Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Так, насколько я припоминаю, продолжалось месяц или полтора. Меня просто распирало от счастья, и я не мог ни заниматься толком, ни сосредоточить на чем-нибудь мозги. Мне хотелось быть со всеми в хороших отношениях. Иной раз мне просто необходимо было поговорить с кем-нибудь. И чаще всего говорил я с Губкой. Он был счастлив не хуже моего. Раз он сказал:

— Знаешь, Пит, я больше всего на свете радуюсь тому, что ты мне как брат.

А потом между мной и Мэйбл какая-то кошка пробежала. Я так и не усек, что именно случилось. Разве таких девчонок поймешь! Переменилась она ко мне. Сперва я даже мысли не допускал, старался думать, что все это мое воображение, и ничего больше. Она вроде бы больше не рада была меня видеть. Стала раскатывать с этим, как его, футболистом, у которого желтая машина. Машина была точно под цвет ее волосам. Она укатывала с ним после конца занятий, заливаясь хохотом и заглядывая ему в лицо. Я прямо не знал, что и делать, и день и ночь только о ней и думал. Когда мне все-таки удавалось ее куда-нибудь пригласить, она держалась надменно и смотрела мимо меня. Тут на меня нападал страх, что у меня что-то не так: то ли я слишком громко топаю, то ли ширинка у меня на штанах не в порядке, то ли прыщ на подбородке выскочил. Иногда в присутствии Мэйбл в меня словно бес какой-то вселялся — лицо становилось наглое, я ни с того ни с сего начинал называть взрослых просто по фамилии и вообще грубить. А ночами сам себе удивлялся, что это на меня накатило, и думал обо всем этом, пока от усталости у меня не начиналась бессонница.

Сперва я до того переживал, что начисто забыл о Губке. Но позднее он начинал действовать мне на нервы. Вечно он ждал меня дома после школы, и вид у него вечно был такой, будто он хочет мне что-то сообщить или ждет, что я ему что-то скажу. На уроках ручного труда он смастерил мне полочку для журналов и как-то целую неделю откладывал деньги, которые ему выдавали на завтраки, чтобы купить мне в подарок три пачки сигарет. Будто не понимал, что у меня голова другим занята и что мне не до него. И каждый день одно и то же — возвращаюсь, он в моей комнате, вопросительно смотрит на меня, ждет. Я молчу, а то, бывает, обложу его, и он наконец-то уходит.

Я как-то потерял счет времени и не могу сказать с уверенностью: это случилось тогда-то, а вот это тогда-то. Начать с того, что я окончательно зашился, недели у меня сливались одна с другой, на душе был мрак, и мне было на все наплевать. Во всем была полная неопределенность. Мэйбл продолжала разъезжать с тем парнем в его желтой машине. Иногда мне улыбалась, иногда нет. Каждый день я слонялся по городу в надежде встретить ее. А она то разговаривала со мной почти что ласково, и я начинал воображать, что в конце концов все наладится и она заново в меня влюбится, а то вдруг начнет вести себя так, что, не будь она девчонкой, я бы, наверное, схватил ее за белую шейку и придушил. И чем стыднее мне было своей дурости, тем упорнее я бегал за Мэйбл.

Губка все больше действовал мне на нервы. Он все посматривал на меня с таким видом, будто хотел дать понять, что виноват-то я перед ним виноват, но он-де понимает, что скоро я исправлюсь. Он быстро рос и неизвестно с чего начал заикаться. Иногда ему снились кошмары, а то его вдруг начинало рвать после завтрака. Мать купила ему бутылку рыбьего жира.

А потом у нас с Мэйбл все окончательно рассохлось. Я столкнулся с ней по дороге в аптеку и предложил сходить куда-нибудь. Когда она отказалась, я отпустил какое-то ехидное замечание. Ну а она сказала, что ей до смерти надоело, что я ей проходу не даю и что никогда я ей не нравился, ни капельки. Она мне все это говорила, а я стоял и молчал. Домой шел очень медленно.

Несколько дней я просидел у себя в комнате. Не хотелось мне никуда ходить, не хотелось ни с кем разговаривать. Губка заглядывал ко мне и как-то странно на меня посматривал, а я орал на него, чтобы он убирался. Не хотел я думать о Мэйбл и потому сидел у себя за столом и читал «Технику для всех» или же строгал подставку для зубных щеток, которую еще раньше задумал. Мне казалось, что я довольно успешно выкидываю эту девчонку из головы.

Беда только, что по ночам человек над собой не властен. Это и привело к теперешнему положению вещей.

Понимаете, через несколько дней после нашего разговора с Мэйбл ночью я опять увидел ее во сне. Все как в первый раз, и я сжал Губкин локоть так крепко, что разбудил его. Он взял меня за руку.

— Пит, а Пит, что с тобой?

И вдруг я до того озверел, что чуть не задохнулся — озверел на себя, и на свой сон, и на Губку, и на всех на свете. Вспомнил, как Мэйбл унижала меня и вообще все, что было в моей жизни плохого. Мне вдруг представилось, что никто меня никогда не полюбит, разве что дуреха какая-нибудь вроде Губки.

— Почему мы больше с тобой не дружимся, как прежде? Почему?..

— Да заткни ты свою дурацкую пасть! — я скинул одеяло, вылез из постели и зажег свет. Он сидел посреди кровати, испуганно хлопая глазами.

А на меня накатило. Я уже больше не отвечал за себя. Думаю, в такую ярость можно впасть только раз в жизни. Слова так и сыпались — сыпались помимо меня. Только потом я вспомнил до последнего словечка все, что наговорил ему, и понял по-настоящему.

— Почему мы не дружимся? Да потому, что такого тупого болвана, как ты, еще свет не видал. Кому ты нужен! Я из жалости старался с тобой быть по-хорошему, а ты и вообразил невесть что!

Если бы я кричал или ударил его — это бы еще куда ни шло. Но я говорил медленно и раздельно, будто был совершенно спокоен. Рот у Губки приоткрылся, и лицо приняло обалделое выражение, побелело, и на лбу выступил пот. Он стер пот тыльной стороной ладони, и на мгновение рука его застыла поднятой, будто он хотел заслониться от чего-то.

— Ты что, ничего уж не понимаешь? Жизни вовсе не знаешь? Завел бы себе девчонку вместо меня и радовался. Хочешь совсем уж слюнтяем никчемным вырасти, что ли?

Меня занесло. Я перестал владеть собой, перестал соображать.

Губка замер. На нем была моя старая пижамная куртка, и из воротника торчала шея, худенькая-худенькая. Волосы на лбу были влажные.

— Что ты все липнешь ко мне? Неужели не понимаешь, что не нужен ты мне вовсе.

Впоследствии я вспоминал, как изменилось при этих словах Губкино лицо. Обалделое выражение постепенно сошло с него, рот закрылся. Глаза сузились, и кулаки сжались. Никогда прежде не было у него такого лица. Казалось, будто с каждой секундой он взрослеет. Глаза стали холодными и жесткими, таких я у ребятишек никогда не встречал. Капелька пота покатилась по подбородку, но он этого и не заметил. Он просто сидел вот так, не сводя с меня глаз, и лицо у него было жесткое и неподвижное.

— Ничего-то ты не понимаешь! Потому что ты слишком глуп. Не Губка ты, а Пробка!

Будто что-то во мне прорвалось. Я погасил свет и сел на стул у окна. Ноги у меня тряслись, и я устал до того, что мне хотелось реветь. В комнате было холодно и темно. Долго я так сидел и курил измятую сигарету, которая у меня, на счастье, завалялась. За окном во дворе было черно и тихо. Немного погодя я услышал, что Губка ложится.

Я не чувствовал больше злости, только усталость. Меня вдруг взял ужас — как я мог разговаривать таким образом с двенадцатилетним мальчишкой. Просто понять не мог, как это вышло. Решил, что вот сейчас подойду к нему и попытаюсь как-то все загладить. Но время шло, а я продолжал сидеть на холоде у окна. Силился придумать, что бы предпринять утром. Потом, стараясь не скрипеть пружинами, улегся в постель.

Наутро, когда я проснулся, Губки в комнате уже не было. А позднее, когда я хотел извиниться перед ним, как собирался, он только взглянул на меня своими по-новому жесткими и холодными глазами, и я не смог выдавить ни слова.

Это случилось месяца три тому назад. Все это время Губка рос просто с непостижимой быстротой. Он теперь почти одного роста со мной, и кости у него раздались и окрепли. Он отказался носить мои обноски и купил себе первые длинные брюки на кожаных подтяжках, чтобы не сваливались. Но это лишь те перемены, которые заметны каждому и объяснимы.

27
{"b":"227188","o":1}