Пнтер заговорил только тогда, когда кофе был подан и официантка удалилась.

— Предупреждаю, если скажешь кому-нибудь хоть слово, этот человек угодит за решетку. Поняла?

Конни понимала, что ей лучше промолчать, но не выдержала:

— А он… он знающий?

— Лучше нет. — Питер с шумом выпустил воздух из ноздрей. — Хоть ты и дуреха, но я совсем не хочу видеть тебя в гробу.

— Прости, Питер.

Словно не слыша ее извинений, он отхлебнул густочерного кофе, в котором, дрожа и прыгая, отражались огни кафетерия.

— Он запросил немало — тысячу пятьсот.

Конни почувствовала, как все ее тело покрывается капельками пота.

— Но, Питер, где же мы…

Он угрюмо сжал челюсти.

— Я достал две тысячи, для тебя. Как видишь, учеба в привилегированном колледже на что-то все же пригодилась.

Это был камень в ее огород. Она отказалась от такого колледжа и уехала на Юг, чтобы учиться в обыкновенном негритянском колледже. У нее были на то свои причины. Она закончила с отличием одну из лучших частных школ Нью-Йорка. И все эти двенадцать лет она была единственной черной в классе. Когда пришло время выбирать, она твердо объявила родителям свое решение, — впервые ей больше, чем образования, захотелось нормальной жизни, общества и развлечений. Если она будет счастлива, заявила она, образование приложится. Питер не одобрял ее поступка. Кто знает, может, он был прав.

— Я взял эти деньги у однокурсника, — продолжал Питер. — Они ему не скоро понадобятся. Он тратит на пиво не меньше каждую неделю. Вернешь ему долг в ближайшие пятьдесят лет.

Они подождали еще немного, а потом направились сначала на Парк-авеню, а затем в северную часть города, где отыскали дом с длинным темным навесом над входом и с изящной табличкой. Белый швейцар внимательно оглядел их, но не остановил.

У самой двери в приемную врача Конни вдруг начала дрожать; она испугалась, что Питер заметит это.

В приемной было прохладно от кондиционеров. Две пациентки сидели, углубившись в чтение журналов. Изящно и со вкусом одетые дамы лишь мельком взглянули на Конни и Питера.

Подошла сестра в сером шерстяном костюме.

— Констанс Данфорд?

Конни лишь кивнула головой, боясь, что голос выдаст ее волнение. Сестра улыбнулась.

— Садитесь, пожалуйста. Я скажу доктору, что вы здесь. — У нее был отлично поставленный голос, как у английской актрисы. Высокие каблуки ее туфель утопали в толстом ворсе ковра.

Питер, наклонившись к Конни, шепнул:

— Слушай, я, пожалуй, пойду пройдусь. Буду здесь через полчаса.

Он встал. Конни так хотелось попросить его не оставлять ее одну, но она не решилась и только взглядом проводила его до дверей. Дрожь усилилась.

Вошла сестра и попросила Конни следовать за ней. Когда Конни поднялась, ноги совсем не хотели ее слушаться.

Доктор оказался крохотным, щуплым человечком с добрыми голубыми глазами, в темном, хорошо отутюженном костюме и при темном галстуке. Когда он поздоровался с ней, Конни порядком удивилась, ибо ожидала услышать тенор, а он заговорил таким густым басом, какого она еще не слышала.

— Итак, Констанс… Ведь вас, кажется, так зовут? — Он улыбнулся.

— Да, Конни.

Она произнесла свое имя заикаясь.

— Ваш брат сказал мне все. Вы боитесь, что беременны?

— Да, сэр, — промолвила она, и дрожь вдруг прошла. Теперь не только она и Питер, но совсем посторонние люди знают об этом.

С застывшим лицом Питер уже ждал ее в приемной. Не останавливаясь, Конни прошла прямо к выходу и услышала за спиной недовольное ворчание Питера.

Брат и сестра не промолвили ни слова, пока не очутились на предвечерней улице. Конни так хотелось увидеть солнце, но оно уже скрылось за высокими домами.

— Ты когда собираешься уезжать? — наконец спросил Питер. Он шагал, сунув руки в карманы.

Они дошли до перекрестка. Конни неуверенно ступила на мостовую.

— Я никуда не собираюсь.

— Вот это да! — Питер был ошарашен. Он окинул Конни пытливым взглядом, словно искал в ней какую-то перемену. — Вот это ловко. И ты не чувствуешь ни капли сожаления?

— Нет. Я вообще ничего не чувствую.

Питер вспомнил о деньгах, лежащих в кармане.

— Когда мне надо уплатить ему?

— Тебе не придется это делать. Уже поздно. Слишком опасно.

Питер резко остановился. Но Конни продолжала идти, и ему пришлось догонять ее почти бегом. Поравнявшись, он дал волю гневу:

— О чем ты думала раньше? Почему не написала мне, как только узнала?

— Не знаю почему, — резко ответила Конни.

Она шла почти маршевым шагом, Питер не отставал; время от времени он бросал на нее негодующие взгляды. Наконец, не выдержав, он схватил ее за локоть и, резко дернув, остановил посреди тротуара. Швейцар с любопытством смотрел на них из парадного.

— Что ты собираешься делать? — В голосе Питера слышались почти сочувствующие нотки, но, взглянув на его лицо, вместо сочувствия Конни увидела мрачную гримасу.

— В данный момент я иду домой.

— Это я и без тебя знаю. — Он раздраженно поморщился. — А потом?

— Не знаю. — Она освободила локоть и пошла дальше. Они дошли до следующего перекрестка и остановились перед светофором. Мимо проносились такси, стараясь проскочить, пока не зажегся красный свет. Стоит ступить на мостовую, и шофер уже не успеет затормозить. Но Конни тут же с горечью подумала, что можно остаться калекой, а ребенок все равно родится. Они ждали, когда зажжется зеленый свет.

Ей так хотелось, чтобы Питер положил ей руку на плечо. Чиг обязательно сделал бы это. Какой Питер нечуткий. Ей вдруг захотелось отплатить ему тем же.

— По крайней мере, ты сэкономил свои две тысячи.

Питер неожиданно улыбнулся.

— Это ты их сэкономила, дуреха.

Они стали переходить улицу. Конни вдруг показалось, что платье стало ей тесно. Она с испугом оглядела себя со всех сторон.

— Ты прав. Это я сэкономила.

После обеда, оставшись одна в своей комнате, Конни вдруг поняла, что больше не хватается за вещи и не сжимает их, как прежде, в руках, ища в этом спасения. Напряжение последних месяцев прошло. Раньше она чего-то ждала, мучилась, думала, что делать дальше. А теперь это будут делать за нее другие. И в этом примирении ей чудился покой.

Она сидела, прислонившись к изголовью кровати, когда, постучавшись, вошел Питер.

— Ну, так что же ты решила? Как-никак это и меня касается. — Остановись в ногах ее кровати, он смотрел на нее.

— Да, конечно. Я совсем забыла, что это ты ждешь ребенка, а не я.

— Я хочу помочь тебе. Ведь ты сама меня просила?

— Спасибо, — ответила Конни каким-то безжизненным голосом. Пальцы теребили бахрому покрывала.

— Этого долго не скроешь. Скоро станет заметно, и тогда как ты всем объяснишь? Скажешь, что просто начала толстеть?

— О господи, заткнись ты и оставь меня в покое! Тоже мне помощник. Если бы ты попал в беду, разве я бы так с тобой разговаривала?

— Чего ты от меня хочешь? Чтобы я радовался, сказал, что все о'кэй, а ты пай-девочка, да? Ты влипла, как последняя дура. Хоть это постарайся понять! — Питер уже кричал на нее.

— Зачем только я тебе сказала! — тоже кричала она и жалела, что под рукой нет чего-нибудь тяжелого, чтобы запустить в него.

— Ты погубила свою жизнь, ты понимаешь это?

— Убирайся вон! — Теперь она уже всерьез искала, чем бы его ударить.

Питер попятился к двери и чуть не сшиб с ног отца, вбежавшего в комнату.

— Что здесь происходит?

Питер бросил на сестру предостерегающий взгляд.

Конни, вся похолодев, тяжело опустилась на кровать и уставилась на свои сжатые кулаки.

Вслед за отцом в комнате появилась разгневанная мать. Она тяжело дышала, так как почти бегом поднялась по лестнице.

— Вы, кажется, забыли, что вы уже не дети? Из-за чего вы сцепились?

— Пустяки, мама. Просто мы поспорили. — Питер своей высокой фигурой почти полностью заслонил Конни от родителей.