Федор Сологуб известен как мистик, выдумавший землю Ойле и множество других волшебных образов, как отстраненный от внешней жизни, замкнутый в себе человек. Однако мало кто еще из русских писателей в своей нелитературной жизни отдал так много сил альтруистическим задачам. В молодые годы он пытался развивать культурные начинания провинциальных городов, где работал учителем, потом — после женитьбы на Анастасии Чеботаревской — участвовал в различных собраниях, объединениях, читал лекции… Сологуб постоянно ставил перед собой сверхцели и, вероятно, устав от них, переносился в фантастический мир своей поэзии. Общественная и литературная деятельность в его жизни были четко разделены. А как еще объяснить тот факт, что в текстах этого талантливого и увлеченного своим делом учителя практически не отражена работа педагога в классе?
После окончания Учительского института в 1882 году Федор Тетерников получил назначение в городок Крестцы Новгородской губернии, где служил три года, следующие четыре года работал в Великих Луках Псковской губернии, потом три года в Вытегре Олонецкой губернии (ныне город на территории Вологодской области) — в общей сложности прожил в провинции десять лет. Одним из главных стимулов прилежной учебы в институте для Тетерникова было желание освободить мать от тяжелой работы «прислугой за всё», поэтому и мать, и сестру молодой учитель Федор Кузьмич, получающий отныне оклад в 50 рублей, привез с собой в Крестцы. «Бабушка» Галина Ивановна в это время писала Федору и его матери жалостливые письма: «Господи, какая сделалась страшная тоска, когда я пришла домой, проводив вас, я думала, что я с ума сойду, пустота, тишина… я беспрестанно плачу» (сентябрь 1882 года), «Я осталась без вас как мученица…» (спустя более месяца). Она старалась растрогать Федю: «Я не мать твоя, но я люблю тебя больше матери». Судя по переписке, мать в это время высекла Федора, несмотря на то, что он уже занимал должность учителя. Галина Ивановна притворно сочувствовала крестнику, подливая масла в огонь: мол, если город узнает об этом гнусном поступке, на вас будут смотреть как на дикарей. В не опубликованном при жизни автора цикле «Из дневника» и в редких автобиографических записях Сологуба содержится множество эпизодов публичных наказаний: главным страхом для него становится прилюдный позор.
Через год после отъезда Тетерниковых Галина Ивановна тяжело заболела. Последнее ее письмо «внуку», хранящееся в архиве Сологуба, написано не ее почерком и содержит по-детски наивные орфографические ошибки. Текст его объясняет, почему письмо написано под диктовку: «Надо тебе сказать то, что бабушка твоя изображает теперь руину, правая рука не дозволяет теперь взять ни пера, ничего, правая нога отказывается ходить… удовольствия жизни моей довели меня совершенно до разрушения». Барыня не скрывала своей былой порочности. А после смерти Галины Ивановны ее сын, Михаил Агапов, написал Федору Тетерникову, что названый «внук» — единственный, кто «может от сердца отозваться о маме». Не очень-то хорошим она была человеком, если больше никто не сожалел о ее кончине.
Поступив на службу, начинающий педагог Федор Кузьмич Тетерников так растерялся, что понял — без помощи и советов бывших наставников, директора Учительского института Сент-Илера и особенно учителя Латышева ему не обойтись, и вступил с ними в переписку. Первое письмо Латышеву Тетерников написал анонимно, но оно пленило известного педагога своей простотой и искренностью — и тот продолжил диалог. Получив письмо с подписью, Латышев вспомнил бывшего ученика, а через несколько лет, в 1888 году, запросил его фотографическую карточку и, подобно многим, удивился тому, как быстро постарел Тетерников. Некоторые из писем к бывшему учителю написаны на линованных листах из школьных тетрадей — на таких же позже, по воспоминаниям Зинаиды Гиппиус, был написан роман «Мелкий бес».
Теперь в обязанности Тетерникова входило постоянное общение с людьми. Вносить свежую струю в школьную рутину оказалось совсем непростым делом. Для себя девятнадцатилетний педагог ждал «умственной пищи», а сталкивался в основном с грубыми и неразвитыми людьми. Как писал он впоследствии, у среднего выпускника Учительского института было еще слишком мало опыта жизни и силы характера, чтобы справляться со своими задачами: люди в северном климате к такому возрасту очень незрелы. Сам Федор Кузьмич был, безусловно, именно таким северным, холодным человеком, но всегда мечтал о южных странах, где неистово пляшет у моря нагая королева Ортруда, где прекрасные юноши вступают в смертельные схватки. Русские провинциальные необоримые снега его угнетали. Корней Чуковский однажды подметил: «О снеге у него нет ни одного стихотворения, а о жаре столько, будто он аравийский поэт». Нет снега в поэзии Сологуба потому, что нет нашей, здешней реальности, а если и есть, то магически преображенная.
Пока же Тетерников жил в типичном «медвежьем углу», как позже описывала это место Анастасия Чеботаревская, знавшая о Крестцах по рассказам мужа. Каждый дом в городке выходил окнами на поле. В лавки только один раз в год завозили колбасу и консервы, городской системы освещения не существовало, поэтому вечерами местные жители ходили в гости со своими фонарями. Уже в 1884 году (спустя два года провинциальной жизни) сестра Федора, Ольга Кузьминична, дважды бежала из Крестцов обратно в Петербург. В столице она нанималась ученицей к портнихе, но мечтала о лучшей участи и надеялась получить медицинское образование. Образ бедной швеи, овеянный авторской нежностью, не раз потом мелькнет в прозе Сологуба: в рассказе «Белая собака», в романе «Слаще яда», в котором талантливая и способная девушка-мещаночка Шаня на время переодевается швеей. Но из-за нехватки денег Ольга Кузьминична возвращалась в Крестцы. Чтобы учиться на повивальную бабку на казенный счет, надо было внести 100 рублей, чтобы записаться вольнослушательницей — 35 рублей. Набрать необходимые средства и переехать в столицу ей удастся немногим раньше, чем ее брату.
Сент-Илер советовал Тетерникову выгодный заработок — писать «чтения для народа». Платили за них, по словам директора института, около 100 рублей за печатный лист — в два раза больше, чем жалованье учителя в Крестцах. Большинство таких «чтений» было посвящено известным историческим событиям или литературным произведениям. Сент-Илер рекомендовал своему протеже брать литературные темы, например, «Тип казака, или Понятие о казачестве по „Тарасу Бульбе“», не напирая, конечно, на свободолюбие казачества, а беря тон полного благонравия. Или из «общей литературы»: «Макбет, Король Лир» — «с сильным наклоном в пользу морали произведения». Как ни была соблазнительна оплата, за эту работу Тетерников так и не взялся.
В 1884 году молодой учитель познал первый литературный успех: в журнале «Весна» была опубликована его басня «Лисица и еж». Но в этом тексте, написанном в дидактическом жанре, сложно узнать будущего имморалиста Сологуба, это еще в большой степени стихи педагога, а не поэта. Еж понадеялся на свои иглы, расхвастался и не стал спасаться бегством от лисы, а зря — лисица его перевернула и съела. Для ритма здесь еще вставлены лишние частицы: «А ведь как хвастлив-то был!..» Чем это лучше латышевского «а уж», за которое Василия Алексеевича дразнили ученики? Из манеры будущего декадента здесь появляется странный для полудетского текста натурализм — кровь на лисиной морде, и главное, нетипичный для басни наблюдатель, «я», который притаился за кустами и смотрит на возню лисицы с ежом. Пусть это смешно и неправдоподобно, но поэт уже здесь не может обойтись без «я».
По поводу своих литературных опытов Тетерников советовался с Латышевым. Тот поддерживал молодого поэта, показывал его сочинения словесникам, хлопотал за него в журналах «Еженедельное обозрение», «Север», «Нева», но в редакциях отвечали, что стихотворения Тетерникова еще недоработаны. Автор и сам посылал рукописи в журналы, но успеха добивался редко. Большинство стихотворений периода провинциального учительства не были изданы при жизни автора. В них, как это часто бывает с начинающими авторами, было много ученичества, архаизмов, отсылок-подражаний. Это подражания Пушкину («Но мысль печальная мой разум поражает»), Лермонтову:
