Когда они вышли за ворота военно-воздушной базы, Моска сказал:

– Мне жаль, малышка.

Она обратила к нему лицо и крепче прижалась к его локтю. Он отвернулся, словно не мог вынести ее взгляда.

Рано утром, еще до рассвета, Моска проснулся и услышал, что Гелла беззвучно рыдает в подушку.

Он притянул ее к себе, и она уткнулась ему в плечо.

– Что, очень больно? – шепотом спросил он.

– Уолтер, мне очень плохо! Так плохо! – ответила она. Эти слова, похоже, испугали ее, и она, уже не сдерживаясь, заплакала громко, как ребенок, которому приснился кошмарный сон.

Боль пронзала все ее тело, отравляла кровь и проникала в каждую клеточку организма. Вспомнив, каким беспомощным выглядел Моска на базе, она испытала ужас, и горючие слезы полились из глаз неудержимым потоком. Она повторила:

– Мне так плохо! – Она проговорила эти слова так невнятно, что Моска с трудом разобрал их.

– Я поставлю тебе еще компресс, – сказал он и включил ночник.

Он испугался, увидев ее. При тусклом желтом свете ночника была видна разросшаяся во всю щеку опухоль, левый глаз не открывался. Черты ее лица странно исказились, отчего теперь в нем было что-то монгольское. Она закрыла лицо руками, а он пошел на кухню согреть воды для компресса.

Городские развалины, казалось, парили на двух лучах утреннего солнца, которое сияло прямо в удивленные глазки дочери Йергена. Сидя на большом камне, она запускала пальчики в открытую банку компота из сливы мирабели. Пыльный запах руин уже поднимался от земли. Малышка сосредоточенно выуживала желтые, точно восковые, ягоды и слизывала липкий сок с кончиков пальцев. Йерген сидел рядом. Он привел ее в эту уединенную ложбину среди руин, чтобы она смогла поесть деликатесных ягод, не делясь с немкой-няней.

Йерген смотрел на личико дочери умильно и печально. В ее глазках явственно отражался неумолимый процесс расщепления детского мозга.

По словам врача, оставалась единственная надежда – увезти девочку из Германии, из Европы. Йергену только и оставалось, что качать головой. Все деньги, заработанные им на черном рынке, пошли на возведение хрупкой стены, отгораживающей ребенка от страданий и несчастий окружающего ее мира. Но врач убедил его, что этого недостаточно. Что стена эта проницаема.

И вот он вынес для себя окончательное решение. Он купит фальшивые документы и обоснуется в Швейцарии. На это потребуется еще несколько месяцев и уйма денег. Но она излечится, она вырастет и станет счастливой.

Она вытащила очередную ягодку, желтую, сверкающую в глазури сиропа, и, чтобы доставить ей удовольствие, он открыл рот, словно прося угостить его. Она улыбнулась, и, увидев на губах дочки улыбку, он нежно взял ее за подбородок. В долине руин дочка представилась ему пробивающимся росточком, в этот миг она словно перестала быть человеческим существом: глаза были пусты, улыбка казалась страдальческой гримасой.

Утренний воздух был напоен прохладой: осень остудила солнце и изменила цвет земли, окрасив серым груды мусора и щебня и разбросав там и сям коричневые пятна мертвой травы.

Йерген ласково сказал:

– Ну, пойдем, Жизель. Тебе пора домой, а я должен идти на работу.

Девочка выронила банку мирабели – вязкий сироп разлился по камням и обломкам кирпича.

Она заплакала.

Йерген снял ее с камня, поднял вверх и прижал к себе.

– Не скучай, сегодня я вернусь рано. И принесу тебе одну вещичку, которую ты сможешь надеть.

Но он знал, что она будет плакать всю дорогу, пока они не поднимутся по крутым ступенькам к боковой двери церкви.

Йерген увидел на фоне неба человеческую фигуру – человек шел по горам мусора, то и дело исчезая и снова показываясь среди холмиков мусора.

Йерген снял девочку с плеча, поставил на землю, и она обхватила его за ногу. Мужчина преодолел последний холм, и Йерген с удивлением понял, что это Моска.

Он был одет в военную форму с белой нашивкой гражданского служащего. В утреннем солнце его смуглая кожа приобрела сероватый оттенок, отчего на лице отчетливо проступили усталые морщинки.

– Я тебя обыскался, – сказал Моска.

Йерген потрепал дочку по голове. Девочка и ее отец отвели взгляд от американца. Йерген подосадовал, что их так легко нашли. Моска, похоже, это понял.

– Твоя хозяйка сказала, что обычно вы по утрам ходите сюда.

Солнце уже взошло, и до слуха Йергена донеслись звонки трамвая. Он недоверчиво спросил:

– Зачем я тебе нужен?

Внезапно один из склонов окружавших их мусорных холмов пополз вниз, вздымая тучу пыли, – это был миниатюрный оползень. Моска едва устоял на ногах, чувствуя, как ботинки погружаются в предательски ненадежный грунт. Он сказал:

– Мне нужен морфий, кодеин и пенициллин для Геллы. Ты знаешь про ее зуб. Ей совсем плохо. – Он помялся. – Морфий нужен сегодня – она страшно мучается от боли. Я заплачу любую цену.

Йерген подхватил дочку на руки и двинулся по руинам. Моска шел рядом.

– Это очень сложно, – сказал Йерген, но все уже связалось у него в мозгу. Одним махом его отъезд в Швейцарию может приблизиться на три месяца. – Цена будет очень высокой.

Моска остановился, и, хотя утреннее солнце совсем не припекало, Йерген заметил проступивший у него на лбу пот. И еще он заметил, что Моска явно обрадовался.

– Господи, – сказал Моска, – я-то боялся, что ты вообще откажешь. Мне наплевать на цену, можешь назвать любую. Но достань мне все это сегодня же.

Они стояли на вершине мусорного холма, и их взору предстали уцелевшие городские кварталы и церковь, в которой жил Йерген.

– Приходи ко мне в полночь, – сказал Йерген. – Вечером не приходи: дочка будет дома одна. Она больна и может испугаться.

Он ожидал услышать от Моски слова сочувствия и разозлился, не услышав их. Если этот американец так опечален болезнью своей полюбовницы, что же он не увозит ее с собой в Америку и не лечит там? И мысль, что Моска готов сделать для своей любимой все, что угодно, все, что он, Йерген, не может сделать для своей дочери, воспламенило в его сердце жгучую ненависть. Он сказал почти жестоко:

– Если придешь до полуночи, я ничем не смогу тебе помочь.

Моска остался стоять на вершине холма, глядя на удаляющуюся фигуру Йергена с ребенком на руках. Он крикнул ему вдогонку:

– Не забудь – любую цену!

Йерген обернулся и кивнул, а девочка обратила личико ввысь, в неподвижное осеннее небо.

Эдди Кэссин и Моска вышли из управления гражданского персонала и в серых осенних сумерках направились к взлетно-посадочной полосе.

– Ну, вот еще один старожил уходит из нашей команды, – сказал Эдди. – Сначала Миддлтон, потом Лео, теперь Вольф. Следующим, надо думать, будешь ты, Уолтер.

Моска промолчал. Им навстречу шли толпы служащих базы: механики и грузчики – немцы, чей рабочий день закончился. Внезапно земля задрожала, раздался рев мощных двигателей: за зданием управления гражданского персонала замер огромный серебристый самолет.

Предзакатное солнце висело далеко над горизонтом. Моска и Эдди остановились и закурили.

Наконец они увидели, как от ангаров к взлетной полосе помчался джип. Они подошли к самолету в тот самый момент, когда джип, обогнув хвостовое оперение, остановился около трапа.

Из джипа показались Вольф, Урсула и отец Урсулы, который тотчас стал быстро выгружать тяжелые баулы. Вольф весело улыбнулся друзьям.

– Спасибо, ребята, что пришли проститься со мной! – сказал он и пожал обоим руки, а потом представил их отцу. С Урсулой они уже были знакомы.

Пропеллеры гнали потоки воздуха, заглушавшего их слова. Старик подошел к самолету, провел ладонью по его серому телу и, словно голодный зверь, крадучись стал обходить самолет сзади.

Эдди Кэссин шутливо спросил у Вольфа:

– Он что, хочет улизнуть зайцем?

Вольф засмеялся и ответил:

– Да он не смог тайком пробраться на «Куин Элизабет»!