Проходя мимо табуреток у стойки с содовой, он будто мимоходом крутил невзначай каждую табуретку. Дойдя до табуретки со скрипом, он уселся на нее — монумент добродетели. Никто с ним не заговорил.

Пожарный гудок сипло возвестил полдень. И вдруг к депо, словно катафалк, подъехал грузовик транспортной конторы. Два грузчика поднялись по лесенке. Голодная черная кошка Сюзанны, вскочив на перила, выгнула спинку, когда грузчики скрылись в мансарде. Увидев, как они, согнувшись, выносят кофр, кошка зашипела.

Фуллер растерялся. Он взглянул на Бирса Хинкли и увидел, что взволнованное лицо старого аптекаря исказилось, как у больного двусторонним воспалением легких — слепну, падаю, иду Ко дну…

— Что, капрал, доволен? — спросил старик.

— Я же ее не просил уезжать, — сказал Фуллер.

— Другого выхода вы ей не оставили, — сказал Хинкли.

— А какое ей дело, что я думаю? Почем я знал, что она такая недотрога?

Старик слегка коснулся руки Фуллера.

— Мы все такие, капрал, все до одного. А я-то думал, что армия хоть в этом пойдет вам, ребятам, на пользу. Думал — там каждый поймет, что он не единственная недотрога на Земле. А вы этого так и не поняли?

— Я-то никогда себя недотрогой не считал. Жаль, конечно, что все так вышло, но она сама напросилась.

Он не поднимал головы. Уши у него горели.

— Видно, она вас до смерти напугала, а? — спросил Хинкли.

Вокруг заулыбались: под тем или иным предлогом посетители придвинулись к стойке и внимательно слушали разговор. По этим улыбкам Фуллер понял общее настроение и решил, что старик оставил ему только одно оружие: держаться как достойный гражданин, без тени юмора.

— Это кто ж боится? — сказал он высокомерно. — Никого я не боюсь. Просто я считаю, что эту проблему давно пора обсудить.

— Да, уж эта проблема никому пока еще не надоела.

Взгляд Фуллера забегал по сторонам и вдруг скользнул по иллюстрированным журналам. Ряд за рядом, ярус за ярусом шли сюзанны, тысяча квадратных футов влажных улыбок, кожи белее сливок, глаз чернее сажи. Фуллер напряженно искал слова в защиту своей благородной миссии:

— Я имею в виду юношескую преступность, — сказал он, широким жестом указывая на журналы. — Ясно, что мальчишки голову теряют.

— И я такой был, — спокойно сказал старый аптекарь. — Вот так же трусил, как вы.

— Сказано вам, что я ее не боюсь, — возразил Фуллер.

— Отлично! — сказал Хинкли. — Значит, кому как не вам снести ей газеты. За них ведь вперед уплачено. — И он бросил газеты на колени к Фуллеру.

Фуллер открыл было рот, хотел что-то сказать, но сжал губы. Горло у него перехватило, и он понял, что, если заговорит, его голос будет похож на кряканье.

— Раз вы ее действительно не боитесь, сделайте доброе дело, капрал, поступите по-христиански, — сказал старик.

Поднимаясь по лестнице в Сюзаннино гнездышко, Фуллер так старался казаться непринужденным, что его чуть судорога не свела.

Дверь к Сюзанне была не заперта. Фуллер постучал, и дверь сама открылась. Воображению Фуллера «гнездышко» рисовалось темным и тихим, пахнущим духами, в путанице тяжелых драпировок и зеркал, с турецким диваном у стены и пышной постелью в виде лебедя у другой.

А увидел он Сюзанну и ее комнатку, какими они были на самом деле. На самом деле это была невзрачная комнатенка, какие сдают на лето предприимчивые янки, — голые фанерные стенки, три крючка для платья, линолеум вместо половичка. Газовая плитка с двумя горелками, железная койка, холодильничек. Узенькая раковина с голыми трубами, пластмассовые стаканчики, две тарелки, мутное зеркало. Сковородка, кастрюлька, банка с мыльным порошком…

Единственный намек на гарем — белое кольцо пудры на полу, перед мутным зеркалом, и посреди кольца — отпечаток двух босых ступней. Отпечатки пальцев были не больше жемчужин.

Фуллер взглянул на эти жемчужины, потом — на Сюзанну, которая укладывала последние вещи в чемодан, стоя спиной к двери.

Одета она была по-дорожному, под стать любой жене миссионера.

— Газеты, — крякнул Фуллер, — мистер Хинкли прислал.

— Как это мило с его стороны, — сказала Сюзанна. — Передайте ему… — Она обернулась и больше ни слова не сказала. Она узнала Фуллера. Она надула губки, и ее точеный носик покраснел.

— Газеты, — повторил Фуллер тусклым голосом, — мистер Хинкли прислал.

— Я слышала, — сказала она. — Вы это уже говорили. Больше вам нечего мне сказать?

Фуллер беспомощно опустил руки.

— Я вовсе не хотел, чтобы вы уезжали, — сказал он. — Вовсе не хотел.

— Предлагаете мне остаться? — сказала Сюзанна несчастным голосом. — После того как меня публично назвали падшей женщиной? Распутницей? Блудницей?

— Будь я неладен! Да я никогда вас так не обзывал!

— А вы пытались стать на мое место? — спросила она, и она хлопнула себя по груди. — Я тоже живой человек, понятно?

— Понятно, — сказал Фуллер, хотя до сих пор он этого не понимал.

— У меня есть душа.

— Ясно, есть, — Фуллер весь дрожал. А дрожал он потому, что теперь у него вдруг возникло ощущение глубокой близости к ней: Сюзанна, девушка его золотой мучительной мечты, сейчас страстно и откровенно говорила о своей душе — и с кем? С ним, с Фуллером, таким одиноким, таким неприметным, таким сереньким.

— Я ночь не спала, и все из-за вас, — сказала Сюзанна.

— Из-за меня? — Он хотел одного: чтобы она опять ушла из его жизни. Он хотел, чтобы она превратилась в черно-белое изображение толщиной в тысячную долю дюйма на журнальной страничке, и чтобы он мог перевернуть эту страницу и читать про бейсбол или международную политику.

— А вы что думали? — сказала Сюзанна. — Я всю ночь с вами разговаривала. Знаете, что я вам сказала?

— Нет, — сказал Фуллер, отступая от нее. Но она двинулась за ним, и ему показалось, что от нее пышет жаром, как от огромного радиатора. Она стала до ужаса живой.

— Я вам не Йеллоустонский парк! — сказала она. — За меня с вас не дерут налоги! Я не общественная собственность! Вы не имеете права делать мне замечания за мой вид!

— Мать честная! — сказал Фуллер.

— Мне надоели дураки-мальчишки, вроде вас, — сказала Сюзанна. Она топнула ногой, и лицо у нее вдруг осунулось. — Что мне делать, если вам хочется меня поцеловать? Кто виноват?

Все, что касалось его лично, уже виделось Фуллеру смутно, как водолазу видится солнце со дна океана.

— Да я только хотел сказать — лучше бы у вас вид был посолиднее.

Сюзанна широко развела руками.

— А теперь у меня вид солидный? Так вам больше нравится?

От ее вопроса у Фуллера заныли кости. Вздох оборвался в его груди, как лопнувшая струна.

— Да, — сказал он и шепотом добавил: — Не обращайте на меня внимания.

Сюзанна тряхнула головой.

— Не обращать внимания на грузовик, который тебя переехал? Ну почему вы такой вредный?

— Просто говорю то, что думаю, — сказал Фуллер.

— И у вас такие гадкие мысли? — растерянно сказала Сюзанна. Глаза у нее расширились. — На меня иногда и в школе так смотрели, будто хотят, чтобы меня на месте громом убило. Такие меня и на танцы не звали а никогда со мной ни словом не обмолвились — я им улыбнусь, а они не отвечают. — Она вся передернулась. — Ходят вокруг меня крадучись, как полисмены в маленьком городишке. И смотрят, вот как вы сейчас, словно я преступница какая.

У Фуллера мурашки пошли по коже — так правдиво звучало это обвинение.

— Да они, может, совсем про другое думали, — сказал он.

— Вряд ли! — сказала Сюзанна. — Вы-то наверняка не про другое думали. Вдруг заорали на меня там, в кафе, а я вас никогда и в глаза не видала. — Она вдруг расплакалась. — Ну почему вы такой?

Фуллер уставился в пол:

— Никогда мне не везло с девушками вроде вас, вот и все. Обидно очень.

Сюзанна изумленно подняла на него глаза.

— Вы просто не понимаете, что нужно, чтобы повезло.

— Машина последней марки, новый костюм да двадцать долларов, — сказал Фуллер.