Куда же все подевались? Почему этот туземец убивает меня? Почему, Шеплен? Почему, Маршалл? Почему, Ирвин? Все убиты. Долина прекрасная, теплая, в это время года (во Вьетнаме) сыроватая от муссона. Задумчивая, отрешенная, тихая, а теперь пестрая, усеянная трупами. Окропленная алым. Оживленная мертвецами.

Вертолет, на котором находился корреспондент, сделал еще один большой круг, чтобы проверить, не обстреляют ли его с земли, а потом мягко приземлился среди мертвых тел.

Первыми из вертолета выскочили солдаты похоронной команды. Они посыпались из вертолета; как все солдаты — еще до того, как вертолет приземлился, и бросились бежать что есть мочи, чтобы не попасть в струю страшного ветра. Они выскочили за пределы круга мертвецов первой роты и резко остановились, словно перед ними выросла скала, и потом стали медленно возвращаться, обходя мертвых, смущенные, озадаченные, обдумывая, что же со всем этим делать. Вышел лейтенант и сказал, чтобы никто не дотрагивался до мертвых, пока армейские фотографы не заснимут расположения убитых в момент гибели. Это важно, сказал он, для разведотдела — по этим фотографиям определят, как был проигран бой. Или выигран, сказал он. Мы здесь не для того, чтобы делать поспешные выводы. Лейтенант — очень молодой рыжий парень. Солдаты похоронной команды молча стояли среди мертвых, перекинув через руку мешки для трупов, как официант салфетку.

Потом сошли на землю армейские фотографы. Высоко, словно оружие, держа в руках фотоаппараты, они начали молча снимать тела убитых солдат. Казалось, они делают это наугад, но, начав фотографировать в центре, они продолжали снимать, постепенно расширяя круг) — таков был их метод съемки. Молодой лейтенант повторял, чтобы не дотрагивались до мертвых. Фотографам было трудно снимать — многие трупы лежали в неудобном ракурсе. Солдаты падали замертво не для того, чтобы военные фотографы могли сфотографировать их должным образом. Важно было сфотографировать все эти трупы так, чтобы разведотдел мог определить, в какую сторону они падали, когда пуля настигла их, у скольких солдат отказало оружие, сколько сбросили амуницию, каково положение каждого убитого по отношению к лежащему рядом, и его положение ко всей близлежащей группе. Каково расположение одной группы тел по отношению к соседним группам? Ко всем группам? Тела должны быть сфотографированы так, чтобы была ясна картина последних действий солдат, чтобы можно было установить, какова была реакция первой роты на сдачу высоты. О чем свидетельствует положение убитых по отношению к высоте — об атаке или отступлении? В каких местах лежат тела солдат и офицеров? Свидетельствует ли положение тел младших командиров о том, что они осуществляли руководство своими отделениями? А в соседних отделениях? Фотограф по возможности должен засвидетельствовать, как управлял боем офицер в сложившейся ситуации. Говорит ли положение тела о том, что офицер управлял боем? Или не управлял? Свидетельствует ли положение тела о наличии плана боя? Или об его отсутствии? Найдите Клэнси. Фотографы должны снимать все увечья. Видно ли по трупу Клэнси, что он был просто убит? Нет ли особых увечий? Подвергались ли офицеры большим увечьям, чем охотники за ушами? Пытались ли охотники за ушами выбрасывать их, когда обстановка в бою ухудшалась? Прятали эти уши? Или выставляли их напоказ?

— Не трогать, — сказал лейтенант.

Корреспондент осматривал трупы. Такого он никогда не видел.

— На вашем месте я не стал бы писать об этом, — сказал лейтенант.

— Вы что, лишили бы меня допуска?

— Да.

— Я все-таки взгляну, — сказал корреспондент.

— Не трогать, — сказал лейтенант.

Корреспондент склонился над телом юноши с нежным, почти детским лицом, его М-16, видно, заело. Парень не брился ни разу в жизни. Он был так молод…

— Не трогать, — сказал лейтенант.

— Почему вы не кладете его в мешок?

— Разведотделу нужны фотографии.

— Кладите их всех в мешки и мотайте отсюда подобру-поздорову, — сказал корреспондент.

— Сейчас закончим, — сказал лейтенант.

— А если я напишу об этом, вы лишите меня допуска?

— Не знаю, как посмотрят на это в штабе, — сказал лейтенант, — но знаю наверняка: там, дома, это придется не по вкусу.

— Они смогут остановить вашу войну, — сказал корреспондент.

— Они не понимают, что такое партизанская война, — сказал лейтенант.

— Тебя ничем не проймешь, — сказал корреспондент.

— Послушай, — сказал лейтенант и дотронулся до корреспондента.

— Не трогать, — сказал корреспондент.

— Послушай, — сказал лейтенант, — меня выворачивает наизнанку от всего этого. Надеюсь, я никогда не смогу привыкнуть к этому.

Корреспондент встал. До него донесся запах трупов, которого он не замечал, пока работал винт вертолета. Теперь вертолет замер. В джунглях стало очень тихо.

— Как Клэнси попал в эту кашу?

— Сам напросился, — сказал лейтенант.

— Я слышал другое.

— Тебя неверно информировали, — сказал лейтенант.

— Я слышал, ему приказано было отойти.

— Он сам себе приказал. А Клэнси старый охотник за ушами. Первая рота всегда имела такую репутацию. Клэнси — старый охотник за ушами.

Когда лейтенант сердился, его белая, не выносящая солнца кожа становилась одного цвета с его волосами.

— Клэнси хотел раззадорить партизан. Он хотел добыть для своей коллекции побольше ушей.

— Не верю, — сказал корреспондент.

Лейтенант наподдал что-то сапогом.

— Почему не скальпы? — спросил корреспондент.

— Потому что их слишком трудно снимать. Ты пробовал когда-нибудь снять скальп?

— Нет.

— Трудно снимать, — сказал лейтенант.

— А ты почему решил, что первая рота сама напросилась?

— Потому что Клэнси мог бы отбить эту высоту, — сказал лейтенант, указывая на нее пальцем. — Но он остановился ниже, на узкой полоске земли, в надежде, что враг станет атаковать. Посмотри, — осторожно сказал лейтенант. — Видишь, эту полоску отделяют от высоты каких-нибудь сто метров, она неприступна. Это ясно. Клэнси знал, что враги тоже отлично понимают это, и они сюда не ударят. Вот почему Клэнси там остановился. Хотел, чтобы враг попытался захватить его.

— Целым батальоном?

— Клэнси не знал, что у врага целый батальон.

— Откуда тебе это известно?

— У нас была связь с Эплфингером, его радистом, пока рация не вышла из строя. Клэнси полагал, что у недруга усиленная рота.

— У недруга?

— У северовьетнамской армии.

— Клэнси их узнал издалека. Это настоящие солдаты, — тихо сказал лейтенант, задумчивый и печальный, окидывая взглядом мертвых.

— Живого нашли, лейтенант, — окликнул кто-то.

В джунглях стояла тишина, и люди двигались между мертвыми телами осторожно, почти бесшумно, так что этот оклик прозвучал резко, требовательно и грубо, почти неуместно.

— Не трогать, — сказал лейтенант. Он поднял руку, подзывая врача, и направился к окликавшему, огибая тела с змееподобной молчаливой грацией. Человек, сделавший это открытие, был из похоронной команды. Он спокойно стоял с мешком для трупов, перекинутым через руку, и терпеливо дожидался, пока другие закончат работу; и вдруг, совершенно неожиданно, он заметил какое-то движение там, где не должно было его быть.

— Не трогать, — сказал лейтенант, останавливаясь перед раненым.

— Попытайтесь сделать что-нибудь, — сказал он, обращаясь к врачу.

Каждый мертвый американец получал пулю в голову. Враги, захватив позицию, педантично стреляли в каждого солдата, чтобы наверняка знать, что живых не осталось. Этот солдат также получил свою пулю в голову, но каска ослабила удар, и, когда врач снял ее с головы молодого мексиканца, было видно, что пуля прошла сквозь его густые черные волосы и застряла в кости черепа. Солдат умирал от ран, полученных в бою, это стало видно, когда врач умело вспорол ножом его рубашку. Мексиканца хлестнуло очередью вражеского пулемета, восемь нуль прошили его смуглое, оливкового цвета тело. Тело мексиканца в оливкового же цвета форме, какую носят в джунглях, было рассечено пополам. Но он еще был жив и судорожно хватал воздух так, словно каждый вздох был последним.