ничего не мог. Гимназисты поняли, что дирижер у них слабый, перестали его уважать, дерзили ему, играть стали плохо, оркестр развалился. Оказалось, что «унтер» был лучшим дирижером, чем выпускник консерватории.
Танцы, за пять рублей в год, преподавал балетный артист, который приходил со своей тапершей раз в неделю часа на два. Держался он очень гордо, а оказалось, что в Мариинском театре он на самых последних ролях. В одном из балетов мы его узнали в роли рака; таких раков на сцене было много — на руках у него были надеты красные клешни, а сам он был темно-зеленого цвета. Это заметно снизило его авторитет. Занятия танцами начинались с изучения разных позиций, потом переходили к приседаниям, плие и т. п. Через полгода стали учить вальс, польку, мазурку. Одни гимназисты были за кавалеров, другие за дам. Наука танцев усваивалась туго, изящество прививалось слабо, что весьма сердило «балетмейстера», который иногда срывался и, показывая сам, говорил: «Ведь это просто, какие вы тупоголовые».
