Младший брат, Сергей Алексеевич, служил когда-то в лейб-гвардии Гродненском гусарском полку, самом блестящем из Варшавской гвардии. Сорвавшись с коня во время бешеной скачки, он повредил себе спину и вынужден был оставить военную службу. Он не мог сгибаться и держал свой корпус сильно откинутым назад, с высоко поднятой головой. Забавно было видеть братьев, стоящих рядом в церкви, всегда на одном и том же месте: один — откинувшись назад, другой — согнувшись вперед. Ходил Сергей Алексеевич в штатском, но его гордая осанка и гусарские усы выдавали прежнего кавалериста.
Он был женат, имел дочь; жена и дочь ударились в мистику, были религиозны, ездили по монастырям, собирали иконы. Этот Тарасов несколько раз избирался товарищем городского головы столицы и членом правления какого-то банка. Он был любителем садоводства и цветоводства, устраивал выставки необычайных экспонатов, выращенных его садовниками. Жил он в своем доме в 1-й Роте, занимал громадную квартиру во втором этаже, богато, но безвкусно обставленную. Было у него много разной челяди, вдвое-втрое больше, чем членов семьи.
У каждого брата были свои выезды: по три лошади, черные орловские рысаки, кареты, коляски и другие экипажи, разные сани.
Колоритной фигурой был кучер старшего брата Василий: высокий, худощавый, с бородой, с лицом аскета и жестким взглядом. Жил он в небольшой квартирке на заднем дворе, около каретника — с женой, здоровой, цветущей дочкой и запуганным сынишкой. В семье он был деспот.
Рядом с квартирой Василия находилась конюшня, в денниках которой стояли рысаки и ломовая лошадь, обслуживавшая дом и бани. Денники были большие, содержались в чистоте, сам Василий мог завидовать житью лошадей.
Запряжка выезда — это целое представление. Горячий рысак выводился из денника самим Василием, конь весь дрожал, но, чувствуя власть опытных рук, давал себя завести в оглобли. Тотчас же рысак расчаливался крепкими поводами к кольцам у ворот каретника. Запрягал сам Василий, ему помогали дочь и кучер ломовой лошади. Перед выездом копыта смазывались лаком. Сбруя была отличная, но без всяких украшений. Рысак запряжен, от нетерпения он перебирал ногами, стуча копытами по деревянному полу. Начиналась церемония одевания кучера: сначала длинная ватная жилетка почти до колен (то же, что толстинка у артистов). Сверху кафтан синего сукна, зимой на меху. Потом помощники обматывали его шерстяным красным кушаком. Наконец Василий надевал низкий цилиндр с пряжкой спереди или меховую шапку, смотря по времени года. И вот на глазах происходила метаморфоза: худощавый, костлявый Василий превращался в дородного кучера богатого хозяина. Наступал самый ответственный момент: кучер взбирался на козлы, осенял себя крестным знамением, брал вожжи. Нетерпение лошади достигало высшего предела. Василий кивал головой, дочь с другим кучером «отдавали» карабины. Лошадь моментально вставала на дыбы, вынося экипаж во двор, но Василий сразу гасил ее порыв, и она, покоряясь воле кучера, нервно перебирая ногами, выезжала со двора на набережную Фонтанки к подъезду хозяина.
Соблюдался особый фасон: кучер должен сидеть истуканом и не поворачиваться назад и не смотреть, сел ли хозяин, а чувствовать по колебанию коляски, что седок на месте и можно трогать.
Даже с опытным Василием бывали случаи такого рода: Тарасов брался только рукой за экипаж, чтобы сесть, а Василий «срывался» и пустой подъезжал к кредитному обществу, а там швейцар его спрашивал: «А где же хозяин?» Хозяин же подъезжал следом на извозчике.
У таких кучеров была своеобразная гордость за богатый выезд, за своего хозяина, они с презрением относились к простым извозчикам — «желтоглазым Ванькам» и к скромным прохожим. У них выработался своеобразный окрик на извозчиков и прохожих: «Э…гэп!» — с каким-то самолюбованием в голосе. Лошади у Тарасовых были бешеные, застоявшиеся, хозяин ездил мало, летом уезжал месяца на три за границу. Василию приходилось ежедневно «проезжать» лошадей. Работа была очень тяжелая; на вытянутых, напряженных руках, чуть ослабли вожжи — рысак разнесет. Надо было быть очень внимательным, улицы были тесны от экипажей; при обгоне умело лавировать, а обогнать обязательно, собственнику не «полагалось» плестись сзади извозчиков, да и неплохо обогнать другого собственника — все это возвышало кучера.
Остановим свое внимание на тружениках дома — дворниках. У Тарасовых было два старших дворника и около 30 младших, обслуживавших все домохозяйство. Старшие дворники подбирали из родни или земляков себе подручных — младших дворников, здоровых, нестарых крестьян, которых деревня выбрасывала в город на заработки. В большинстве это были неграмотные или малограмотные люди, от них требовались большая сила, трудолюбие, чистоплотность и честность. Жили они по дворницким, обыкновенно без семей, своего рода артелью. Харчи им готовила «матка», жена старшего дворника. Старшие дворники получали по 40 рублей, младшие — по 18-20 рублей. Старшие дворники были начальством, они не работали, а распоряжались и наблюдали за работой дворников. Был такой старший дворник Григорий, толстый рыжий детина, большая умница, получивший среди жильцов прозвище «министр». Каждое его слово было дельно, он умел правильно обходиться с подчиненными, дворники его уважали и боялись. Порядок на его участке был образцовый. Дворники с утра до вечера убирали улицы, дворы, лестницы, разносили дрова по квартирам (в домах Тарасовых центрального отопления, ванн и лифтов не было). Особенно доставалось этим труженикам зимой при снегопадах: надо было скребками вычистить все панели, посыпать их песком, сгрести в кучи снег с улиц и дворов, на лошади отвезти снег в снеготаялку. Во дворе были две бетонные ямы, куда поступала из бань отработанная теплая вода, в них ссыпали снег, он таял, вода уходила в канализацию. Летом дворникам было легче, они по очереди могли уезжать в деревню: кто на пахоту, кто на сенокос, кто на уборку. Жалованье им шло, артель выполняла работу и за них. Кроме своего жалованья они получали чаевые за услуги жильцам: выколачивали ковры, завязывали и выносили вещи при отъезде жильцов на дачи, носили корзины с бельем на чердаки. Жили они очень экономно, копили деньги для деревни, где у них оставались семьи. Доход у них был также от «поздравлений» с Новым годом, с Пасхой; они знали, кто когда именинник, и обходили жильцов, проживающих по отведенной каждому лестнице. За такие поздравления им не только давали на чай, но и угощали водочкой и закуской. Многие из них старались одеться по-городскому, завести хромовые сапоги, пиджак, жилетку, гарусный шарф.
Подъезды хороших квартир обслуживались швейцарами. Они набирались из тех дворников, которые были пообходительней, состарились и не могли уже выполнять тяжелую работу. Также требовалась благообразная внешность и учтивость. Жили они в каморке под лестницей, убирали парадную лестницу (черную убирали дворники), натирали мозаичные площадки для блеска постным маслом, чистили медные ручки дверей, в общем работа была не тяжелая, но беспокойная — ночью по звонку запоздавшего жильца надо было отпирать дверь, особенно в праздники, когда ходили в гости. Хозяин выдавал им всем обмундирование — ливрею, фуражку с золотым позументом; часто эта, пришедшая, по-видимому, с Запада, форма одежды не гармонировала с русским лицом. Швейцары пользовались заслуженным доверием хозяев квартир, часто при отъездах на дачи им оставляли ключи от квартиры, поручали поливать цветы. Как правило, кроме жалованья от хозяина они получали еще и от квартирохозяев. Они старались как можно лучше обслужить своих жильцов, оказывать им разные услуги. Если приходил незнакомый человек, они спрашивали, к кому он идет, и следили за ним; если кто-нибудь незнакомый выносил вещи, они справлялись, спрашивали хозяев и тогда только выпускали. Те парадные, на которых не было швейцаров, на ночь запирались, и обслуживали их ночные дежурные дворники, вызываемые по звонку. Интересно отметить, что до самой революции в доме Тарасовых для вызова дворников звонки были не электрические, а воздушные — за розеткой кнопки находилась большая резиновая груша, от нее шла тонкая свинцовая трубка к звонку, при нажатии кнопки воздух нажимал язычок звонка и колебал его. К квартирам с лестниц звонки обычно были ручные.
